Тюссмёрке

Тюссмерке. [1] Всякий, в мире подлунном живущий, знает, что делены уж давно и суша, и море. В пучине соленой, далече от берега так, что не видно, где небо обнимает воду, свирепая Маргюгра[2], чьей злобе нет предела, играючи, сеет хаос и смерть, топя корабли... В мечтательной лазури волн, меж белых барашков, плавает, вглядывается в берег скалистый прекрасная Хавфруа[3], в ее золотых волосах запутались водоросли, а глаза, мерцающие бездной, влекут отчаянных храбрецов... Глаз лесной, озерцо — Некк[4] коварный притаился в нем; прикинувшись мохнатой кочкой, ждет неосторожного путника он, чтобы, когтистые лапы подняв, утянуть его на илистое дно... — Сигу-у-урд, ну что ты с этой писаниной засел?! — Эрик бросает в друга яблоком, но промахивается. — Отстань, — дергает плечом Сигурд, переворачивая пергамент, на что тот устало шелестит, словно прося быть поаккуратнее. Сигурд начал учиться грамоте не так давно, и читает еще медленно, сосредоточенно хмуря лоб на длинных словах. «Где-то здесь должно быть…» — тихонько сопит он, ориентируясь по красочным картинкам. В глухих лесных чащобах и средь сизых гор тролли живут, потомки йотунов могучих, с виду на валун огромный похожи. Елико существа свирепые и жестокие, избегать их следует всевозможно и тайну имени своего хранить[5]. Они дети камней, из них происходят и в них обращаются в лучах солнца и в конце пути жизни… — Давай поход организуем! — не унимается подошедший датчанин. — Можно и Бервальда позвать, но он такой скучный в последнее время. Нет, ну представляешь, я ему: «Давай с южанами воевать», а он мне: «Смотря с кем, я с некоторыми торгую»! Да отлипни ты от этих каракулей, наконец! Эрик беспечно смахивает желтоватые листы с колен Сигурда и опрокидывает его на землю, сжав бока коленями и придавив плечи ладонями. Глядя в шальные глаза нависающего над ним Эрика, Сигурд высокомерно поджимает губы… Они сцепившимся клубком катаются по траве, увлеченно мутузя друг друга и что-то воинственно вопя, а забытый пергамент ворчливо шелестит под хихикающим дыханием ветерка, неспешно читающего его истории. ___________________________________________________________________________________ У малыша Сигурда есть друг — Мосстейн[6]. Пожалуй, самый лучший его друг. У него грубая, бугристая, серо-зеленая кожа, огромный нос, рот, похожий на разлом в камне, всклоченные, спутанные космы неизвестного цвета и всего по четыре пальца на руках и ногах, да ему больше и не нужно. Мосстейн — тролль. Он в три раза выше мальчика и невероятно сильный. А еще — надежный. Сколько раз, тревожно ворча, он снимал непоседу с крутых скал, на которые тот лазил за понравившимся растением или чтобы поближе посмотреть на птенцов в гнездах, а то и просто для забавы. Их первая встреча произошла на просторах Лангфьелла[7], в первый час сумерек, под пологом мрачного леса. Они напугали друг друга, столкнувшись в густой тени деревьев на извилистой тропинке — заголосили так, что распугали всех птиц в округе, и бросились врассыпную, прячась за толстыми стволами. Но не пристало воину бояться! Стиснув кулачки и упрямо сжав губы, Сигурд решительно выглянул из укрытия, желая рассмотреть незнакомца, и чуть не пискнул, наткнувшись на такой же изучающий взгляд. — Я Сигурд Нордсон[8] и живу в этих землях, а ты кто такой? — почти не дрогнувшим голосом спросил он. — И я не желаю битвы, но не постою за ответом, если решишь напасть. Вот тогда таинственный незнакомец и вышел из-за деревьев, а глаза Сигурда стали как плошки — никогда раньше не видел он тролля вблизи, да и не стремился (об их… непростом характере были все наслышаны). Этот, правда, не проявлял враждебности — напротив, чуть помявшись, пророкотал, исподлобья разглядывая северянина: — Мосстейн я. Гуляю тут и живу рядом. И не хочу битвы. Вот. Мосстейн оказался очень странным троллем, хотя главное, было, разумеется, в том, что есть Сигурда он не собирался. Так что они вполне мирно и быстро сошлись на том, что лес большой — места всем хватит, и, все еще глядя друг на друга сомневающимися глазами, разошлись. Но уже на следующий вечер снова «столкнулись» на той же тропе, даже обменявшись мнениями по поводу хорошей погоды и милости Тора-громовержца[9] (чтоб ему в Вальхалле хорошо сиделось). Еще при одной встрече у мальчика оказался с собой лишний кусок пирога, который он между делом предложил новому знакомому, и тот, невиданное дело — поблагодарив, разделил эту своеобразную трапезу с ним и посоветовал одну речушку как прекрасное место для ловли лосося. Сигурд, пожалуй, и сам не ответил бы, почему оставался рядом с таким грозным существом. Почему в одну из этих своеобразных встреч предложил Мосстейну быть приятелями, и почему тот согласился, ошеломлено глядя на малыша, а потом широко улыбнулся, от чего, правда, северянин вздрогнул. ***** Пытаться вместе петь было не лучшей затеей. Ой-ой, далеко не лучшей — нет бы задуматься, почему тролли такие молчуны (хотя обычно их дубинки из цельных стволов сосен ведут беседу вперед хозяев). Добрая песня, как выяснилось, не всегда способствует сближению и взаимопониманию. Сигурд мужественно дотерпел до конца куплета и предложил не драть понапрасну глотки, а пойти послушать скрытный народец[10] — сегодня как раз полнолуние, на что новообретенный друг с облегчением согласился. «Тогда, надеюсь, ты знаешь, куда идти — я-то про них только рассказы слышал», — заявил на это ребенок, смотря снизу вверх большими синими глазами. Лес действительно огромен и удивителен — уж сколько ни ходил по нему Сигурд, а на эту широкую поляну не забредал ни разу, хотя, казалось бы, и дом недалеко, и знакомые тропинки… Он не видел таинственных певцов, не мог даже понять, откуда именно вдруг полились напевы, полные магии неизведанного — голос человека, сколь бы искусен он ни был, не смог бы так звучать. Так, что весь лес затаил дыхание, а порхание светлячков превратилось в танец колыбельной сгущающейся ночи. Так, что, не понимая ни единого слова, чувствуется, как каждое из них обнимает душу, и тьма становится столь естественной, словно он никогда не видел солнца. Все же Сигурд вздрагивает, когда замечает скользящие по кромке деревьев тени и блеск глаз таинственных существ, скрывающихся за шепотом листвы, вздрагивает и становится поближе к троллю. А потом лишается опоры под ногами. Сидя на плече у Мосстейна и слушая каскад чудесных голосов, сплетающихся в дивную вязь песни, малыш думает, что никогда не забудет эти ощущения: разливающееся повсюду волшебство, наполняющее каждый уголок сердца, трепещущую гармонию единства и доверия. Он улыбается своей глупости — сейчас нет «его», нет «их» — есть мир… все просто. ***** — Ух, чтоб этого Эрика… — бурчит нахохлившийся, как воробушек, Сигурд, потирая ушибленную коленку, — чтоб под ним конь споткнулся, а Ёрмунганд[11] укусила за пятку! Этот наглый датчанин возомнил о себе невесть что, и еще дразнится, мол, я его меньше! — на обычно бледных щеках даже появляется гневный румянец. — Много чести — вымахать как жердь, будет так болтать, и не заметит, как его завоюют! И я ему помогать не буду! — Я ходил туда, в земли Э-ри-ка, — неожиданно говорит Мосстейн, пытаясь четче выговаривать слова (обычно он говорит так, будто камней в рот набрал), — скучно, пусто — мало леса и нет гор. Неуютно, вот как. — Тролль задумчиво карябает неровным ногтем бок валуна, на котором они сидят, и добавляет, неотрывно глядя на первых ночных бабочек: — Но даже будь там хорошо, я бы остался здесь, да. С тобой всегда лучше. Рядом коротко шмыгают носом. Они еще долго тогда сидели, молча, под улыбку засыпающего солнца, а потом Сигурд предложил все-таки собраться и порыбачить вместе, и Мосстейн согласился. ***** «А правда, что тролли превращаются в камень при свете дня? Ой, я не хотел, ты не подумай… Значит, правда, с первыми лучами… знаешь, я никому не скажу». «Ты когда-нибудь видел русалок? Они и впрямь такие красивые, как говорят? Ва-а, а где, покажешь? Что значит — маленький?! Да я, чтоб ты знал… Э-э-э-э, то есть… вообще без одежды?! Оу… Я не красный, тут ветер сильный!» «У нас говорят, что тролли рождаются из камней… А-а-а-а!.. а, это ты так смеешься… значит, и тролльчихи есть, и маленькие тролльчата… А про трехголовых троллей, ростом выше сосен — такие существуют?.. Как это – совсем исчезли?.. Ну, если так, то да, — хорошо, что их больше нет». «Как считаешь, можно приручить дракона? Ну, чтобы летать на нем — мне нравится забираться на скалы, но потом так неудобно спускаться… И вообще, представляешь — летать! Высоко-высоко, как птицы… Слушай, а что если вывести его — они же из яиц появляются, курицы же выводят яйца, я видел! Нужно найти где-нибудь одно… Высиживать… а они большие?.. О!.. Я, наверное, не помещусь, жа-а-аль». ***** Они, как обычно, сидят на «их» лужайке, и Мосстейн делится своими горестями — ему нравится Тинкбек[12], что живет за южной грядой, очень-очень нравится (Мосстейн не знает, как сказать, и просто прикладывает руку к груди — здесь «как сильный ветер»), но она красавица-хюльдра[13], а такие не водятся с обычными троллями. Сигурд всем сердцем сочувствует другу, хотя и мало понимает в таких сложностях, как отношения. Он утешающе похлопывает по мощному предплечью, а потом протягивает цветы, которые собирал по дороге, чтобы засушить. «Подари ей», — говорит он, улыбаясь. Тонкие стебельки в больших, неуклюжих пальцах, и тролль даже дышать на них боится, неуверенно глядя на малыша, а потом широко улыбается в ответ, обнажая блестящие клыки. Он уходит, трепетно унося подарок, но прежде чем свернуть за поворот, оборачивается и широко машет свободной рукой, прощаясь. Сигурд машет двумя. ***** Однажды пришли странные люди в темных одеждах, с тяжелыми книгами и блестящими амулетами, похожими на пересекающиеся ветки. Они говорили много, громко и непонятно — у Сигурда от этого жутко болела голова. Они говорили о высшем смысле бытия, о начале и конце сущего и еще какой-то скучной ерунде. Зачем? У северянина и так всего этого довольно, благодарение Одину — устройство мира он знает прекрасно. Сигурд смотрит в глаза пришлым людям и видит там божественного света не более, чем в глазах жрецов его земель. И зачем ему все это, спрашивается?! А еще они говорят, что весь мир маленького северянина — ложь и зло. Сигурд смеется над их невежеством и возмущается до дрожи в пальцах — как у них язык поворачивается произносить подобное?! Ответ оказался до абсурда прост — они ничего не видели, не слышали и не чувствовали. Вообще ничего: ни брызг, срывающихся с хвостов резвящихся русалок, ни коварного блеска глаз нёкка, украдкой поднимающего косматую голову над водной гладью, ни завораживающей и вечной, как жизнь, музыки фоссегрима[14], звучащей в одном ритме с душой. Мощное хлопанье крыльев драконов, падающие искры, что они оставляют за собой в ночном небе… Нежное пение хюльдр, перемежающееся прекрасными и роковыми улыбками… Ничего. Он не понимает и не принимает. В отличие от своих правителей. Те лишь согласно кивают на слова этих проповедников и всячески пытаются убедить мальчика в том же. Сигурд говорит, что проще ему будет поменять короля, на что ему отвечают, что он недальновидный дурак. ***** Есть непреложная истина — большинство людей верит тем, кто больше пообещает, верит в то, что сулит большую выгоду. Просто так сложилось. А у Сигурда не складывается — слова «выгода» и «дружба» не совмещаются в единую картинку, из-за чего лезут острые углы, об которые рано или поздно он поранится до крови. Когда мальчик пытается объяснить это, ему отвечают, что он ребенок — пора взрослеть. Ему пытаются втолковать — один за другим, все вокруг поклоняются новому амулету и молятся по новым правилам. Нельзя отставать. Это хорошо для союзов, хорошо для войн, хорошо для торговли, а «мир», про который толкует неблагодарное создание (тут ведь для его же блага стараются)… А что «мир» — он всегда меняется. Сигурд пытается, но не может объяснить, выразить: что-то, живущее выше заснеженных пиков гор и глубже самых потайных троп гномов, должно оставаться неизменным, иначе… «Это не обсуждается», — наконец резко говорят ему, прежде чем уйти из зала, гулко хлопнув дверью. Сидя на холодных каменных плитах, Сигурд чувствует себя так, словно его оглушили, отвесили хлесткую пощечину, хотя лицо не горит, нет. Оно сковано корочкой льда разочарования, заиндевело под морозцем непонимания, только бледные губы почти беззвучно повторяют звенящей пустоте: «Нет». ***** Изначальное — данность. Иногда оно выцветает под лучами времени, испаряется вместе с утренней росой, и тогда то, что осталось, называют чудом. Очень редко чудо может вновь стать данностью, но куда чаще в него постепенно просто перестают верить. И тогда оно исчезает. Это не было похоже на вспышку, на резвую волну, ровняющую песок берега – один за другим, медленно и неумолимо существа грани уходили из реальности этого мира. Кто-то тихо, словно во сне почивший ребенок, словно опавший лист клена, кто-то же так, что долго еще люди понижали голос, вспоминая, а матери пугали ими сорванцов. Первыми ушли драконы. Никогда не забудет Сигурд их последнее зарево, когда в полночь запылало небо, и грациозные черные силуэты на фоне языков огня — гордые создания исполняли свой последний танец. Люди кричали, люди молились всем, кого могли вспомнить, люди плакали. Но каждый, кто в ту ночь поднял глаза вверх, понимал где-то на уровне сердца, что что-то надломилось, что пройдена невидимая грань, за которой нет возврата. С того дня даже добрые крошки ниссе[15] все реже и реже выбирались из своих убежищ, деловито шурша, а скрытный народец начал петь чаще, и каждая песнь была подобна поминальному плачу и звучала все тише, словно затихающее эхо крика. Мир просто менялся. ***** Сигурд плакал, захлебываясь, рыдал навзрыд, вздрагивая от макушки до пят. Увидь его сейчас Эрик, наверняка бы назвал сопливой девчонкой и недостойным носить меч, но мальчику было плевать. Он не понимал, почему его сердце бьется так, словно пол-леса без остановки пробежал, дышится тяжело и судорожно, перед глазами плывут черные круги. Почему душе так больно и тоскливо. Сигурд плакал, и прозрачные капельки падали на бережно укачивающие его большие руки, в которые он вцепился изо всех сил, словно… Проснулся Сигурд на поляне, аккуратно укутанный в свой плащ. Поднималось солнце, мягкими лучами освещая землю, мелодично перекликались ранние птицы, а где-то вдали надрывно заголосил колокол, что зовет на мессу. Кожу щек стягивало, глаза болели, тело ломило и морозило. Рядом никого не было. Больше он никогда не видел Мосстейна. ***** Осенний ветер лениво перебирает ветви деревьев, мягким касанием срывая горящие листья и отправляя их в короткий танец. Пахнет прелью и близкой зимой, хотя солнце еще пригревает редеющими лучами. Ковер из палой листвы, увядающей травы и веток мягко прогибается под ногами, пружиня шаг. Уютная лесная поляна на закате дня все та же — ничуть не изменилась за годы, зато пришедший похож на прежнего Сигурда лишь синей глубиной глаз. Тонкий, гибкий как ивовый прут, со скользящими движениями и словно замерзшим лицом. Кажется, не замечая, он комкает нервными пальцами край теплого плаща и, привычно сев на покрытый яркими каплями мха бок валуна, начинает тихо говорить. Рассказывает невидимому слушателю что-то про унию, войну, еще одну унию, «чертова идиота Эрика» — он упоминается особенно часто, и Бервальда, в доме которого ему теперь придется жить. Уехать. Снова. Его поначалу блеклый, тихий голос звучит все выразительнее, четче, веки смежаются, и на лбу разглаживается, казалось, въевшаяся складка. Слова звенят, разносятся эхом, обволакивая поляну, и если бы кто-то умел толковать шелест вековых деревьев, то услышал бы, что время идет кругами. Когда Сигурд умолкает, на небе уже серебрится круглая луна, заметно похолодало, а тишина леса кажется тяжелой, гнетущей. Пугающей. Сигурд зябко передергивает плечами и болезненно хмурится, чуть поджимая губы. «Какая глупость», — глухо бросает он неведомо кому, прежде чем, резко развернувшись, уйти с поляны прочь. Он идет, не оборачиваясь, чуть ссутулив спину, стараясь не наткнуться в темноте на хлесткую ветку или змеящийся корень. А потом срывается на бег. ***** «У вас одно голосовое сообщение. Чтобы прослушать, нажмите…» «Хэй, Сигурд, ты куда пропал?! Надеюсь, все нормально, и… слушай, я понимаю, что тебе сейчас нелегко, правда, понимаю… И если я хоть как-то могу помочь… Эмм… Сигурд, как будет время, пожалуйста, позвони… или вызов брось, я сам тебя наберу. Или не наберу, если не хочешь, просто дай знать, что все в порядке. Хорошо? Ну, бывай. Это Эрик, ха-ха, да ты и так знаешь. Ну, пока. Да, пока». «Для повторного прослушивания…» Горный массив вздымается неприступной стеной, острыми пиками вершин устремляясь в закатное небо, по отвесным сизым склонам ползут вены ледяных трещин и абстрактные пятна зелени — взбирающаяся крошечная фигурка теряется на таком фоне. Поскрипывают страховочные тросы, позвякивают карабины и рвущими порывами налетает вольный ветер, встрепывая волосы и нашептывая что-то в уши. Высоко. Словно загустевший воздух упрямится, медленнее обычного наполняя легкие, и когда Сигурд наконец добирается до выступа — площадки, на которой можно остановиться, то замирает, просто вдыхая запахи каменной крошки, озона, хвои и прохлады. А потом оборачивается. Алеющий ореол заходящего солнца неспешно плавит небосклон, и тот растекается светлым золотом, трепещущей синевой, пылающим кармином, щедро освещая извилистое русло реки в окружении горной гряды, чьи границы теряются в перламутровой дымке. Долго, до рези в глазах, он смотрит на открывающийся вид, поражающий величественной красотой и силой. Мир, каким его видят лишь птицы. Почему-то к горлу подкатывает комок, а перед глазами все мутнеет, но лишь ни пару мгновений. Не отрывая взгляда, он расстегивает тугие застежки и соединения, полностью снимая страховку — дальнейший путь он продолжит без нее. Ему нечего бояться, ведь если что-то случится, камень дрогнет, протягивая шершавую руку, и на его вскрик отзовется встревоженное ворчание — где-то в этих горах живет друг. И Сигурд верит в это, верит в то, что не может выразить словами. Нелогично и необоснованно, вопреки «здравому смыслу». Просто верит. Площадка осталась далеко позади. «Ведь отзовется…» От скалы с треском отваливается камень, служивший опорой ноге. Примечания. [1]Тюссмёрке — сумерки, время между днем и ночью, между светом и тьмой, когда граница миров становится тоньше. [2] Маргюгра — морское чудовище, скандинавский аналог греческой Харибды. Крайне свирепа, жестока и опасна, обладательница внушительных габаритов. [3] Хавфруа — русалка. [4] Некк — водяной. [5] «тайну имени своего хранить» — считалось, что можно получить власть над живым существом, если знать его настоящее имя. [6] Мосстейн — Мшистый камень (mosegrodde stein — mosstein). [7] Лангфьелл — историческая местность в древней Норвегии. [8] Нордсон – сын севера, дословно. Это не фамилия, а скорее способ самоопределения. [9] «милость Тора-громовержца» — по легенде, езде Тора на его колеснице по небу сопутствуют гром, молнии и дождь. [10] Скрытный народец — невысокие человечки, предпочтительно живущие под землей, в холмах и горах, хотя изредка встречаются предпочитающие жить под человеческими домами и даже на побережье. Хранители сокровищ и ценностей, хозяйственны, трудолюбивы, искусны в ремеслах, хорошие воины (в решающую минуту они встают на защиту своей страны вместе с людьми). На редкость искусные музыканты. Добры к людям, если те не настырны. [11] Ёрмунганд — мировая змея, опоясывающая землю. Лежит на дне океана. Зубы внушают уважение. [12] Тинкбек — Звенящий ручей (tinkling bekk - tinkbek). [13] Хюльдра — сказочно красивая девушка, на самом деле — своеобразный представитель скрытного народца, а по некоторым данным — редкая разновидность троллей. От человека отличается наличием коровьего хвоста. Мила, обольстительна, хозяйственна, обладательница восхитительных вокальных данных, одинока. От последнего страдает и всячески старается исправить. Очень старается. [14] Фоссегрим — дух водопада, музыкант-виртуоз. Его произведения сложно описать словами — это сама жизнь. Апогей и бездна. [15] Ниссе — хранитель. Представитель древнего и обширного клана. Различают много видов ниссе: хуторов, домовых, лесных. Именно они стали прообразом Санта Клауса. Последний эпизод был написан одним из первых, и не имел реального обоснуя, но перечитывая недавно поняла – это же Trollveggen, Стена Троллей! Это часть горного массиваТролтиндэн, имеет высоту 1100 метров над уровнем моря, самая высокая каменная стена в Европе. Входит в группу «Big Wall» - это самые знаменитые и сложные для альпинистского восхождения стены в мире. К тому же, в этой местности часто бывают обвалы. И виды там фантастические…