Вновь открытый гештальт

Стоп, смена декораций, перерыв. Когда блондинка в очередной раз не упускает возможности поддеть его, снова напоминая про неудачи прошлого сезона и опрометчиво-неверные предположения этого, он раздражённо крутит в руках иссиня-чёрный карандаш, наигранно улыбаясь. Не смотрит на неё, лениво наблюдая носящихся по сцене и исполняющих свои обязанности людей, но практически уверен, что в голубых глазах ненадолго, но мелькает еле заметная победная насмешка. И пусть он тысячу раз не прав, как в своих предположениях, так и в совсем недавнем споре, завязавшемся между ними совершенно неожиданно и даже в какой-то степени глупо, но до сих пор откликающемся где-то на подкорке сознания. Раздражает… Не может не раздражать. Эта временами через чур своенравная женщина в принципе провоцирует в его сознании тысячу и одну эмоцию. От молчаливого восхищения до отражающегося в глубине тёмных глаз возмущения. А ставшее достаточно частым в последнее время общение по его же сугубо субъективному мнению резко действует на и так не слишком стабильный эмоциональный фон. Мужчина сам не до конца понимает, зачем же тогда, чёрт возьми, с каждым разом всё сильнее и сильнее к этому стремится. Самостоятельно подписывает себе же приговор. Размашисто и от всей души: всё, как он любит. Полуночные беседы после уже традиционного обсуждения масок приятно греют душу. Так же как и вид сонной блондинки по ту сторону экрана. Без привычного макияжа, тихо смеющейся над какой-то нелепой глупостью, то и дело поправляющей в очередной раз упавшую на глаза челку. Каждый раз он снова и снова ловит себя на одной и той же так и не высказанной мысли: «Очаровательна». Она опирается головой о темнеющее ночной мглой окно, сильнее кутаясь в тёплый свитер, греет руки о чашку горячего чая. И игнорирует любые его возражения по поводу того, что подоконник, пожалуй, не самое лучшее место для длительных бесед. -Вот правда, Лер, заболеешь же. Лечиться потом… В конце концов, твой чудесный голос не только фанатам нужен. Как мы будем маски обсуждать, а? -в полтретьего ночи ни сил, ни по, правде говоря, желания на привычные им взаимно-шуточные подколы не остаётся. — Не волнуйся, зараза к заразе не липнет. — Расскажешь это потом звукооператорам. Она закатывает глаза, делая очередной глоток любимого напитка, усмехается чему-то и снова возвращается к предыдущей теме, как правило, давно отошедшей от их искренне любимого проекта. Филипп слегка поворачивает голову, совершенно случайно (потому что ведь несколько же не ожидал) натыкаясь взглядом на коллегу, что увлечённо вырисовывает одной ей известные и понятные узоры вокруг наиболее вероятного из имён предполагаемого артиста, умело прячущегося под яркой маской. От обилия мерцающе-красного в её костюме, ярко выделяющегося на фоне сине-фиолетовых декораций, на мгновение рябит в глазах. Мужчина несколько раз быстро моргает и никак не может мысленно не отметить, что алые оттенки ей чертовски идут. Она улыбается почти невесомо. Но неестественно расправленные плечи и нервные постукивания кончиками пальцев по поверхности их «рабочего стола» с головой выдают её напряжённость. Потому что ругаться буквально за десять минут до начала съёмок ни один из них не посчитал чем-то крайне лишним. Как впрочем и терять контроль над собственными словами, переступая все черты ими же самими негласно установленных норм дружеского общения. И что-то в их диалоге было про неискренность и излишнюю фривольность выражений. Безликие комментаторы паутины сетей, наверное умерли бы от счастья. Хотя бы поаплодировали. Думать о последствиях совершенно точно не про них. К сожалению. И один лишь черт знает, каким образом, а главное зачем, оба так некстати оказались на одном из богом забытых лестничных пролётов Главкино. Где-то кто-то явно посмеялся. Громко и с надрывом. Потому что пересечься в совершенно пустом коридоре огромного телецентра, несмотря на самый разгар подготовки к эфиру, — это знаете ли никак иначе, нежели шуткой судьбы-матушки не назовёшь. А как известно, чувство юмора у этой вершительницы крайне своеобразное. Именно поэтому поначалу мирный, лишь немного отстранённый из-за внутренних монологов и прескверного, но тщательно скрываемого, настроения обоих, диалог так стремительно скатывается в бездну взаимных колкостей, шипящего возмущения и из приличия с трудом сдерживаемого повышенного тона. Своеобразная немая сцена. Та самая, в которой молчание между фразами оглушительней любого крика… Когда заточенный до остра карандаш слишком резко вытягивает мужчину из его размышлений, он чертыхается про себя. Наконец откладывает несчастный предмет канцелярии в сторону и переводит взгляд на сцену. Свет, камера, начали…

***

До конца съёмок оба продолжают упорно делать вид, что всё у них в принципе-то в порядке и совершенно ничего не случилось. А все мрачные переглядки и многозначительные усмешки и так вряд ли попадут в конечную версию эфира. Благо существует пост продакшн. В конце концов, программа у них развлекательная и личные пререкания совершенно никому не нужны. Натянуто-притворные улыбки становятся столь явным и необходимым спасением. Не сидеть же в гробовой тишине и с полным спектром недовольства на лице, право слово. Никто ведь даже не заметит. И плевать на пронизывающее до кончиков пальцев желание поскорее уже это всё закончить от греха подальше, да и на несчастный графит, уже стёртый от нервных зарисовок на исписанном именами листе тоже. Кружок художников-любителей всегда рад новым членам. Впрочем, как и психолог… Во избежание. Они старательно изображают искреннее и ни капельки не поддельное веселье. Смеются. Количество взаимных касаний в какой-то момент превышает число язвительных комментариев.На удивление. Умудряются даже сойтись во мнении по поводу одного из участников. И дело даже не в ночных разговорах. Играют свои роли отменно. Настолько, что даже их коллеги едва ли обращают внимание на непривычную холодность замечаний. Тем не менее такие ненужные высказывания про мужа и Преснякова то и дело срываются с губ каждого. Мужчина с трудом сдерживается, чтобы не перейти на личности. Валерия, ведомая то ли отсутствием инстинкта самосохранения (знает же, что ничего ей не сделает), то ли непонятно какими мотивами,специально словно выводит его. И он ведётся. Неприемлемо, нелепо, по её правилам… Карандаш не выдерживает напряженной атмосферы, с характерным хрустом разламываясь пополам. Мужчина ловит на себе удивленно-ироничный взгляд. Читает в кристально-голубых глазах невысказанной издевку… Когда все мини-опросы для backstage, а с ними и взаимные поздравления с очередным отснятым эфиром, наконец заканчиваются, оба исчезают с просто поразительным единством, избегая при этом любых возможных пересечений. Эфирных вполне хватило. За последние часы мужчина практически доходит до точки кипения. А продолжать лестничный разговор не хочется от слова совсем (хотя пожалуй стоило бы), тем более на глазах у коллег и кучи народа в придачу. Гримерка встречает своего временно-постоянного обитателя непроглядной темнотой, в мгновение нарушаемой ярким светом лампочки, белыми лучами распределяющимся по помещению. Умиротворяющая тишина резко захватывает всё его сознание: народ, а вместе с ним и кажущийся временами надоедливым раскатистый гул множества голосов остались в съёмочном павильоне. Долгожданное одиночество позволяет наконец расслабиться. Маска сдержанности и веселья наконец опущена. А решение не брать на съёмки членов своей глубоко и всецело любимой семьи впервые за весь день отмечается в голове, как правильное. Филипп борется с желанием запустить чем-нибудь в стену, но здравый смысл и нежелание потом придумывать отмашку,потому что импульсивные действия совсем же не входят в его привычный ритм жизни, по типу «уронил, смахнул, не заметил» побеждают. И следующий час-полтора певец проводит в сборах, благо в кои-то веке у него нет совершенно никаких дел, планов, неотложных ситуаций, требующих его присутствия. Впервые за прошедшие часы он искренне улыбается от одной только мысли о маячащей перспективе провести абсолютно весь вечер с детьми. В очередной раз Филипп сталкивается с суровой действительностью, когда в конце коридора, по которому он спешно пытается покинуть уже полюбившийся за полтора сезона павильон, мужчина замечает их продюсера. И он бы с удовольствием обсудил итоги проделанной работы и растущее количество просмотров их программы. Но только не сегодня. Не сейчас. Киркоров достаточно резко разворачивается, возвращаясь немного назад и уходя в одну из многочисленных развилок телецентра. Быстрым шагом направляется вдоль коридора, то и дело натыкаясь на покидавших или просто бродящих во время очередного перерыва людей. Вежливо кивает в знак приветствия и торопливо двигается в сторону выхода. Жизнь в телецентре не стихает ни на минуту. И если в одном павильоне съёмка уже закончилась, то в другом идёт в самом разгаре. Однако же высшие силы сегодня явно были не на его стороне. Или же наоборот решили сосредоточить на его скоромной персоне всё своё временами излишне насмешливое внимание. Мужчина выходит к ведущей на нижний этаж лестнице — единственной преградой, отделяющей его от последних нескольких метров до заветных дверей телецентра. Решение вот уже второй раз за день игнорировать существование в здании лифта сразу же даёт свои последствия. — Знаешь что? Вы можете идти куда угодно; ты можешь спать с кем угодно, только меня в это не вмешивайте, ладно? Надоело. Разбирайся сам: мне уже, если честно, совершенно плевать, -усталый, но такой до боли знакомый голос прерывает его внутренний диалог с самим собой. Женщина сбрасывает номер, прикрывая глаза, и делает несколько глубоких вдохов в безрезультатной попытке успокоить собственный гнев. Сжимает телефон до побеления костяшек. — У тебя прямо-таки непреодолимое желание ругаться с людьми на этой лестнице, — замечает Филипп раньше, чем успевает подумать о произнесённых словах. Он облокачивается на перила, оглядывая коллегу, так же как и он собиравшуюся покинуть здание. Блондинка вздрагивает, резко поворачиваясь к нему, и разжимает пальцы от неожиданности. Телефон летит на пол, встречаясь с кафелем: огромная трещина расходиться по экрану и, судя по всему, по последним оставшимся нервам женщины. Несколько секунд, она неотрывно смотрит на пару крохотных осколков, отлетевших от стекла. После чего поднимает взгляд на мужчину: мгновенный испуг сменяется плохо скрываемой раздражённостью. — А тебя вообще не должно волновать, где и с кем я ругаюсь, — вполне спокойно говорит женщина. Нервно поправляет часы на руке, в тщетной попытке хотя бы немного сместить угол своего восприятия всего вокруг неё происходящего. — И мне казалось, что утром это как раз таки ты начал наш спор. Он не может ничего поделать с собой: один только взгляд на коллегу поднимает внутри волну негодования. В голове вновь набатом бьют её утренние слова о его «позёрско-нарциссиском» поведении. Прекрасно видит, что она тоже на грани: то ли от явно неприятного разговора до, то ли от их очередного неожиданного столкновения. На мгновение в голове мелькает абсурдная мысль о том, что уже пресловутая Алёна таки прокляла, если не их обоих, то его так точно. Сверлят друг друга раздражёнными взглядами. И кажется, что воздух не то что заряжен, а просто напросто заискриться в скором времени от витающего в нём напряжения. — Действительно, — фыркает мужчина. — Просто замечание на будущее: здесь полно народа по коридорам шатается. И если у тебя какие-то проблемы, не стоит возмущаться этому здесь, мало ли кто, что услышит и как поймёт. Слухами земля полнится, — говорит даже к собственному удивлению размеренно. — Благодарю за совет, но лучше следи за своими словами. Я как-нибудь и сама разберусь. — Ключевое здесь всё-таки часть с «как-нибудь»? По тебе очень заметно насколько удачно проходят попытки. Дорогая моя, не надо срываться на других, даже если… что? Кто-то кому-то изменяет? Печально конечно, но… Понимает, что окончательно переходит все пределы, но лишь слегка ядовито улыбается. Чаша терпения переполняется, выливаясь через края обрывками недосказанности, пеленой заволакивая всё. Здравый смысл покидает обоих, выставляя белый флаг, и отказываясь хоть как-то сотрудничать с неслышащими его людьми. Валерия теряется от его прямого заявления, срабатывающего словно спусковой механизм: напряжение последних дней, домашние разборки с разбитыми ею же, кажется двумя кружками, и почти что доведённый до финальной точки всем происходящим в купе с показной доброжелательностью эмоциональный срыв, дают о себе знать резким порывом. Он перехватывает её ладонь, взметнувшуюся в воздух за считанные секунды, сжимая тонкое запястье. Легко подталкивает, всё-таки не желая сделать ей хоть как-нибудь больно, и в мгновение прижимает женщину к стене. От слишком резкого соприкосновения с твёрдой поверхностью в глазах ненадолго всё расплывается, яркими огоньками пляшет в сознании в надежде наконец сфокусироваться. Лера дёргается несколько раз, тщетно пытаясь освободиться, что, учитывая их значительную разницу не только в росте, но и в силе, выглядит достаточно забавно и совершенно бессмысленно: всё-таки замирает. — А вот драться тем более не надо, — несколько грубо замечает мужчина, всё-таки отпуская её. Филипп сталкивается с испытующе-яростным взглядом коллеги. Голубые глаза темнеют, захватывая всё возможное внимание пугающе-манящей синевой. И впервые за их достаточно сблизившуюся дружбу он таки находит вполне подходящее этой невыносимой женщине сравнение. Она — самый настоящий океан. Завораживающий своим спокойствием и будто бы накрывающий каждым мимолетным всплеском эмоций. В её глазах спокойствие штиля сменяет бушующий шторм… И нет даже малейшей возможности не попасть в него, путаясь раз и навсегда. Никто из них так до конца и не понимает в какой именно момент и без того чертовски малое расстояние между ними исчезает совсем. Даже через плотное пальто он чувствует впивающиеся в плечо ноготки, но, кажется, совершенно не обращает на это и толики внимание. Всё вокруг отходит на второй план ровно в тот момент, когда он ощущает рьяную отдачу со стороны женщины. Непроглядный туман в голове сгущается всё больше и больше, а его словно током прошибает от каждой секунды, каждого мимолётного касания её ледяных ладоней. Руки невольно ложатся на её талию, сильнее притягивая к себе. Они — заряд возведённый в Абсолют. Искрящийся, обжигающий. Спасаться поздно. Все их эмоции, долгое время копившиеся на осколках упрямо спрятанного влечения, путаются в этом поцелуе: грубом, больше похожим на отчаянную борьбу за безоговорочное лидерство, но таком необходимом. Вишневый блеск смешивается с металлическим привкусом крови, когда мужчина шипит, наконец отстраняясь: ни воздуха, ни отдаленного понимания происходящего не остаётся и в помине. Как, впрочем, и сожаления. Проводит языком по прокушенной губе, не отрывая взгляд от блондинки, не рискующей даже немного нарушить до дрожи пронзающий зрительный контакт. Кофейно-янтарная тьма сталкивается с ледяным омутом небесной синевы. Сочетание похлеще пьяной вишни, знаете ли. Тем не менее обоих накрывает в разы сильнее, чем от самого крепкого алкоголя. И в эти несколько ничтожных секунд, оба, кажется, окончательно пьянеют от происходящего, забивая забывая про то что она, на минуточку, немного не мало замужем, а дружба даже в современных реалиях вряд ли предполагает подобные эксцессы. Им наплевать. Окончательно и бесповоротно. Мгновением позже женщина уже сама тянется за поцелуем. Порывисто, неправильно, ненужно. Но так чертовски приятно. Его пальцы путаются в белёсых локонах, то и дело ненароком касаясь шеи. Остатки благоразумия подают последние признаки жизни и такие же попытки остановить происходящее. И на удивление остаются услышанными. Лера резко делает несколько шагов назад, слегка отталкивая мужчину; сталкивается с гладкой поверхностью стены. Смотрит виновато-испуганно. И непонятно чего в действительности боится больше: собственных действий или всё ещё отзывающегося в каждой клеточке тела тепла и невесомого удовольствия. — Чёрт! Прости. Я не… Это… Давай просто забудем, ладно? — сбивается через слово, удивляя его отсутствием привычной собранности. — Забудем что? Ничего не было… — внезапно хриплый голос заставляет её таки взглянуть на коллегу. Благодарно кивает, спешно оглядываясь, лишь бы только не смотреть на него. По-детски бессмысленно. Бросает короткое «Пока», задерживаясь лишь для того, чтобы поднять пресловутый телефон, и наконец сбегает уходит. Оставляя мужчину один на один с собственными демонами. И пусть её саму этот поцелуй, его прикосновения и их одни на двоих эмоции, причудливо переплетающиеся до удушья, ещё долго не отпустят. Ни по дороге домой, рисующую узоры на запотевшем стекле, ни гораздо позже. И в этот раз подоконник так и останется пустовать. Он же простоит в этом поистине проклятом коридоре ещё несколько минут, до конца осознавая произошедшее и, наконец, направится домой. Только поздней ночью где-то в районе трёх утра, когда все домочадцы уже давно будут видеть десятый сон, мужчина бросит печальный взгляд на тёмный экран телефона. И лишь несколько осколков стекла и часть сломанного карандаша, оброненного кем-то из работников, в пустоте безмолвного коридора останутся молчаливо-забытыми свидетелями чего-то, что никак не могло и не должно было случиться. Пересечение двух параллельных, то самое невозможное возможно. Нарушение правил, принципов, условностей… Вновь открытый гештальт.