Цикл "Охотники и руны": Лабиринт кукловода

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Сонхва протирает стойку — это незамысловатое действие он не доверяет никому, ему так комфортно, ему нравится, это успокаивает. Почему-то вспоминается красноволосый оборотень с подарочным сертификатом на совершеннолетие, который он использовал спустя почти год, потому что долгое время не был готов выйти в свет после череды смертей близких людей. Сонхва вздыхает и переводит все мысли в иное русло, размышляя о своём деле и людях, которых нанимает.        Раньше Сонхва никогда бы не подумал, что ему так понравится быть владельцем бара и даже жить в нём долгое время, почти не покидая помещения. За исключением вынужденных поездок или встреч. Он будто улитка прятал голову и чувствовал себя комфортно только здесь. Пока не появился Хонджун, который не прикладывая усилий вытащил его из четырёх стен.        Проходит около двух часов, он берёт заказы особо важных клиентов, позволяя Сяо крутиться самому, когда дело доходит до простых. Парень он отличный, хотя немного и молод для такой работы, но он один из лучших барменов, которых Сонхва встречал, и который едва не подсел на наркоту от нищеты и безысходности, работая за гроши, потерять такой талант Сонхва не собирался. Дал ему работу, помог найти жильё и неплохих клиентов. Он откровенно благоволил ему, воспринимая как младшего брата.        Цепкий взгляд останавливает движение тряпки, и Сонхва поднимает глаза, сканируя пространство. Первые мысли о конкурентах, подославших парней покрепче, чтобы разнести его бар, тонут в тёмных глазах красноволосого парня. Этот оборотень теперь уже неприкрыто на него пялится. Будто прошлого раза ему показалось мало, словно сработала привязка к вампирскому поцелую вопреки всему.        Удерживая взгляд, оборотень медленно подходит к стойке и садится на высокий стул. Сонхва дёргает щекой, но взгляд, клейкий как смола, изучающий, анализирующий. От такого хотелось бы скрыться с головой под одеялом, но Сонхва смотрит в ответ, потому что в крови бурлит интерес. Румянец на щеках совершенно не вяжется с образом, и взгляд Сонхва теплеет. Совсем юный оборотень, мало что повидал, раз в краску бросает от обычных гляделок.        От чужого интереса Сонхва избавиться не хочет, потому что он не причиняет дискомфорт, и скинуть чужой взгляд с себя абсолютно не хочется. Хочется вздохнуть полной грудью и расслабиться, впиваясь зубами в подставленную шею. Где-то на задворках сознания шевелится что-то на грани между «смотри на меня» и «хватит пялиться», путая Сонхва не так сильно, как его порой запутывает Хонджун, но и проигнорировать факт вряд ли выйдет, потому что этот оборотень будоражит кровь.        Хочется повесить на двери своего тайного логова табличку «не беспокоить» и провести там несколько дней к ряду, пока интерес к этому юнцу не иссякнет. Хотя на мгновение Сонхва внутренне каменеет, понимая, что ларец с сюрпризами в данной личности наверняка полон, и оборотень не выдохнется долгое время. Лишь Сонхва может остановиться сам, отстранив от себя, но никак не иначе.        А ещё он горячий. Ощутимо горячий, непривычно жаркий, как палящее солнце в летний зной; рьяный и пылкий, как и подобает юнцам; страстный и жгучий, что, наверняка, является одной из черт оборотней; запальчивый и согревающий как горячий источник или ванна, от которой поднимается пар. Его кровь на языке шипит пузырьками шампанского и надолго даёт насыщение. Но хочется ещё.        Хочется прикоснуться, провести подушечками пальцев по щеке, чтобы понять, что на щеках не мальчишеский пушок, что оборотень уже совершеннолетний по меркам недолгоживущих, что волосы всё такие же мягкие на ощупь, какими были в прошлый раз. Хочется заправить огненную прядь за ухо, задержавшись на проколотой мочке, рассмотреть поближе родинки на смуглой коже и впиться в подставленную шею.        От таких мыслей кровь кипит.        А оборотень прожигает его своим взглядом, сидит, не дёргается, сосредоточенно сложив ухоженные руки на стойке. Под ложечкой предательски сосёт. То ли от голода, то ли от желания. Кажется, зрительный контакт несёт в себе что-то большее, чем простые переглядки вампира и донора. Он никогда не пил оборотней, потому не знает, является ли это их особенностью или пора бить тревогу и заказывать Хонджуну противоядие.        Сердце вздымается в груди, бьёт о грудную клетку, затапливая жаждой. Странный зов, будто не принадлежащий ему. На мгновение он видит себя совсем маленьким ребёнком, который хнычет, увидев желанное, тычет пальцем и просит мать, чтобы вот тот маленький человечек дал ему то, чем светится. «Хочу вот его!». Этот каприз был одним из немногих в детстве, но Сонхва запомнился особенно. Потому что тогда он не получил того, что хотел.        Он взял сам, когда стал старше, а тот маленький человечек превратился в статного мужчину с золотой оправой очков на носу, в пошитом на заказ костюме, в дорогой машине и с толпой охраны, которая не смогла остановить то, что случилось. Потому что мужчина пошёл на зов сам. Закрылся в своей комнате, и Сонхва получил немного искажённое то, чего хотел. И понял, что это совсем не то, что ему нужно, с первым же глотком.        Ему нужна была кровь ребёнка, запретная для вампиров. А он получил кровь взрослого мужчины, который перестал светиться тем светом, что шёл от него, пока он был любимым ребёнком из небогатой семьи, а не влиятельным бизнесменом с кучей нулей на счету, но пустым и никем не любимым так, как было раньше. Его кровь полынной горечью обожгла язык, и Сонхва спешно зализал рану и сбежал без оглядки, понимая, что безбожно опоздал. Может, приди он на годы раньше, на границу превращения юнца в мужчину, кровь была бы той, что манила его тогда. Но это время безвозвратно ушло.        Та глупость едва не стоила ему жизни, когда отошедший после эйфории мужчина кинул все свои силы на поиски. Неожиданно Сонхва спас отец. И от разбирательств с охотниками, и от вооружённых до зубов людей, знающих, как сделать вампиру больно и не дать при этом умереть. После того случая Сонхва никогда не пил «живую» кровь, замкнулся в себе и отгородился от запершего его в четырёх стенах отца, пока не придумал план побега.        Тогда же родился и страх — отец полностью уничтожил почти пятьдесят человек, не оставив и следа. Ни зацепок, ни свидетелей, ни подсказок, что могли бы вывести охотников на среднего сына. Пожалуй, это была забота не только о своём добром имени, но и о Сонхва. Только понял это Сонхва слишком поздно. Когда упал на подушки и закрыл глаза, вспоминая оборотня, явившегося в его бар.        Он не думал, что однажды в нём снова проснётся то самое, почти забытое «хочу вот его». Но желание бьётся в сознании, заставляет ноздри раздуваться, втягивая аромат парфюмерной воды и совсем едва заметную нотку, характерную для оборотней-лисов. Но не мускусную, как многие считают, описывая её. Не кислую, земляную с животным подтекстом, а скорее, какую-то пряную, пахнущую лесом и смолой. Сан пахнет схоже, но не так.        В оборотне есть что-то, кроме симпатичного лица, что-то заставляющее сердце биться, и Сонхва в который раз жалеет, что не пришёл к Хвануну с вопросами об оборотнях. Он не на стадии выцарапать ногтями неизвестное имя оборотня под сердцем, но его тянет, будто на канате. Хотя оборотень ничего не делает, только смотрит. А внутри у Сонхва какой-то пожар, что-то невероятно противоречивое и жадное «хочу вот его».        И взгляд у этого лиса неравнодушный, и от этого горячим плещет в лицо, словно он совсем-совсем юный вампир, впервые готовящийся подарить сертифицированный поцелуй. Оба стараются не подавать виду, только наблюдательный заметит в наигранной флегматичности тающие льды под огнём взгляда. Кожу покалывает, внутри горит, и Сонхва сдаётся. Кивает бармену и уходит в сторону своей каморки. Чуть помедлив, за ним идёт оборотень, настигая у двери.        — Привет.        От простого приветствия у Сонхва колени предательски ватные, в животе подтаявший на солнце клубок сахарной ваты, а вместо языка патока, которой не то, что слова говорить, как не удавиться непонятно. Короткой вспышкой мелькает мысль, что можно закрыть дверь с той стороны, прижавшись к ней спиной и схватившись руками за бешено колотящееся сердце. Словно не они только что в гляделки играли и поняли желания друг друга без слов.        Одежда будто липнет к коже, словно физически облепляет тело, отчего хочется сорвать её и отбросить подальше, потому что она настолько ощутимо мешает и кажется мокрой, что дышать трудно. В лицо оборотня он не смотрит, но и обтягивающей мышцы футболки лучше бы не видел. Потому что непозволительно хочется прикоснуться и ощутить оборотня в себе, ощутить себя им, подсмотреть его воспоминания, пока чужая кровь медленно остывает в его жилах, стирая воспоминания и тепло, медленно превращаясь в стылую вампирскую. Это единение может понять только вампир, когда на короткий промежуток времени можно ощутить себя кем-то иным, почувствовать в себе то, чего не дано от природы.        Сонхва обычно пьёт очищенную кровь, пустую. Не в плане живительности или полезности, что спасают его от голодной смерти, а в плане воспоминаний, эмоций. Впервые за долгие годы его снова накрывает тайна вампирского поцелуя. Она не в том, что кровь сама брызжет на язык и нёбо, а в том, какой волной эйфории накрывает, когда горячая кровь наполняет своей бодрящей силой. И не столько он пьёт, всего два-три глотка, сколько чувствует. От одной только мысли, что вот-вот случится, размазывает.        Руки немного дрожат, и Сонхва стоит немалых усилий, чтобы открыть дверь, хоть он и не подаёт вида. Он щёлкает рубильником, включая слабый свет, точечно окружающий комнату, пропускает внутрь оборотня и замирает, ощущая чужой взгляд. Лис задвигает защёлку, глядя только на Сонхва. Он настолько очевиден в своих желаниях или это оборотень настолько хочет получить кайф? По ощущениям Сонхва превращается в комету, летящую прямо на солнце и сгорающую на подходе к нему.        Оборотень просто оказывается рядом, без лишней суеты, без лишних эмоций и слов. Заглядывает в глаза, заполняя собой всё пространство, и Сонхва на короткий миг кажется, что все те сказки, что рассказывали им по вечерам матери — не сказки. Что существует тот волшебный «кубок», та чудесная «чаша», тот неисчерпаемый «сосуд», из которого сколько не выпей — будешь сыт, сколько ни возьми — будет полон, сколь далеко не убегай — не устоишь перед соблазном.        Они стоят так близко, что Сонхва чувствует запах чужого шампуня, парфюма и личный, природный запах, который могут почувствовать лишь одарённые тонким нюхом. Не потому ли у него бар до сих пор на плаву, что он чует контрафакт и откровенную болтушку, которую недобросовестные поставщики норовят подсунуть, не страшась ни последствий, ни гнева.        Сердце стучит так быстро, что кажется, кровь согревается от такого бурного течения по венам. У него опыта не так много, он много десятилетий питался фасованной кровью, а тот вечер, когда оборотень воспользовался сертификатом, до сих пор жив в нём, будто было вчера, а не два месяца назад.        Сонхва не особо силён в отношениях с не одноразовым донором, весь былой запал пропадает, уступая место волнению и чему-то непонятному, что шевелится в его груди, потому чувствует неловкость вплоть до того момента, как оборотень осторожно берёт его за запястье и ведёт к дивану, но не решая всё за них двоих, а понимая язык тела Сонхва куда лучше его самого. Потому что да, он жаждет, об этом говорит его тело, пусть он и боится признать своё желание.        Оборотень улыбается расслабленно, даже мило, и улыбка сладкой негой отдаётся в сердце. Общение — не сильная сторона Сонхва, и он внезапно тушуется, словно не прожил несколько столетий. Будто юнец тут он, и это он не знает, как себя вести, потому податливо садится на колени оборотня, заглядывая в глаза, в которых плещется умиротворение, хоть и сдобренное искрами желания. Это внезапно действует на Сонхва, и он успокаивается сам, унимая дрожь в теле.        — Ты мой первый не… не… не одноразовый донор… раньше никогда не было больше одного раза, — хрипло шепчет Сонхва, не отрывая взгляда от лица оборотня. Но на нём не дрожит ни один мускул, словно ему всё равно. — Тебя это не смущает?        — Мне не кажется странным, что совсем не юный вампир никогда не пил дважды одних и тех же людей, если ты об этом, — отзывается лис. — Для меня честь быть первым. Надеюсь, вас не смущают всякие предрассудки в виде разницы в возрасте.        Сонхва тяжело сглатывает и вздыхает. Разговор какой-то откровенно дурацкий выходит. Дурацкий и странный. Сидя на коленях и желая вонзить клыки в шею, чтобы слиться в обоюдном наслаждении, он ещё о подобном никогда не говорил. Он вообще в такой ситуации второй раз, но с тем же оборотнем. Сонхва замирает и думает, что ещё немного, и он или сгорит со стыда или ретируется, так и не подарив слишком сосредоточенному оборотню поцелуй. Разве положено юнцам так смотреть?!        — Значит, будем странными вместе, — резюмирует оборотень, расплываясь в улыбке, от которой у Сонхва головокружение начинается. — Договорились?        — Договорились, — выдавливает Сонхва.        — Тогда пейте.        — Можно вопрос?        — Спрашивайте.        — Почему ты снова пришёл, хотя не планировал?        — Тянет к вам как магнитом. Сопротивлялся своим желаниям, вот чуть больше двух месяцев выдержал, но сегодня будто кто-то позвал, и я решил увидеть вас ещё раз. Вы говорили, привыкания не вызывает поцелуй долгожителя, но, видимо, ошиблись.        — Тебя, скорее всего, просто тянет повторить, потому что подобного ты ни с кем не чувствовал, — Сонхва грустнеет и пытается встать с чужих бёдер, но крепкие руки держат цепко, ни на миллиметр не выходит отодвинуться. Дыхание сбивается с ритма, следом за ним и сердце трепыхается пойманной птицей в клетке рёбер. — Лучше не стоит, скоро пройдёт, нужно переждать.        — Но я хочу вас…хочу ваш поцелуй…        Голос оборотня вкрадчивый, у самого уха, отчего по коже ползут сотни мурашек, Сонхва слышит спятивший стук своего сердца в висках, и прикрывает глаза, чтобы распахнуть их тотчас, когда тёплые руки ложатся на лопатки, прижимая к себе. Сонхва нервно облизывается, проводя языком по острым, как бритва зубам, глаза закрываются сами собой. Тёплые ладони, сместившиеся со спины на щёки согревают и в то же время считывают кожей его смущение и сомнение.        Поцелуя он не ожидает, прикосновение выходит неловким, а сердце будто зависает в бескрайней пустоте, переставая биться. От оборотня пышет жаром, дыхание сбившееся, надломленное какое-то. Сонхва заглядывает в его лицо, желая понять, что у того на уме, но видит лишь черноту зрачков, почти поглотившую радужку, и, изумляясь самому себе, целует сам, прокусывая губу и сходя с ума от вкуса крови на языке, пока лис крепко прижимает к себе, почти не дыша.        К такому можно быстро и легко привыкнуть, потому что чужая кровь работает как допинг и энергетик; тело звенит от наслаждения, напитывается чужой энергией; дарит короткие всполохи воспоминаний, от которых под кожей разливается тепло; сладкие вибрации расползаются внутри, даруя наслаждение, которое можно получить только во время вампирского поцелуя.        Сонхва ещё отходит, дрожа всем телом, но уже жалеет, что уступил. Потому что кем бы ни был этот оборотень, его кровь вкуснее любой, что он пробовал. И самое паскудное, что Сонхва хочется ещё. Но он всё же настойчиво поднимается на ватные ноги и отходит к стойке, чтобы налить себе чего-то покрепче в малодушной попытке забить потрясающий вкус на языке.        — Спасибо.        — Не стоит благодарить, — не оборачиваясь, шепчет Сонхва. — Это общее удовольствие, и это я должен сказать тебе спасибо, что ты пришёл ко мне, позволив пополнить запас жизненных сил.        Оборотень снова непозволительно близко. Едва успевший обернуться Сонхва упирается поясницей в стойку, расширяя глаза. Всё же нужно обратиться за помощью, но не к Хонджуну, а к Феликсу, попросить какое-нибудь зелье, чтобы не чувствовать себя пойманной птицей в руках чрезмерно любопытного мальчишки, от которого не скрыться, даже когда он уйдёт. Сонхва упирается ладонями в крепкие мышцы груди и даже старается не делать вдохов, чтобы голову не кружило так отчаянно сильно.        — У меня есть партнёр…        — Я на его место и не претендую. Просто хочу дарить вам силу и жизнь.        — Почему мне?        — Вы мне нравитесь, — без обиняков заявляет лис, глядя в глаза. И Сонхва видит — не врёт. Но лучше пластырь отрывать сразу, одним движением, чтобы потом болело меньше.        — Малыш, в тебе говорит фермент, что содержится в моей слюне, это от него у тебя крышу срывает.        — Ферменты распадаются на части в течение суток, я читал, — говорит оборотень, игнорируя покровительственное «малыш». — Поэтому то, что вы говорите похоже на не очень уверенную ложь, уж простите, если я груб. А ещё я знаю, что можно пить больше двух-трёх глотков, которые сделали вы в тот раз и сейчас, — оборотень стягивает с себя футболку, а Сонхва старается отклониться. Ребро стойки впивается в поясницу, когда парень напирает. У Сонхва перед глазами мутится от желания выпить ещё. След от поцелуя даже на губе затянулся, что уж говорить об отпечатке на груди. — Поцелуйте меня ещё раз, наберитесь сил.        — Чёрт возьми. И откуда ты такой умный на мою голову взялся?        — Случайно зашёл на огонёк и оставил здесь своё сердце.        Оборотень указательным пальцем левой руки указывает сначала на свою грудь, а потом на грудь Сонхва. Сонхва внезапно понимает, что лис — левша, хотя он этого не замечал, не отдавая отчёта, потому что был одурманен желанием. Что даёт ему это знание непонятно, потому что он не планирует больше пить сегодня, но от оборотня тянет таким желанным теплом, что Сонхва сдаётся, пообещав себе поход к Феликсу сразу же после закрытия бара.        Глаза открываться не желают, хотя внутренний голос сигнализирует: опасность! Проснись немедленно!!! Сонхва с трудом поднимает тяжёлые ресницы, с удивлением понимая, что спал очень крепко и без сновидений. Попытка проморгаться кажется не особо удачной, потому что взгляд утыкается в смуглую крепкую грудь, которая совершенно не похожа на Хонджуна. Сонхва садится рывком, голова кружится, словно с похмелья, вынуждая хвататься за виски.        Для того, чтобы фокус вернулся, Сонхва приходится растереть лицо и ещё раз осмотреть чужую грудь, служившую ему подушкой какое-то время. Сонхва с трудом сглатывает слюну, глядя на расцвеченную вампирскими поцелуями смуглую кожу. Следы затягиваются, но он их насчитывает не меньше пяти, и это пугает, потому что он забылся и наелся досыта, потеряв счёт времени и блаженству.        Оборотень сладко спит, закинув одну руку за голову, а второй, видимо, обнимал Сонхва, чтобы он не скатился с дивана. Сонхва вздыхает и хмурится, пытаясь разглядеть, куда дел стакан с водой, который обычно на журнальном столике находится, скользит взглядом к стойке мимо двери, цепляется взглядом за бутылку минералки, а потом переводит взгляд обратно к двери.        — Чёрт.        У двери, сложив руки на груди, стоит Хонджун с совершенно нечитаемым выражением лица. Сердце Сонхва глухо ухает, словно осипший филин, и падает куда-то вниз, к подвалу с ящиками алкоголя и продуктовым холодильникам. Дышать выходит не очень, кажется, внутри лёгких стеклянная крошка, что режет при каждом вдохе и выдохе, напоминая о том, что это ему не снится. Оборотень возится и вскоре садится на диване, сонно моргая. Рук к нему не тянет, и на том спасибо.        — Одевайся и домой иди, кроватка с плюшевым зайкой плачут без тебя, — зло и резко говорит Хонджун, в голосе проскальзывают шипящие нотки, будто он змея. Может, и впрямь правы исследователи, и предки огненных саламандр были рептилиями?        — Хонджун…        — Тшшш.        Недобро сузив глаза, лис тем не менее одевается под пристальным взглядом и идёт к двери. Сонхва ожидает чего угодно, кровь того бурлит до сих пор в венах, потому он ощущает, что как минимум оборотень зацепит Хонджуна плечом или подначит, но оборотень замирает перед ним, возвышаясь почти на голову, и когда Хонджун напрягается, а наружу рвётся его плотоядная усмешка, лис неожиданно кланяется почти в пол, а поднявшись, говорит:        — Простите, что стал причиной разлада, я не хотел причинять боль, только помочь.        — Ты помог, а теперь иди, — Хонджун почти не меняется в лице, но всё же напряжение уходит, как ни бывало, даже Сонхва немного расслабляется и перестаёт зажиматься, ожидая бури. Хонджун со вздохом оглядывает Сонхва и бросает в спину уходящему оборотню: — Спасибо, лис.        Сонхва устало садится на диван, словно вся бурлящая в нём энергия испарилась и угасла, хотя это не так, он ощущает её отзвуки, но как-то отстранённо, будто тело не его. И без того гложущее чувство вины накатывает на него с такой силой, что самое оно взвыть на луну и как в сказках обратиться летучей мышью и испариться в облаке пара, только бы не смотреть в глаза Хонджуна.        — Ты наверняка хочешь знать, что происходит и как я до этого докатился? Но позволь задать вопрос: как ты попал сюда? — Сонхва опускает то, что лезет в голову, прикусывает язык и морщится. Выглядит так, будто он с любовником заперся. С другой стороны, именно так это и выглядит, нравится ему это или нет.        — Я — огненная саламандра, если ты не забыл. И могу открывать многие замки. И предугадывая твой вопрос, тебя не было почти сутки, и я решил проверить твоё убежище чисто для того, чтобы убедиться, что всё в порядке. Ты не брал трубку, а в городе сам видишь, что творится. Я волновался.        — Прости. Я…        — Наконец-то отдохнул, — движением руки прерывает его Хонджун. — Выглядишь отлично, почти светишься, натурально светишься, — в голосе проскальзывает улыбка, а у Сонхва глаза делаются как блюдца, и он поднимает голову, чтобы удостовериться, что ему почудилось. Нет, не показалось. Хонджун улыбается и такими глазами смотрит на него, что в подреберье ноет.        — Но… ты… я… он…мы… это неправильно.        — Неправильно — это скрывать тот факт, что ты на жёсткой диете. Я никогда не был с вампиром, потому думал, что ничего странного нет. Но два месяца назад ты вернулся домой и светился начищенной монетой, так что было время поразмыслить и просветиться.        — Прости, я не должен был…я забылся…прости…        — Чёрт возьми, Сонхва, — горько кривится Хонджун, будто проглотил какую-то невыносимо горькую настойку, — ты что думал, я буду с тобой ругаться из-за ерунды? Я знал, с кем делю постель. Если бы это было просто развлечением, я бы мог носом покрутить, но это даёт тебе жизнь, и я не вправе тебя осуждать. Даже если ты сам себя за это готов сожрать. Ты вампир, мне не понять, каково это жаждать крови и наслаждения так, как это ощущаете вы, но я принимаю это как данность потому, что ты живёшь благодаря этому. Прекрати себя винить и иди ко мне.