искусство прятать чувства

      Она медленно поднялась с кровати, отшатнулась от стоящего рядом Иваизуми, и доковыляла до двери — ноги дрожали, и Мегуми надеялась избежать публичного позора, если она все-таки упадет. Хара прикрыла дверь — съехала по ней, упершись локтями в согнутые колени. Мысли о собственной вине так и лезли в голову — она попыталась отвлечься, нечаянно вслушавшись в голоса за дверью. — Мне жаль, Хаджиме, я принес тебе столько проблем сегодня. Послышался скрип кровати. — Ты всегда приносишь мне столько проблем, — голос Иваизуми звучал ласково, нежно, почему-то напоминал Мегуми то, как успокаивал ее отец, когда она провалилась со своей первой статьей. Ойкава хрипло рассмеялся, и Хара пожалела, что не может видеть его лицо сейчас. Почему-то девушка была уверена в том, что Ойкава сейчас искренен. Сбросил очередную маску. Потому что это — Иваизуми. Перед Иваизуми не нужно прятаться или быть кем-то еще. Потому что только лучший друг готов принять любым, со старыми шрамами и рубцами, с бесконечной надеждой в глазах и желанием бороться до конца. Быть может, в этом тоже виновата сила любви. — Я… не хотел. Правда. Она не виновата ни в чем. — голос капитана понизился на тон, но Мегуми все равно услышала, — Я наговорил Мегуми-чан столько отвратительных вещей. Я почти ударил ее. Я плохой человек. Мегуми замерла, услышав это. Ойкава мучался так же, как и она. — Ты не плохой человек, Тоору. — мягкий голос Хаджиме перебил размышления девушки, — Ты совершаешь ужасные поступки, иногда. Но ты состоишь из миллиона разных поступков. Я знаю, что ты помогаешь Яхабе с пасами, потому что тот стесняется напрягать тебя. И постоянно прикрываешь задницы Макки и Матсуна, когда те опять проебываются в чем-то. Ты выкладываешься на каждом матче больше всех, и продолжаешь идти вперед, не смотря ни на что. Ты вдохновляешь первогодок своим примером. А еще… Мегуми не выдерживает этого монолога, пронизанного тем самым великим чувством, о котором она так и не смогла написать сочинение. Она должна тотчас отползти подальше от этой чертовой двери, и не слушать, не слушать всего этого. Это — только их момент, и она не имеет право быть еще одним свидетелем. Хара тяжело сглатывает, понимая, что моральная сторона проигрывает, и аккуратно тянет дверь от себя, оставляя маленькую щелку. Иваизуми и Ойкава сидят на кровати. Они близко друг к другу, их колени неловко сталкиваются, а глаза Тоору переливаются в свете луны. — А еще… — Иваизуми неосознанно придвигается чуть ближе, не отрываясь от лица капитана, — Ты никогда не делаешь чего-то наполовину. Ты отдаешь тому, что любишь, все. И я… — Хаджиме сглатывает, его кадык дергается, и Мегуми замечает, как мерцают глаза аса, как задерживает дыхание Ойкава, будто бы боясь следующих слов, и одновременно желая услышать их больше всего на свете. — Я…Ты любишь свою семью, Тоору, любишь волейбол. Хаджиме улыбается, так, как никогда не улыбнулся бы ей. Такая улыбка, такой Хаджиме — все это — только для одного единственного человека. Ойкава Тоору — ты победил, победил, хотя считал себя проигравшим, — все это для тебя. Иваизуми Хаджиме — твой. Всегда им был. Мегуми хочется истерично рассмеяться, но она не может — обстоятельства (точнее то, что она подглядывает, боже мой, до чего докатилась) не позволяют. В глазах почему-то появляется дымка и Мегуми злится на саму себя — она не хочет, совсем не хочет плакать. Но слезы равнодушно скатываются по щекам, и Хара отчего-то чувствует себя разбитой и безнадежной. «Хочу домой» — проносится в голове. Она громко всхлипывает и понимает это слишком поздно. Мегуми рушит момент, и двое парней резко вскакивают с кровати, мигом оказываясь возле нее. Хара чувствует тепло Хаджиме где-то рядом, когда хриплый голос Ойкавы нарушает ее монотонные всхлипы. — Мегуми-чан, — звучит не издевательски, как она привыкла, — Ударь меня. Заплаканные глаза удивленно распахиваются, и где-то рядом Иваизуми раздраженно шикает: — Ты идиот, Дуракава. Это не извинение! Что-то в желудке девушки сжимается от того, как мягко звучит обидное прозвище из уст Хаджиме. — Ударь меня. Со всей силы. Давай же — просит тем временем Ойкава, сидя перед ней чуть ли не на коленях. И, Мегуми кажется это вполне честным, девушка со всей силы, на которую сейчас способен ее расклеившийся организм, толкает Тоору в грудь. От неожиданности он падает на спину, забавно мотая ногами, и корчится от притворной боли. — Надеюсь, это было больно, — всхлипывает Мегуми, пытаясь прекратить плакать. Но почему-то от ласковых поглаживаний Хаджиме по дрожащей спине — рыдать хочется лишь сильнее. — Совсем немного, — приподнимаясь обратно, уверяет Тоору, и Мегуми хочется ударить его еще раз, когда она видит, как волшебно светятся его глаза. И как неловкая полуулыбка появляется на тонких губах. Мегуми уже приподнимает руку для следующего — пожалуй, больше шутливого, — удара, когда замечает синяк на шее Ойкавы; и еще один чуть ниже ключицы, и еще, на предплечье. На девушку снова накатывает чувство вины, и опускает голову, стараясь сдержать слезы. Она не хочет плакать, не хочет. Но чертовы слезы продолжают литься, словно из ведра, и прикосновения Хаджиме — приятные, но больше не принадлежащие ей. Глаза Ойкавы — чертовы звездные галактики, а она сама — жалкий, бледный астероид, бороздивший пространство. — Прости, что тебя избили. — выдавливает из себя Мегуми, не поднимая головы. — Прости, что наговорил тебе такую чушь. — в свою очередь извинения Ойкава говорит с легкостью, будто бы освобождаясь от опутавших его цепей, — ты не лишняя. Ты не влезала. — А ты все еще пьян, — обреченно мычит Хара, неловко приподнимая взгляд, и видит, как губы Ойкавы расплываются в безнадежную — летний ветер и вкус клубники в памяти — влюбленную улыбку. Он переводит взгляд на Хаджиме — звезды бы сверкали в его радужке, если бы такое было возможно — и любуется профилем аса, даже не пытаясь скрыть это. Будто бы алкоголь в его крови — оправдание, позволяющее смотреть на Хаджиме так. — Ну, — хмыкает Иваизуми, смотря куда угодно, но только не на друга, — Он хотя бы извинился, это уже прогресс. — Грубо, Ива-чан, — слова вырываются из Тоору сами собой, и его удивление после — стоит того. Хаджиме заходится слегка нервным смешком — он, кажется, переволновался за эту ночь на месяц вперед. А Мегуми пытается состроить что-то вроде улыбки, утирая рукавом кофты последние слезы. — Вы меня здорово напугали, ребята, — наконец признается Хаджиме, когда подает руку Мегуми, помогая той встать с пола. Хара стыдливо отводит взгляд. — Как насчет чего-то жутко вредного и вкусного на ночь? — предлагает в свою очередь Ойкава. Мегуми оживляется, вспоминая, что так и не перекусила из-за внезапного звонка Хаджиме. — Звучит неплохо, — хмыкает Хара. — Например, молочного хлеба! — Чего? — одновременно раздается со стороны Хаджиме и Мегуми, — Нет! Их синхрон наверное вызывает смех, но Тоору лишь наигранно обиженно пожимает плечами, пряча улыбку. — Ладно, ладно, — в сдающемся жесте поднимает руки, — Тогда пиццу.       Они спускаются по лестнице, переговариваясь, и Тоору даже пытается шутить, и получается это у него еще хуже, чем обычно, но ребята все равно смеются. Когда пицца прибывает, и они устраиваются в гостиной — приглушенный свет, аромат от горячей еды, мягкие пуфики, с которых легко упасть — Мегуми случайно касается руки Хаджиме. Иваизуми никак не реагирует, разве что переводит на нее немного удивленный взгляд — и Хара полностью принимает поражение. История почти трехгодичной давности повторяется — и в ней как всегда находится место Ойкаве. Папа любит повторять о цикличности жизни, и Мегуми как никогда хочется согласиться. Сейчас нет спортзала и разбитых в дребезги мечт — лишь тягучее разочарование и горячая пицца, обжигающая язык. Хочется уйти, но кое-что — до сих пор нерешенное — удерживает девушку. — Мы должны наказать тех, кто избил Ойкаву, — четко проговаривает Мегуми, когда доедает еще один кусок. Пицца идет на ура, и ей кажется, что желудок внезапно стал бездонным — она ест быстрее парней, стараясь проглотить как можно больше, чтобы заполнить появившуюся пустоту хоть чем-то. Она вспоминает бешено поглощающего рамен Ойкаву — и ей становится горько на мгновение. — Им не нужно бить других людей, если хотят добраться до меня, — продолжает Мегуми, — это низко. К тому же, — она морщится, не зная, стоит ли это говорить или нет, — незачем оскорблять журналисток, называя их «шлюхами». Ойкава отводит взгляд, чувствуя вину за то, что не фильтровал речь. Иваизуми хмурится, но ничего не говорит. — Мне будет нужна ваша помощь. Парни переглядываются, а после согласно кивают. — Отлично. Для начала, — Мегуми незаметно для себя переходит на деловой тон, ее взгляд становится острее, а движения такими же отточенными, как и всегда, когда она держит блокнот в руках, — Я возьму у вас интервью, чтобы закончить свою статью. Потом мы должны будем выяснить, кто избил Ойкаву. Кто-то, кто точит на меня зуб. — Я бы преподал этим ребятам урок, — неожиданно серьезно говорит Хаджиме, невольно кидая взгляд на гематомы и синяки, украшающие тело капитана. — Никакой грубой силы! — с долей разочарования перебивает его Мегуми, — Наши руки должны быть чистые. — Они избили Ойкаву, — несогласно отзывается Иваизуми. В его глазах сверкает злость на обидчиков друга. — Я не против запачкать руки. — Мегуми и понимает эту жажду Иваизуми, и одновременно раздражается еще больше, видя на сколько далеко готов зайти ас. — Не надо, Ива-чан, — наконец в разговор вклинивается Тоору; он правда потрепанно выглядит, но Мегуми лишь отмахивается от снова проснувшейся жалости, — Они того не стоят. Иваизуми досадливо взмахивает рукой, мол, ладно, так уж и быть. И это еще больше злит Мегуми. — Если избившие тебя — школьники, — вернувшись к делу, сообщает Мегуми, — то я напишу разгромную статью в одну из местных газет, а затем продублирую ее в эту школу. Их либо исключат, либо заставят выплачивать компенсацию за ущерб. А если статья разлетится по еще нескольким издательствам — это будет идеально. — Но в этот раз они могут подкараулить ночью тебя, — тихо произносит Хаджиме, резонируя с ее уверенной речью. И Мегуми знает, что Иваизуми волнуется о ней, ему не все равно, правда-правда. Но это даже не сотая доля того, что он испытывает к Ойкаве. Что-то внутри девушки разбивается на миллионы осколков; она натягивает на лицо милую улыбку и старается звучать беззаботно: — Тогда я найму себе телохранителя. Раздаются слабые смешки, и Мегуми хочется выблевать всю эту дурацкую пиццу, поскорее вернуться домой и залезть в кровать, закрывшись от всего мира хотя бы на один денек. Они говорят о чем-то еще — слова хороводами проносятся мимо девушки, и она продолжает сладко улыбаться, поддерживая уже бесполезный разговор и пряча снова подступающие слезы за слишком частым морганием. Ей мерзко от того, как она похожа на Ойкаву в эти мгновения.