***
Том Риддл поднялся с постели, нисколько не удивившись тому, что проспал и завтрак, и обед. Теперь, когда способность спать к нему наконец вернулась, он, кажется, только это и делал. Что было к лучшему… Теперь, вновь начав спать по ночам, он чувствовал себя хорошо. Почти как самый обычный человек. В той степени, в какой он разрешал себе что-либо чувствовать. Ибо бездонная пропасть того неведомого Риддлу чувства никуда не делалась. Она по-прежнему зияла у него под ногами, точно приглашая его оступиться и хоть сколько-нибудь глубоко уйти в мысли о Гермионе Грейнджер. Однако принимать это приглашение он не собирался. Взгляд Риддла упал на возвышавшуюся на его столе стопку книг. Почти все из них он уже прочел, за исключением двух в самом низу. Причем последняя книга вообще взялась непонятно откуда, потому что он не помнил, как брал ее из библиотеки. Ну ничего, он разберется с этим, когда придет время. С недавних пор эта формулировка стала его новым кредо. Я разберусь с этим, когда придет время. От планирования всего и вся он перешел к полному отказу от планирования. Теперь в его восприятии ничто не имело дополнительного, более глубокого значения, кроме того, что лежало на самой поверхности. Если кто-то улыбался, это означало, что ему было весело. Если смеялся — значит, нашел что-то забавным. Если один человек задавал другому вопрос, то он всего лишь надеялся получить на него ответ и не более. Как только скрытые мотивы исчезли из всего, что сам Том Риддл делал и планировал, окружавшая его реальность, казалось, тоже утратила свое двойное дно. Эти книги были не из Запретной секции. Во всяком случае ему почему-то так казалось. По сути, он тогда набрал себе самого что ни на есть заурядного чтива. Он вытянул из стопки предпоследнюю книгу и слегка взвесил ее в руке. На вид томик «Магических тварей Великобритании и их эволюционного происхождения» мало напоминал книгу для легкого чтения. Легкое чтение. Гермиона использовала это определение применительно к вообще любой книге, вне зависимости от ее тематики. Риддл моргнул и опустился на диван: спина прямая, ступни на полу аккуратно сдвинуты вместе, пальцы рук симметрично зафиксированы на корешке и обрезе «Магических тварей». Он раскрыл книгу на первой странице.***
Остаток дня Гермиона провела в гриффиндорской гостиной, где с удовольствием наблюдала за тем, как Миранда раз за разом громит Годрика в волшебные шахматы. И хотя эта игра, вне всякого сомнения, была абсолютно варварской, возможность лицезреть уморительную реакцию Годрика Гриффиндора на очередной проигрыш того явно стоила. Моментально становясь пунцово-красным, точно Хогвартс-экспресс, он разве что не свистел, и Гермиона искренне удивлялась, как это из его пылающих ушей не начинают валить клубы пара. В другом углу гостиной Макгонагалл обучала высокого светловолосого парня — того самого, что некогда анонсировал ее появление — некоторым трансфигурационным приемам. Альбус, уронив подбородок на грудь, мирно дремал в своем любимом кресле. Гермиона же впервые за очень долгое время вновь взялась перечитывать свои пометки, сделанные на страницах цезитеновской теории нитей. Она уже и позабыла, насколько прав он оказался относительно всего, что ее окружало. Пролистав одну за другой древние страницы, Гермиона вздохнула. Слова были ей до боли знакомы… Конечно, ведь она перечитывала их столько раз, что буквально выучила наизусть. И ежели они хотят вновь подняться в царство живых, то должно им усилить свою привязанность к Жизни. Сие возможно либо приумножением той силы, что изначально удерживала их почившую сущность от Смерти, либо свершением того, что есть акт абсолютного зла или же акт абсолютного добра. Но коли в начинании своем они не преуспеют, то ждет их вечное скитание среди теней Междумирья, на подступе к вратам Смерти, которых им не удалось и более не суждено будет достичь. Застрять здесь… навсегда. Какая ужасная мысль. Навечно замереть в своем движении. Но ведь это грозит лишь тем, кто этого действительно заслуживает, не так ли? Например, тем, кто разорвал свою душу на восемь частей. Хотя нет, как она может даже думать такое? Никто не заслуживал вечного чего бы то ни было. Любое бытие подразумевало непрерывные изменения, и это, пожалуй, была единственная причина, по которой его в принципе можно было хоть как-то выносить. И оно однозначно было бы совершенно невыносимым, если бы человек не имел ни малейшего представления о простых радостях жизни. О душевном спокойствии, дружбе, счастье, любви… Если бы он просто не мог их постичь. Ни сегодня, ни завтра, ни несколько дней или недель спустя. Даже после собственных слов: «Я люблю тебя». В таком случае подобное существование и правда можно было бы назвать жалким. Особенно в одиночестве. Гермиона закрыла глаза и устало их потёрла. Может, если попробовать хирургически устранить Тома Риддла из ее головы, это сработает? Сползя по спинке дивана еще ниже, она какое-то время обдумывала то, что ей сказал Абраксас. Интересно, когда она поймёт, что окончательно простила Риддла? Ее гнев поутих, однако, боль никуда не делась. Но прощение и не означало, что она будет прекрасно себя чувствовать. Прощение подразумевало способность встретиться с этой болью лицом к лицу и сказать себе: «Я признаю, что мне все ещё больно, но я никого в этом не виню». А действительно ли она имеет право винить его? В конце концов, именно она первой нарушила данное ему обещание… Ну, разумеется, имеет. Невзирая на то, что ее и саму долгое время раздирало любопытство, она бы никогда не пошла на подобное, чтобы выведать интересующую ее информацию. Но при этом он всего лишь действовал так, как привык на протяжении всей своей жизни. Обманом, шантажом, манипуляциями. Неужели она и правда могла рассчитывать на то, что ради нее он изменится спустя всего каких-то пару месяцев? Нет. Не могла, и совершенно точно не должна была… и тем не менее рассчитывала. Она думала, что, когда он шептал ей на ухо: «Я люблю тебя», то понимал, что именно он говорит. Понимал, что любить означает готовность сделать ради нее все, что угодно, способность забыть ради нее обо всем… включая самого себя. Она думала, что ради нее он пойдет на все. Так же, как и она сама была готова на все ради него. Гермиона прикусила язык, а затем и внутреннюю часть щеки, изо всех сил стараясь сдержать внезапно подступившие слезы. И даже сейчас он до сих пор не извинился. Даже сейчас, в этой ситуации, ему опять удалось перетянуть все внимание на себя, все глубже и глубже погружаясь в полное безразличие и заставляя ее недоумевать, какого черта с ним происходит и что он, черт его подери, делает. — Ну вот, я даже сейчас ухитрился перевести разговор на себя. — К этой твоей особенности я уже давно привыкла. Даже когда его не было рядом с ней… и даже когда она так отчаянно, незаслуженно и безусловно этого желала.***
Риддл отложил книгу и посмотрел в окно на начинавшее клониться к закату солнце. Наверное, уже можно было спускаться в Большой зал. Абраксас говорил что-то про намечавшееся у него свидание, так что, скорее всего, сегодня на ужине его не будет. Не слишком радужная перспектива, потому что без него Ревеленд и Герпий, несомненно, будут сидеть точно воды в рот набрали. Ну что ж, тогда стоит на всякий случай захватить книгу. Правда он уже почти закончил «Магических тварей». Риддл быстро пробежал глазами последний раздел, посвящённый животному, которое удостоилось лишь коротенького пассажа: «Происхождение фестралов всегда было и до сих пор остаётся неизвестно. Предполагается, что эти звери некогда проникли в наш мир из потустороннего, и, будучи не в состоянии вернуться обратно, остались на Земле, ведя жизнь, неподвластную обычному ходу времени, а, быть может, и вовсе не живя в привычном для нас понимании. Специалист по фестралам Александр Вильхайм говорит о них следующее: "Фестрал — это зверь, буквально сотканный из тайны. Искать его эволюционное происхождение столь же бессмысленно, как искать происхождение атома, пустоты или магии"». Закрыв книгу, Риддл положил ее поверх других. Затем наклонился и, вытащив из угрожающе закачавшейся стопки самую нижнюю, не глядя сунул ее в карман. Войдя в Большой зал, он, к своему огромному облегчению, увидел за слизеринским столом Абраксаса, вид у которого был даже более радостный, чем обычно, из чего следовало, что свидание прошло успешно. Опустившись на соседнее с ним место, Риддл вспомнил о принесенной с собой книге. Что ж, похоже, что сегодня она ему не понадобится, потому что Абраксас наверняка весь ужин будет увлечённо рассказывать о том, как провел день. Тем не менее, решив все же взглянуть, что именно он там намеревался читать, Риддл вытащил небольшой томик из кармана и… Книга с глухим стуком упала на пол. Абраксас удивлённо вскинул на него глаза, однако все внимание Риддла было приковано к двум словам, будто с немым укором, поблёскивающим на темно-синей обложке. «Божественная комедия». Несмотря на данное обещание, он так и не дочитал ее до конца. Даже «Ад» не закончил. Хотя не исключено, что это было связано с тем, что он вовсе не горел желанием узнать, что происходит на восьмом и девятом кругах с… Глаза Риддла расширились. Он сглотнул и, дрожащей рукой подняв книгу с пола, сунул ее обратно в карман. Затем невидящим взглядом уставился в свою тарелку, ощущая подступивший к горлу ком. …предателями своих благодетелей. Что считается худшим из всех возможных грехов. Даже какой-то маггл, и тот понимал это. Риддл зажмурился и, чувствуя, что теряет контроль, одной рукой сжал край стола, а другой — край скамьи. Сердце его бешено колотилось. Что я наделал? Его лицо исказило выражение муки, и он слегка покачнулся. Что я наделал? Чуть разлепив губы, он сделал глубокий вдох и… наконец позволил себе сорваться в бездну того неизвестного чувства, отголоски которого тревожили его последние несколько недель. Острая, пробирающая до самой глубины души боль — как если бы сердце Риддла заледенело и раскололось надвое — пронзила его грудь. Стиснув зубы, он распахнул глаза, и взгляд его сам собой нашел Гермиону. Она смотрела на него. И стоило их глазам встретиться, как в памяти у Риддла тут же вспыхнула сцена… Он смотрит на темно-зеленый полог своей кровати с таким видом, словно ожидает отыскать в его складках ответы на все тайны мироздания. — Как я пойму, если это случится? Гермиона прикусывает губу. — Ты поймешь. Если это и правда будет раскаяние, то… ты поймешь. И он понимал. По-прежнему ощущая пульсирующую боль во всем теле, Риддл поднялся на ноги. Голова его шла кругом. Не вполне осознавая, что делает, он направился к гриффиндорскому столу, где, остановившись перед ней, вдруг осознал, что ему абсолютно нечего и одновременно с тем нужно столько всего ей сказать.***
Гермиона сидела, точно пригвожденная к месту, не в силах отвести взгляд от Риддла, в чьих глазах читалось страдание. Еще никогда он не смотрел на нее так. Эти темные глаза, что обычно были полны спокойствия теперь… Риддл поднялся со своего места… Что он делает… И направившись в ее сторону… Что он делает? Остановился прямо перед ней. Все сидящие в радиусе метра от них замерли. Миранда и Каталина вытаращили глаза; Годрик, казалось, остолбенел от изумления; Макгонагалл вся напряглась и поджала губы так сильно, что они стали едва различимы; на лице Альбуса застыло выражение брезгливости. А что же Гермиона? Сама она понятия не имела, как выглядит со стороны, чувствуя лишь, что еще чуть-чуть, и начнет задыхаться, продолжая смотреть прямо перед собой, несмотря на то что он стоял совсем, совсем близко… А затем в ней точно всколыхнулась непонятно откуда взявшаяся смелость. Чуть развернувшись к Риддлу с ничего не выражающим: «Да?», Гермиона взглянула на него в упор и… сразу же поняла, что жестоко просчиталась. При виде его красивого лица, перекошенного в мучительном выражении, какого она еще никогда прежде не видела, сердце у нее сжалось, а по всему телу, подобно звуковым волнам после удара гонга, распространилось отголоски некогда знакомого чувства. Он был так близко, что она могла протянуть руку и дотронуться… вновь до него дотронуться… Так близко, что она могла встать и поцеловать его. Осознавать, что для нее это вновь являлось чем-то физически возможным, было странно… Риддл слегка приоткрыл рот, но, по-видимому, не мог вымолвить ни слова. Может, после столь долгого молчания ему отказал голос? — Ты говорила, что я пойму, когда это произойдет, — выдавил он еле слышно, но для Гермионы каждое слово прозвучало так же отчетливо, как если бы он прошептал их ей на самое ухо. — Так вот, это происходит. И с этими словами, обхватив обеими руками голову, Риддл повалился на колени. Глаза его были плотно закрыты. Гермиона было рванулась к нему, словно желая упасть рядом с ним, утешить его, убедить в том, что все будет хорошо… Однако замерла, сбитая с толку его словами. Когда произойдет что? Ее ум лихорадочно работал, собирая воедино кусочки пазла. Это выражение… то самое, что было написано на лице Ар-Джея во время его рассказа о том, что он сделал. Выражение подавленной опустошенности и бесконечного сожаления… желания, чтобы все было иначе. Желания изменить случившееся. Желание, чтобы этого никогда не случалось. — Боже, — прошептала она. Том Риддл испытывал раскаяние. Раскаяние, которое терзало каждую клеточку его тела. Раскаяние, которое, точно отпечатавшись на внутренней стороне его век, продолжало стоять у него перед глазами, даже когда он зажмурился. Раскаяние, которое атом за атомом выкристаллизовывалось, подобно бриллианту, сверкая гранями в окружавшем его мраке. Словно обтрепанный завязанный намертво узел, который сейчас начал сам собой распутываться. От режущего глаза золотого и серебристого свечения было не скрыться, но стоило этому слепящему, целительному, причиняющему боль сиянию потускнеть, как… Он почувствовал. Это было подобно цунами. Все, что он когда-либо упускал и жалкое подобие чего его изувеченная душа могла лишь симулировать — все это накрыло его с головой. Боль и ликование, чувство вины и гордости, скорбь и переживание за другого человека, и ревность, и ностальгия, и любовь… и сильнее всего — движущая сила этой волны — раскаяние раскаяние раскаяние, снова, снова, и снова, раздирающее его, терзающее его всем, чем только можно. Риддл вцепился в свои колени. Веки его были по-прежнему сомкнуты, а голова ныла, как будто ему раскроили череп ударом молота… Когда же он наконец вновь открыл глаза, то, казалось, заметил в окружавшей его обстановке несравненно больше деталей, чем прежде: легкое постукивание приборов о тарелки, витающая в воздухе смесь ароматов блюд, особый мягкий свет этого мира, придающий всему вокруг некую эфемерность. И теперь ему было не все равно. От так долго владевшей им апатии не осталось и следа. Его сознание прояснилось. В голове одна за другой проносились самые разные мысли. Поймав на себе взгляд Гермионы, он, глядя ей прямо в глаза, прошептал: — Мне так жаль. — И то была истинная правда. — Я так сожалею обо всем, через что тебе пришлось пройти по моей вине. Пальцы Гермионы впивались в переднюю часть ее бедер с такой силой, что, когда она их наконец чуть расслабила, чувствительность вернулась к ее ногам не сразу. Что с его душой? Ее целостность была восстановлена? То небольшое свечение, что на краткий миг появилось у него в самом центре груди… Означало ли оно, что душа Тома Риддла исцелилась? Он вновь стал человеком. Вновь стал реальным. Гермионе едва ли была присуща способность быстро забывать обиды и прощать. Но тогда откуда взялось это странное чувство, будто она парит над землей? Почему от осознания, что его душа вновь была собрана воедино, ее вдруг затопило облегчение? Отчего весь ее гнев куда-то испарился? Риддл поднялся с колен, не отрывая от нее взгляда, полного мольбы и тревоги, и Гермиона осознала, что тоже стоит на ногах. Она не ведала ни как, ни почему, но в этот самый момент откровения все остальное словно исчезло: — Я прощаю тебя. И как только эти слова слетели с ее губ, Гермиона отчетливо ощутила у себя в груди резкий рывок. Это было похоже… как будто у нее изнутри что-то настойчиво пыталось пробиться наружу… как будто ее подцепили невидимым гигантским крюком, неуклонно влекущим ее куда-то вверх. Том Риддл-младший испытывал то же самое. Теперь он окончательно признал существование этого странного тянущего чувства, что поселилось в нем с того самого черного дня, но объяснения которому он все никак не мог найти вплоть до этой самой минуты. Глаза Гермионы были широко распахнуты. — Ты это чувствуешь? — прошептала она, глядя на Риддла, который тоже напряженно всматривался в ее лицо. Несмотря на то, что на них сейчас, должно быть, глазело полшколы, Гермиону это нисколько не заботило. Том кивнул, не обратив ни малейшего внимания на упавший ему на глаза локон… Внезапная догадка осенила его. Теперь он знал, что им делать дальше. — Нам пора. Гермиона кивнула и, повернувшись, неторопливо и с нежностью расцеловала в обе щеки Миранду и Каталину. Годрик вскочил со своего места: — Что ты делаешь? Что ты делаешь?! Гермиона обняла его: — Я буду скучать по тебе. Не отрывая от нее своего пронзительного взгляда, Альбус тоже поднялся и перегнулся через стол. Гермиона крепко сжала его в объятиях, уткнувшись в его острое плечо, мысленно наконец окончательно прощаясь с ним и отпуская. Взглянув на Макгонагалл и немного грустно ей улыбнувшись, Гермиона сказала: — Мы с вами скоро увидимся. Со стороны слизеринского стола к ней уже спешил Абраксас, таща за собой Ревеленда и Герпия. — Прощайте, — обратилась к ним Гермиона, глядя на их ставшие ей такими родными лица и чувствуя, как ее захлестывают эмоции. — Я… прощайте. Точно в порыве отчаяния Абраксас сгрёб ее в свои объятия. — Спасибо тебе огромное за все, — прошептала она, с неимоверным трудом вынуждая себя отстраниться и оторвать взгляд от его столь дорогого ее сердцу лица. Повернувшись к Герпию и Ревеленду, она поцеловала каждого из них на прощание в щеку, отчего оба мгновенно стали пунцовыми. Мунго и Джареда в Большом зале не было, и Гермиона обратилась к Абраксасу. — Передай нашим целителям, — сказала она, — чтобы они не боялись принимать себя такими, какие они есть. Она ещё раз обвела взглядом всех своих здешних друзей и сглотнула. — Я вас всех очень сильно люблю. Тоже оглядев всех собравшихся, Том Риддл лишь коротко кивнул на прощание и направился к выходу. Гермиона поспешила за ним, чувствуя себя так, словно ее ноги едва касаются пола, настолько непреодолимой с каждой минутой становилась влекущая ее куда-то вперёд и вверх сила. Вдвоем они вышли из дверей замка во двор, где на месте некогда плотно укрывавшего землю снежного покрова теперь ярко зеленела свежая трава. В небе багровел закат. Решительно направившийся в сторону Запретного леса Риддл обернулся, и Гермиона взволнованно втянула носом воздух при виде сосредоточенной уверенности, застывшей на его лице. Казалось, некая высшая сила заранее знала об их приходе, поскольку, пройдя всего каких-то пару метров вглубь леса, Гермиона тут же заметила, как в нескольких шагах от них на фоне деревьев вырисовываются два лошадиных силуэта. Снова глубоко вздохнув, она протянула руку и коснулась морды ближайшего к ней фестрала, все это время внимательно на нее смотревшего. — Что мы делаем, Том? Вскарабкавшись на спину своего крылатого коня и убедившись, что Гермиона последовала его примеру, Риддл приставил к виску фестрала кончик своей палочки. В наш мир из потустороннего. — Авада Кедавра, — прошептал он, а затем, направив палочку на лошадь Гермионы, повторил заклятие. Гермионе показалось, что у нее внутри что-то оборвалось. Из пастей фестралов вырвался душераздирающий вопль, больше похожий на скрежет металла. Их блестящая черная грива редела на глазах, а под тонкой темной кожей с каждой секундой все более отчетливо проступали кости. Осмысленный взгляд темных глаз помертвел и подернулся молочно-белой пеленой. Расправив свои ставшие заметно менее плотными крылья, фестралы резко оттолкнулись от земли и одновременно взмыли в небо, судорожными рывками устремляясь наперекор ветру все выше и выше… Мир вокруг них точно погас. Все потонуло в непроницаемой тьме. Все, кроме сероватых очертаний фестралов и их всадников. Продираться сквозь эту вязкую чернильную тьму было непросто — в груди пульсировала боль… Почувствовав, что это болезненное ощущение усиливается, Гермиона поняла, что именно сейчас происходит. …либо свершением того, что есть акт абсолютного зла или же акт абсолютного добра. Предательство — как высшее проявление злонамеренности, и прощение — как высшее проявление великодушия. Все, что им требовалось, — это катализатор. Взгляды Гермионы и Риддла встретились. Как он узнал про фестралов? Откуда в нем взялась эта уверенность? А что, если они застрянут в этом темном небытии навечно? Гермиона сглотнула. С бешено колотящимся сердцем она вгляделась в столь хорошо знакомые ей черты его лица, неожиданно для самой себя сделав следующее открытие: она на самом деле искренне хотела видеть его сейчас подле себя, чтобы он был рядом, когда она сама была чертовски напугана. — Мне страшно, — прошептала она, и ее слова отдались вокруг них гулким эхом, как если бы они находились в огромном выложенном мрамором зале. — Не бойся, — ответил он. — Все в порядке. И Гермиона закрыла глаза, целиком отдаваясь этому странному тянущему чувству внутри нее. А оно все нарастало и нарастало так, что в какой-то момент ей показалось, что еще немного и ее буквально разорвет на части, как вдруг… Кувырок в воздухе и стремительное падение, завершившееся болезненным приземлением на траву… Первое, что Гермиона увидела, открыв глаза, было лицо Тома Риддла, показавшееся ей немного другим. Под его глазами и в уголках губ залегли тени. Заметные тени. Во внешнем углу левого глаза отчетливо виднелась наметившаяся морщинка, а на щеке розовела легкая царапина. Детали больше не казались размытыми. Наоборот. Теперь все очертания были четкими, резкими и проработанными — какими Гермиона не видела их уже несколько месяцев — отчетливыми и реальными… без какого-либо сияния. Она огляделась вокруг. Едва начавшая убывать луна ярко освещала окрестности, то и дело прячась за облаками. По раскинувшейся перед ними глади Черного озера шла сильная рябь. Берега развезло. Камыш стоял поникшим. Все это было несовершенно, и потому являло собой верх совершенства. Ее взгляд медленно скользнул сперва по склону берега, затем по темной водной глади вдаль… Туда, где на противоположном берегу переливался и потрескивал энергетический барьер — непреодолимая стена, что опоясывала и замок на холме, и весь Запретный лес, отрезая их обитателей от внешнего мира. Одновременно с грянувшим разрядом грома Гермиону обуял страх. Они вернулись. Жива. Гермиона сглотнула. Она снова была живой. Благодаря паре надёжно сохранённых секретов, мощным защитным чарам, заколдованной книжке и способности прощать, она снова была жива, несмотря на смертельное заклятие Лорда Волдеморта. В это было невозможно поверить. — Мы уже… — нерешительно начал Том, и Гермиона обратила внимание, что его голос тоже слегка изменился. Утратив свою обычно безупречную мелодичность и звонкость, теперь он звучал заметно более глухо и с едва заметной хрипотцой, что, впрочем, лишь придавало ему большей естественности. — Мы вернулись на Землю, — прошептала она, оборачиваясь к Риддлу, на бледном лице которого отразилось неверие. Он огляделся, с жадностью всматриваясь в предметы окружавшей их реальности, а затем в упор взглянул на Гермиону. — Ты вернулась, — произнёс он. — Ты вернулась туда, куда была должна. — А у тебя появился второй шанс. Лицо Риддла напряглось, и Гермиона с опозданием осознала двусмысленность своих слов. Тем не менее она решила не поправлять себя, ибо сказанное было справедливо в обоих случаях. Глядя в его тёмные блестящие глаза, выражение которых в темноте казалось абсолютно непроницаемым, она мысленно проклинала себя за постыдное желание вновь крепко обнять его, вновь, как прежде, почувствовать его максимально близко. Она проклинала себя за то, что поставила состояние его души превыше собственных чувств, за то, что каким-то неведомым образом больше не испытывала гнев, боль или даже грусть, проклинала всю эту ситуацию в целом, сидя рядом с ним в ночной тишине и не в силах поверить, что они не были так близко друг к друг по меньшей мере неделю. — Я… Могу я поцеловать тебя? — раздался голос Риддла. Вместо ответа она лишь прильнула к нему, прижавшись своими губами к его, с невероятной остротой ощущая биение собственного пульса, как тёплая кровь струится по ее венам, и как ее сердце… ей казалось, что ещё чуть-чуть, и оно разорвётся. — Мне так жаль, — шептал между поцелуями Том. — Так жаль. Ужасно жаль. — И хорошо, — прорычала Гермиона, с силой толкая его в грудь, тем самым вынуждая повалиться на землю… Она и не подозревала, как сильно ей все это время недоставало дождя. От начавшегося сильного ливня на земле вокруг них мгновенно образовались лужи. Волосы Гермионы намокли, а каждое прикосновение ее влажных губ к его обжигало точно электрическим импульсом. — Я по-прежнему люблю тебя, — прошептал он. — Люблю, Бог мне свидетель. Прикусив губу, Гермиона чуть отстранилась от него, стараясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы: — Я тоже тебя люблю — ответила она, и то была чистая правда. Она никогда не переставала любить его. В сущности, любая ее попытка сделать это всякий раз оказывалась настолько бесплодной, что Гермиона в конце концов бросила эту затею, постаравшись вытеснить свои переживания яркими, но непродолжительными вспышками гнева. На лице его промелькнула целая гамма чувств, и схватив Гермиону за плечи, он привлек ее к себе в остервенелом поцелуе. Крупные капли дождя оглушительно барабанили по поверхности озера, заливались Тому за шиворот. Он не мог поверить, не смел верить в возможность подобного исхода. Хотя, с другой стороны, — разве она когда-то не сказала ему: «Вера — это все, что у нас есть»? Он еще никогда и никого не целовал так, как целовал ее. Происходящее сейчас было больше похоже на сон. Происходящее сейчас было… живительным. Происходящее сейчас было той самой прежде неведомой ему жизнью. Девушка в его объятиях дрожала от холода, и его это по-настоящему волновало. Он хотел позаботиться о ней, хотел, чтобы она согрелась, чтобы она была счастлива, чтобы у нее было все, о чем она когда-либо мечтала, даже если для этого ему самому пришлось бы пойти на лишения. Он никогда не испытывал ничего подобного. Никогда не имел возможности испытать. К моменту своего поступления в Хогвартс, он уже был одинок и изувечен, уже имел искаженное восприятие действительности. Том Риддл был готов завидовать сам себе, был не в силах поверить в собственное везение, был почти возмущен, что она смогла простить его за всю ту боль, что он ей причинил… пусть даже он был абсолютно уверен, что в жизни ничего и никого не хотел сильнее, чем в эту самую минуту ее. «А Том Риддл, — подумал он, — всегда получает то, что хочет». Поддавшись охватившему его при этой мысли ликованию, Риддл, не сдерживая счастливой улыбки, помог Гермионе подняться на ноги, и, прямо там, под хлесткими струями дождя, вновь жадно припал к ее губам, а затем еще и еще раз... И в довершение ко всему… У него была впереди целая жизнь. В конечном итоге крестражи сделали свое дело: он вновь был здесь, был молод и полон сил, был живым. Родившись в 20-х годах двадцатого века, он вновь был восемнадцатилетним на пороге нового тысячелетия. Его захлестнуло пьянящее чувство триумфа. Разве это справедливо? Разве может он получить все желаемое после всего, что он сделал? Как может Фортуна благоволить ему настолько? Открыв глаза, он взглянул на Гермиону. Это было справедливо, потому что вследствие его действий она вернулась на Землю. Она вернулась туда, где ей было место. Туда, где она должна была быть все это время. Он забрал у нее жизнь, и он же помог ей к ней вернуться. Руки Гермионы скользнули по его спине, и Риддл подумал, что, должно быть, еще никогда не прижимал ее к себе настолько крепко и не целовал столь безудержно. Сердце у него в груди было готово буквально разорваться от переполнявших его чувств. Том Риддл прежде никогда не позволял себе настолько потерять голову, и прежде никогда не чувствовал себя настолько хорошо. Откинув дрожащими пальцами с лица Гермионы мокрые пряди и прижавшись губами к ее лбу, он вновь с трепетом обнял ее. То отрадное чувство внутреннего удовлетворения, что растекалось по его телу всякий раз, когда все получалось так, как он и планировал, не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал прямо сейчас. На этот раз он ничего не планировал; даже гипотетически не рассматривал подобную возможность; не допускал даже мысль о том, что она может его простить, и что он когда-нибудь вновь сможет поцеловать ее, или обнять, или сказать ей, что он ее любит. Не говоря уже о настоящей жизни. О настоящей жизни на Земле. Высвободившись из его объятий, Гермиона отступила от него на шаг. — Я люблю тебя, — ее слова почти заглушал шум дождя. — И пусть любить тебя с моей стороны ужасно неправильно, это так. — Я знаю, — тихо ответил он чуть дрогнувшим голосом. — Ты разбил мне сердце. — Оно заживет. Я приложу для этого все усилия. — Ты назвал меня грязнокровкой. На скулах у Риддла напряглись желваки. — Клянусь Салазаром Слизерином, что больше я никогда этого не сделаю. Ни при каких условиях. Равно как и никто другой. — Ты убил меня. Риддл наклонился и, запечатлев на ее щеке поцелуй, приблизил губы к ее уху — туда, где им было самое место, где им полагалось быть всегда и где предстояло остаться, чтобы заверять и утешать: — И тем не менее ты здесь. Их губы снова встретились. Поцелуй, за которым последовал еще один, а затем еще один, и еще… И лишь когда над ними в небе прогремел такой оглушительный раскат грома, будто своим промедлением они прогневили самого Господа Бога, Том и Гермиона наконец оторвались друг от друга. Внезапное осознание пронзило ее: — Остальные… — ахнула она. Руки Риддла на ее талии замерли. — Что? — переспросил он, пристально глядя ей в глаза. — Остальные… Все, кого я знаю, сейчас находятся в замке, — прошептала она. — О, Господи, Том… Мы должны как-то туда пробраться. Нам нужно попасть туда прямо сейчас. — Погоди секунду, — с этими словами он достал свою волшебную палочку и наложил на них обоих Дезиллюминационные чары. Гермиона пораженно уставилась на его палочку. Две. В этом мире теперь было две абсолютно одинаковых волшебных палочки. Несмотря на то, что Олливандер когда-то изготовил всего одно древко, прямо сейчас перед ней была одна палочка, а где-то там, в мрачных недрах замка — вторая. В этом мире теперь было двое Томов Риддлов-младших и условно двое Лордов Волдемортов, с той лишь разницей, что один из них любил ее, а второй не имел о любви ни малейшего представления. Том ободряющее сжал ее руку, и Гермиона вслед за ним поспешила вдоль берега, чувствуя, как по мере приближения к замку ее невольно все сильнее начинает охватывать всепоглощающий страх, какого она не испытывала уже очень давно. Это был ее худший кошмар. То, чего она боялась больше всего. И все же… все же здесь были ее друзья. Все, кого она любила. И от этой мысли сердце Гермионы преисполнилось такой надежды, что ей показалось, будто у нее за спиной выросли крылья. Теперь их разделяли лишь стены, а не Жизнь и Смерть. Теперь меж ними не лежала граница миров. Ей больше не нужно считать дни с момента, как она покинула Землю. Она вновь была здесь. От теплой руки Тома Риддла по всему ее телу точно распространялись волны тепла и успокоения. Она в безопасности. С ним она была в безопасности. Быстрым шагом они обогнули замок. Одна из боковых дверей была приотворена, отчего Гермиона мгновенно вся внутренне напряглась. Пожиратели могли оставить эту дверь незапертой, только если были абсолютно уверены, что через нее никому не удастся сбежать… Правда, замóк могло вышибить и во время боя, этого тоже нельзя было исключать. Но опять-таки, если учесть, что в Хогвартсе на протяжении последних нескольких месяцев все окна были магически запечатаны, и их было невозможно ни открыть, ни разбить, то с чего вдруг с дверьми все должно быть иначе? Даже если их всего насчитывалось около пяти… С другой стороны… те гигантские цепи на парадном входе и входе в Большой зал. Может, чары, наложенные на двери замка, начали кое-где слабеть, и именно здесь Пожиратели просто не успели залатать брешь...? Глядя на этот зияющий чернотой небольшой проем, Гермиона чувствовала, как у нее внутри все холодеет от страха. Что они обнаружат за этой дверью? За ней может прятаться кто угодно… Риддл взмахнул волшебной палочкой, и дверь медленно распахнулась настежь. — Гляди, дверь отворилась, — раздался изнутри резкий голос. Судорожно втянув в себя воздух, Гермиона прижалась спиной к стене. — Эй, есть кто? — окликнул другой голос, более низкий. — Да непохоже. Ветер, скорее всего. Вон какой дождь зарядил, — отозвался некто третий. Гермиона в ужасе закрыла глаза. Сколько их там всего? Как им, черт возьми, проскользнуть мимо них? Пальцы Тома сжали ее руку. — Держись рядом, — прошептал он и, прежде чем Гермиона успела что-либо сделать, шагнул вперед, метнув в дверной проем какое-то заклинание. Освещенная неверным светом горящего факела комната погрузилась во тьму. Не глядя по сторонам, Том и Гермиона бросились вперед. Внутри было шумно. Сразу несколько Пожирателей — а их в этой комнате, по-видимому, служившей им чем-то вроде логова, было по меньшей мере пятеро — кричали наперебой, заглушая шаги молчаливых возмутителей спокойствия. Просвистевшие в воздухе заклятия вынудили Гермиону чуть пригнуться. Ее сердце сжалось от страха. Единственное, что она видела в окружавшей их кромешной тьме, — это маячившая впереди нее спина Тома. Он шел, держа руку вытянутой перед собой, в надежде нащупать ведущую внутрь замка дверь, которая располагалась прямо напротив той, через которую они вошли… Однако, как только его пальцы коснулись деревянной поверхности, мрак в комнате рассеялся. Гермиона мысленно выругалась. Благодаря чарам невидимости Пожиратели — всего их оказалось семеро — судя по всему, еще не успели их обнаружить. Впрочем, в столь ограниченном пространстве это было всего лишь вопросом времени, а чертова дверь, между тем, все еще оставалась закрытой… Неожиданно в голову Гермионе пришла идея. Существовало одно очень простое Руническое заклинание, которое позволило бы им выиграть секунд десять. — Я их отвлеку, а ты попробуй открыть дверь, — еле слышно выдохнула она Риддлу на ухо. Тот кивнул. Начертив в воздухе два квадрата, — Теринкулум Эфектива — Гермиона при помощи Флагрейта начала быстро выводить руны. Один из Пожирателей, вероятно, краем глаза заметивший появившиеся из неоткуда непонятные голубые росчерки, обернулся… Cewaz Sizhu. Два квадрата начали вращаться все быстрее и быстрее, сливаясь в беловато-голубую сферу, а затем вдруг исчезли. Комната озарилась голубоватым светом крошечных огоньков, вспыхнувших над головами Пожирателей смерти, и в следующее мгновение все семеро волшебников дружно рухнули на пол вверх тормашками. С силой рванув на себя дверь, Риддл скользнул в проем, Гермиона — за ним. Бабах! Дверь за ними захлопнулась. Завернув за угол, они припустили вдоль длинного пустынного коридора, освещаемого лишь лунным светом и редкими вспышками молнии. — Старайся держаться ближе к стене и полу, — едва слышно прошептала Гермиона, опасаясь издавать малейший звук. Ей казалось, что каждый Пожиратель смерти в замке может сейчас слышать стук ее сердца. К тому же, те из них, что остались в комнате, теперь уже наверняка их разыскивают. Вся дрожа от зашкаливающего в крови адреналина, она опустилась возле стены на колени и поползла. Риддл последовал ее примеру. — Куда мы направляемся? — шепнул он. — Гостиная Гриффиндора, — пробормотала в ответ она. Гарри. Если с Гарри все было в порядке, то у них есть надежда. Он и есть надежда. В голове у нее промелькнула мысль, что ей, возможно, стоило бы еще раз хорошенько подумать о том, насколько это было безопасно — брать с собой Риддла, и почему она верит ему настолько, что готова доверить собственную жизнь… почему она уже доверила ему собственную жизнь… Но опять же, прямо сейчас, в эту самую минуту и в этом мире, Том Риддл был единственным, в чем она была уверена… и каким-то неизъяснимым образом она знала… знала, что он ее любит.