***
С каждым новым днём Глафира становилась всё более нервной: её напрягали изменения, которые приходилось наблюдать. Нарушения аппетита, резкие перепады настроения, слабость, тошнота, — это вызывало самые пугающие подозрения. Конечно, наступление беременности вполне логично, учитывая тот факт, что секс с Вадимом не был защищённым. Однако Глаша оказалась совсем не готова к такой новости, а следовательно, к родам и материнству. Вдобавок условия для появления ребёнка в мире, пережившем апокалипсис, были не очень, мягко выражаясь: отсутствие больниц, врачей, какого-то медицинского оборудования. И чем больше Глафира думала об этом всём, тем больше боялась за себя и за малыша. Справятся ли они с тяжёлым испытанием? Смогут ли вообще выжить? Женщина прислонила руку к животу, тяжело вздохнув: казалось, там и вправду кто-то находился. Она это знала и чувствовала на интуитивном уровне, хотя совершенно не понимала, как реагировать, как вести себя сейчас. Одно являлось очевидным — нужно было срочно поговорить с Вадимом, получить от него бесценные слова поддержки. Глаша нуждалась в них всю свою немаленькую жизнь. — Вадик, — тихо обратилась она к мужчине, нежно прильнув к его тёплой, покрытой тёмными волосами груди. — Я так неважно чувствую себя в последнее время. — Мы это заметили. — Самойлов отвёл глаза в сторону, размышляя о том, стоит ли высказывать свои предположения вслух и беспокоить возлюбленную. — Ты в порядке? Выглядишь растерянным и взволнованным чем-то, — заметила Глафира и коснулась губами небритой щеки. — Расскажи: я очень беспокоюсь. — Не надо. Я просто за тебя боюсь. — Вадим отстранился, натянул улыбку, желая закрыть тему. Но теперь сильно взволнованной выглядела Глаша, с трудом решаясь рассказать обо всём. — Мне кажется, я забеременела от тебя, — быстро произнесла красноволосая и шумно выдохнула. Дело было сделано. — Ох. Честно говоря, я тоже думаю так, Глаш, — ответил Самойлов, потирая пальцами закрытые веки. — Я действительно много думал на эту тему, переживал. Ни больницы рядом, ни врачей… Но что тут сделаешь, милая? Мы одни остались в мире, значит, должны уметь справляться сами. — Вадим посмотрел Глафире в глаза, мягко взял её за плечи. — Не волнуйся: всё будет хорошо. Обещаю, что у нас родится красивый, умный, здоровый малыш, которому мы подарим много любви и заботы. Ты впервые станешь мамой, Глаша! Только подумай: какое большое счастье! Я ни на секунду не сомневаюсь, что ты с новой ролью прекрасно справишься. — Любимый мужчина пробуждал в сердце веру в лучшее, и Глаша немного успокоилась. Самойлов безусловно был прав: ничего тут не поделаешь, справляться нужно самим. Паниковать — занятие абсолютно бесполезное, а Глафире нужно бы уберечь себя и ребёнка от напрасного стресса. — Ты прав, что не надо нервничать. Раз серая пыль нас не убила, значит, и после родов я останусь в живых! Я нужна, мы все ещё нужны. — Если уж смотреть правде в глаза, на нас легла большая ответственность: возрождение человечества. По идее, для обеспечения генетического разнообразия и безопасного размножения, Саша и Ева, ты и я должны были зачинать детей, которые потом скрещивались бы между собой, однако… Евочка навсегда нас покинула и ты теперь — единственная выжившая женщина, что усложняет задачу.— Вспомнив о Зелениной, Вадим снова почувствовал тоску и некоторую пустоту внутри себя. Но не это волновало Глафиру сейчас. — Подожди. Не намекаешь ли ты, что, родив ребёнка от тебя, мне нужно… Потом забеременеть от Саши?! — Красноволосая не могла поверить, что её милый, заботливый, любящий Вадик действительно намекал на подобное. — Ты меня за кого принимаешь? За инкубатор?! — Ни в коем случае, Глашенька! Что ты! Просто… Больше шансов, что наши с тобой дети создадут нездоровое потомство, понимаешь? Так-то была бы общая только мать, а не мать и отец! — Не могу поверить, что ты всё это сейчас говоришь! Ты хочешь, чтобы я спала с другим мужиком! — Нет! Однако пойми: люди исчезнут навсегда! Человечество вымрет! — Да какая тебе к чёрту разница?! Выдумал тут себе важную миссию! — Женщина была в ярости. — Лучше подумай о том, как я себя сейчас чувствую! Как ты смеешь говорить такие вещи?! — Глафира трясущимися пальцами стала прощупывать карман джинс в поисках пачки, однако Самойлов мягко остановил её. — Ты носишь ребёнка: нельзя пить и курить. — Эти слова послужили для красноволосой последней каплей. — Ну заебись вообще! — Она ушла, резко хлопнула дверью, закрылась в комнате на щеколду, видимо, сильно жаждуя одиночества. «Боже, дай мне сил,» — пронеслось в голове у Вадима, осознающего, что это лишь начало всего самого интересного и терпением нехило придётся запастись.***
Через пару часов Глаша всё же вышла из комнаты, чтобы подкрепиться. Она, конечно, хотела сделать это в одиночестве, но, как назло, мужчины тоже проголодались именно сейчас, потому обедать пришлось вместе. — Консервы закончились. Теперь мы без мяса, без рыбы с вами, — сообщил Вадим, наслаждаясь последней килькой в томатном соусе. — У тебя же удочка есть. Может, попробовать порыбачить: вдруг рыба какая-то завелась, — предложил Саша, на что шеф пожал плечами. — Может, и завелась. Может, и ядовитая. — На последних словах был сделан акцент. — Не волнуйся: я попробую первым. Меня меньше всех жалко. — Ра грустно усмехнулся, понимая, что действительно сказал правду. Ведь ни Глаша, ни Вадим не поспешили его поддержать, поправить, а просто продолжили обедать. В сердце больно кольнуло от такого равнодушного отношения. Как бы Ра ни провинился, он всё-таки не пустое место… — У нас с Вадиком ребёнок будет, знаешь? — ехидно поинтересовалась Глафира, надеясь вызвать у Саши шок, разочарование, хоть какую-то негативную реакцию. Однако Радченко словно в бесчувственный камень превратился. — Уже давно обо всём догадался и сообщил о своих догадках будущему папаше, — таким же ехидным тоном ответил он. — О, ну молодец. Может быть, поздравишь нас тогда? — Самойлов цокнул языком и закатил глаза: он невероятно устал от вечной вражды Глаши и Ра. Но кто же обращал внимание на мужчину и его усталость? Кто же хотел думать, как глуп и бесполезен этот затянувшийся конфликт? Если один произносил колкость, другой считал своим долгом больно уколоть в ответ, а там уж до серьёзной ссоры оставалась всего пара шагов. — Естественно, ведь я очень рад за вас. — Саша действительно искренне улыбнулся, но не новости, а собственным зловещим мыслям и планам. Он, наконец, решился действовать, дождавшись наиболее подходящего момента. Глаза заблестели от заплясавших в них дьявольских огоньков. — Одно только меня очень беспокоит… — Ра устремил взгляд на красноволосую, и предчувствие подсказало ей начать немного переживать за себя. — Глаш, ты слышала о том, что дети, рождённые от инцеста, имеют значительно больше шансов родиться с патологиями? — И Глафира тут же всё поняла. Она не могла совладать с эмоциями и выдавала крайне напряжённое состояние. Вадим сидел, нахмурив брови, не понимая совершенно, что происходит. — Какие-то странные у тебя шуточки, Сань… — строго произнёс он, понизив голос. Самойлов подумал, что Саша сейчас попытался задеть женщину, заметив её сходство с Глебом, и очень разозлился. Хотя кое-что оставалось странным и непонятным: почему Глаша вдруг стала нервничать настолько сильно? — А у твоей любимой какая-то странная реакция на мои «шуточки», не находишь? — Осознав, что очень выдаёт своё волнение, Глафира решила включить в себе привычные наглость и язвительность. — Если ты так хочешь, чтобы на твой странный вопрос я дала ответ, то… Да, естественно я в курсе. Но какое отношение имеет тема инцеста к нашей ситуации? Тебе вместо меня Глеб что ли мерещится? Допился до шизофрении? — Красноволосая снова засияла от гордости, думая, что помешала попытке разоблачения. Однако Ра лишь улыбнулся ей, показав, что остался пугающе спокоен. — Ай-яй, Глашенька… Если же ты знала обо всём, то как сумела допустить появление беременности? — Он резко вдруг поменял маску спокойствия на маску абсолютной ярости. — Почему ты, женщина, не подумала, как может быть непросто твоему ребёнку?! Произошедшее — проявление эгоизма или твоей огромной глупости?! — После вспышки злости Вадим совсем растерялся, совсем потерял нить. Тихий голос подсознания начал твердить ему: между этими двоими всё же существует какая-то странная, неприятная тайна. Но какая? И стоит ли её узнавать? — Саш, ты бредишь! Ты психически болен! Вадик, я же говорила тебе! Вот как теперь мы будем жить?! — Для правдоподобности Глаша включила режим королевы драмы и даже попыталась выдавить слезу. Задумчивый Самойлов проигнорировал её «крик души». — Послушайте вы оба: я ничего не понимаю! Саша, объясни чётко и понятно ситуацию, прошу. В чём ты обвиняешь Глашу? — Ты серьёзно хочешь выслушать этого сумасшедшего?! — Вадим недовольно посмотрел на женщину, заставив прекратить беспричинную истерику и замолчать. — Хорошо, Вадим, я расскажу всю правду. — Радченко почесал вновь отрастающую щетинку, которую поленился сбрить. — А хотя, зачем рассказывать? Посмотри на вещь, принадлежащую твоей любимице, и сам сделай необходимые выводы. И, Глаш, прости, что обыскивал твою комнату: вынудила ситуация. — Глафира готова была потерять сознание от огромного стресса, который испытывала, когда Саша что-то искал у себя в кармане и медленно вытаскивал наружу. «Паспорт?! Чёрт побери, у него в руках мой паспорт!» — раздалось в голове у Глаши, спрятавшей лицо в ладонях.***
Воспоминание… Обновлённый, едва смирившийся с жестокой судьбой Глеб растерянно смотрел в окно, не понимая происходящего на улицах Москвы. Ни машин на дорогах, ни людей на тротуарах: только парочка валяются, не шевелясь, будто трупы. Неизвестное пылеобразное вещество витает в воздухе, однако дышать уже не тяжело им, даже привычно. Было понятно: что-то происходило в столице и очень-очень серьёзное. Настойчиво засел в голове вопрос — а что делать? Самойлов-младший чёрт знает сколько времени провалялся без сознания и теперь, кажется, не имел шансов разобраться в ситуации. Куда-то подевались абсолютно все люди: помочь и объяснить всё стало некому. «Наверное, произошла какая-то экологическая катастрофа и всех эвакуировали… Сука, но я-то остался! Здесь, один…» Глеб закрыл глаза, шумно выдохнул, попытался успокоиться. Скверно получалось: чувство страха охватывало с каждой секундой всё больше. Казалось бы, он всегда стремился к одиночеству, находя его лучшим способом прислушаться к себе и вдохновению, что так легко спугнуть. И всего в один день потребности, желания круто изменились: теперь одиночество стало главным врагом, главным ужасом для Самойлова-младшего. Сердце в панике забилось так быстро, так громко, заставив принимать необдуманные, но хоть какие-то действия: лишь бы не зацикливаться на собственных чувствах и эмоциях. Глеб собрал в рюкзак вещи первой необходимости, положил паспорт и вышел из дома. Он думал о том, что стоит срочно покидать этот мёртвый город. И всё равно надежда сохранялась в глубине души: мужчина оглядывался по сторонам, отчаянно пытаясь найти хоть одного человека, но ничего не получалось. Переулки, дороги, дома были пусты, даже торговый центр поблизости. Хотя именно там Самойлов-младший встретился с Евой, с Сашей Ра. И, конечно, с Вадимом. Его любимым, родным Вадимом.***
«Я потерял его. Я снова его потерял». Вадим рассматривал паспорт и не мог поверить своим глазам. Документ принадлежал Глебу Рудольфовичу Самойлову, 1970-го года рождения. Его фото, его подпись. Самойлов тяжело вздохнул, нарушив совершенную, воцарившуюся в доме тишину. — Что это значит, Саш? Что ты хочешь мне сказать? — спросил он тихо, поглядывая на Глашу, стыдливо склонившую голову. — Мне самому было тяжело поверить, но… — Я сама расскажу, — перебила Глафира, свято веря, что ещё есть шанс всё исправить, если быть сейчас откровенной. — Ра, можешь оставить нас одних? — Конечно. Я и хотел, чтобы вы всё выяснили наедине. Вадим должен знать правду. — Саша вышел на улицу, чтобы покурить. Глаша поняла, что рассказать всё самой, пожалуй, даже сложнее, чем позволить сделать это другому человеку. — Я жду, — напомнил Самойлов железным тоном, и в горле женщины появился неприятный ком. Хотелось просто разреветься, как маленький ребёнок. Чтобы взрослый пожалел, прижал к груди и забыл оплошность из большой искренней любви. — Когда в воздухе только начала витать непонятная серая пыль, я почувствовала слабость и головокружение. Почувствовал, точнее, — поправилась Глафира, больше не скрывая своей страшной тайны. — Я упал в обморок, а очнулся женщиной. Такой, которую ты сейчас видишь. Мне было так страшно и трудно всё принять: я проклинал судьбу, мечтал о смерти. Но я встретил Еву, Сашу, тебя. Вы спасли меня, а ты и вовсе дал мне снова обрести смысл жизни. Я знаю, как ужасно поступил с тобой, я знаю, что это предательство. Однако в день нашей встречи, спустя столько времени, мне открылась ещё одна истина — я совершил самую большую ошибку в своей жизни, бросив тебя. Да, я сказал, что «Агаты» и нас больше быть не может, так как хотел стать независимым, свободным, ведь с тобой очень сложно. Но без тебя вообще невыносимо оказалось, Вадик! Потому что я неизменно тебя люблю и нуждаюсь в тебе. Я скрывал истину, себя настоящего до сегодняшнего дня, так как боялся тебя снова потерять. — Глаша вытерла слезу, побежавшую по щеке. — Прости меня. На коленях просить готов. — Вадим прятал глаза, сохраняя молчание. — Вадик, ну скажи мне что-нибудь! — взмолилась красноволосая. — Ты ведь рассказала об этом Саше, чтобы поиздеваться, чтобы потерзать и без того страдающую душу, верно? Поэтому он запустил в тебя бутылкой? — Глафире не хотелось отвечать, разочаровывая Самойлова. — Конечно, я прав. Тогда ты это заслужил, Глеб. — Вадик, пойми и меня тоже… — Я понимаю. И могу простить, несмотря на то, что ненавижу ложь и трусость. Одного понять и простить не могу — твоего бессовестного желания издеваться над человеком, который ничего тебе не сделал. Он оказался совершенно один: унижен, нелюбим. Чудом только не свёл счёты с жизнью! А ты бы и непротив был, правда? Как тебе не нравилось, что я беспокоился о нём! — Вадим резко встал из-за стола. — Ты куда? — испуганно спросила Глаша, будто он только что сказал, что уезжает навсегда. — Чайник на плиту поставить. Ты что-то ещё хочешь мне сказать? — Холодный тон давал знать: всё кончено, надежды быть не может. Глафира уже не видела смысла пытаться изменить ситуацию оправданиями. — Прости, — лишь произнесла она. — Это я слышал. Перед Сашей лучше извинись. — Произнесённое имя «Саша» стало ударом ниже пояса: теперь его носителю Вадим будет дарить внимание, заботу вместо красноволосой. А может, и любовь. Глаша, до катастрофы прожившая пять десятков лет в теле мужчины, чётко понимала: в этом проклятом мире возможно абсолютно всё.***
Воспоминание… Сердце больно сжалось. Вадим не понимал: как, как его любимый Глебка мог такое говорить сейчас?! — Что? Повтори ещё раз. — Самойлов-старший всегда оставался сильным человеком, который не знал, что такое сдаться, бросить на полпути или дать волю эмоциям. Одно лишь имелось исключение, одна вещь была его слабостью — огромная, не способная увянуть любовь к брату. — «Агаты» и нас больше существовать не должно, — равнодушно и чётко проговорил Глеб, пожав плечами. — Увы, наши пути расходятся. — Но почему?! Занимался бы своей «Матрицей» параллельно с «Агатой». Я разве запрещаю тебе делать так? — Младший отрицательно качал головой. — Нет-нет, Вадик. Всё уже давно решено. — Вадим отвернулся, чтобы не показывать истинных эмоций, тяжело вздохнул. — Ну и дурак. Всю жизнь рядом со мной был. Как один-то теперь справишься? — Эти слова нарочно ударили по большому, и Глеб оказался сильно возмущён. — Не переживай, братик: я уже достаточно взрослый мальчик, — огрызнулся он. — Мне всю жизнь под твоим крылом проводить что ли?! — Глеб, если тебя задели вчерашние мои слова, то прости… — Да всралось мне твоё «прости»! Ты всегда подчёркивал, подчёркиваешь и будешь подчёркивать, что я — никто и ничто без тебя! Хотя сам не давал мне самостоятельности, сам постоянно опекал! — Так тебя и устраивало всё! — У Вадима от стресса уже дёргался глаз и сжимались кулаки. — Кто сказал? Ну кто сказал такую глупость! Я себя чувствую постоянно как недееспособный, будто мне и противопоказана самостоятельная жизнь! — Не придумывай лишнего! — Да-а? Это лишнее всё, значит. — Глеб задумался, что бы сказать. — А пожалуй, ты прав: это лишнее. Ты — лишний в моей жизни! — Самойлов-младший посмотрел на время, взял кожаную сумку через плечо. — Нам больше не о чем говорить. Сладких снов, Вадик! — Разве ты не планировал остаться на ночь? — Глеб лишь усмехнулся на такое предложение. — Хочешь оттрахать меня так, чтобы я передумал? Не получится. — Он уже был у входной двери. — Прощай. Хочу, чтобы ты, наконец, понял: не я без тебя никто, а ровно наоборот. Это ты без меня жить не можешь, Вадик! Вот увидишь. И только захлопнулась дверь, Самойлов-старший почувствовал такую горечь, такую разъедающую душу боль, обиду, что хотел бить посуду, кричать, раздирая глотку, как раненый, корчащийся в предсмертных муках зверь. Неужели Глеб был прав? Неужели не увидеть больше Вадиму счастья и покоя?***
— Вадим! Добрый вечер, я диспетчер! С кем разговариваю-то? — Самойлов очнулся, потряс головой и устремил взгляд на побеспокоившего его Сашу. — О, вернулся, слава Богу! А я хотел сказать, что… — Ра вдруг остановил себя, поджав губы. — Чай остынет, идём. — Вадим внимательно присмотрелся к мужчине, прищурил глаза от подозрений. — Только про чай хотел сказать? Уверен? — Тот почесал затылок, думая: соврать или нет. — …Ладно, ты прав. — На секунду Радченко улыбнулся, но затем резко погрустнел. — Пока вы с Глашей говорили наедине, я много думал и… Понял, что поступил неправильно. — Шеф вопросительно поднял бровь. — Ну, я разрушил ведь ваше счастье: прежние отношения уже вряд ли можно восстановить… Просто не надо было вмешиваться; пусть бы этот секрет оставался на совести Глаши. И да, всё-таки она любила тебя, желала тебе всего самого хорошего. Может быть, ты простишь её? — На последних словах Саша погрустнел: конечно ему бы этого не хотелось. Но данный монолог не имел цели проманипулировать Вадимом, сделать в его глазах Ра ангелом. Все слова и эмоции искренние: мужчине действительно было стыдно за свою месть. До неё в этом доме несчастливым являлся лишь один человек; теперь же тут все такие. И пускай Самойлов жил во лжи, он был доволен своей жизнью. Он проводил дни и ночи с женщиной, которую желал, в которую был, так или иначе, влюблён, а просыпался с улыбкой на лице, в её нежных объятиях. Он наслаждался заботой, которой теперь больше не сможет выносить, зная горькую правду. Может, действительно: счастье любит тишину? Скромное молчание, укрывание некрасивой истины? Может, любовь — не глубокое, пронизывающее всё человеческое существо душу, а просто эстетическое наслаждение, хрупкое, недолговечное? Ведь разве любим мы человека за мерзкие вещи? Скорее, наоборот: мы бежим от уродства, спасая от него свою прелестную, единственную жизнь. А терпящие уродство люди, скорее, не любят. Они просто мирятся, живут по привычке. Потому что ни разу не сталкивались с эстетическим, чистым наслаждением любви, не зная, что к нему стоит стремиться. — Нет, Саш, прощать я не намерен. Я знаю себе цену. — Вадим поддерживающе похлопал Радченко по плечу. — Ты не вини себя ни в чём. Я понимаю, конечно, что тобой руководило не желание восстановить справедливость, а желание мести. Но я точно знаю ещё кое-что: ты мстил и за меня тоже. Спасибо за раскрытую ложь предателя. — Самойлов, хоть и имел тяжёлый груз на душе, искренне улыбнулся и обнял Ра. От такого близкого контакта и трогательного момента Саша чуть не взвыл, резко оказавшись на седьмом небе от счастья. — Ч-чай, — заикнувшись, напомнил он и отстранился. Нехотя, разумеется. — Да-да, ты уже говорил. Пойдём. — Позабыв об угрызениях совести, Радченко с широкой улыбкой пошёл убирать со стола тарелки и ставить чайный сервиз. День резко стал отличным. Давно уж таких у Саши не было!