Тюссмёрке

Вбоквел, родом откуда-то из середины предыдущей части. Когда маленькие руки натягивают поводья, конь, словно специально, останавливается как можно более резко, мстя за продолжительный галоп, недовольно всхрапывая и тряся шелковистой гривой — мальчик чудом не вылетает из седла, но все-таки довольно проворно спрыгивает на землю и, едва отдышавшись, спешит на свистящий звук рассекаемого воздуха. Эрик тренируется, и Сигурд, вопреки обыкновению, не окликает его, завороженно следя за выверенными движениями и отблесками солнца на лезвии настоящего, боевого меча. Датчанин сосредоточен и отрешен, атакуя невидимого противника — на лице нет и тени привычной улыбки, но она появляется, когда он, наконец, замечает растрепанного после долгой езды друга и спешит навстречу. — Вот уж внезапно, не ожидал тебя увидеть, все хорошо? — слышит Сигурд, прежде чем Эрик сгребает его в охапку, чуть не оторвав от земли. Он хочет уже осадить такой порыв, от души пнув не в меру радушного хозяина, но взгляд цепляется за витой шнурок, резко выделяющийся своей чернотой на светлой, хоть и грязноватой шее. Он уже видел такие. Сигурд внезапно чувствует себя как опустошенный бурдюк, бесформенный, смятый. Он осторожно тянет за шнурок, так и не решаясь до конца вытащить из ворота рубашки. — Ты из-за этого, — непривычным, усталым голосом выдыхает Эрик в льняную макушку и замирает, так и не выпустив из объятий застывшего Сигурда. А Сигурду кажется, что все слова, которые он хотел произнести, все мысли и вопросы зацепились за крылья с клекотом пролетающих мимо птиц, потянулись в неведомую даль ниточками- паутинками, истончаясь до прозрачности. Думается о странном, о том, что он только сейчас осознает, как вырос Эрик — на голову выше него. О том, насколько сильные у датчанина руки — держат вроде бережно, но словно в стальном кольце, так просто и не вырвешься, пожалуй. О том, что он никогда раньше не видел у беспокойного Эрика настолько сосредоточенного, внимательного взгляда. — Я тут какого-то паренька видел… или девчонку, драуг знает, с таким-то писклявым голосом. Суоми, кажется. Захватим его, ммм? — с кажущейся беззаботностью ляпает Эрик, неловко пытаясь прервать затянувшееся молчание. — Если бы тебя интересовало хоть что-то помимо собственного удобства, то ты бы знал, что Суоми зовут Тино и он уже весну как живет с Бервальдом. Так что да, иди, захватывай! Надеюсь… — горло судорожно сжимается, а в носу неприятно пощипывает, и Сигурду вдруг очень хочется, чтобы кто-нибудь живой и теплый, за кого можно держаться, оказался рядом, да хотя бы этот строптивый конь, неспешно поедающий клевер. Но он лишь упрямо поднимает подбородок и, излишне шумно втянув воздух, с вызовом смотрит на датчанина. Он выпустил из пальцев шнурок, но не сделал и шага, чтобы отойти — раскрытая ладонь медленно скользит по груди Эрика, пока не ощущает за тканью рубашки выступающие контуры амулета. Стая птиц уже давно пролетела мимо, и ниточки-паутинки порвались с тихим звоном, жемчужным волокном падая с небесных далей далей, но так и не успели невесомо осесть на сочную зелень, унесенные куда-то любопытным ветром. Сигурд с силой прижимает пальцы к груди Эрика, вдавливая амулет в тело. Бездумно и отрешенно. Даже ветер улетел, датчанин не шевелится, и единственное, что… Ничего. Эрик осторожно, словно дотрагивается до только схватившейся ледяной корочки, накрывает ладонь Сигурда своей и аккуратно сдвигает влево. Теперь под подрагивающими пальцами не острые углы, а разгоряченное тренировкой тело и сильное, уверенное, быстрое биение сердца Эрика. «Это все еще я», — говорит он, не зная, как сказать лучше. А ведь так хочется рассказать Сигурду, что и он от этой новой затеи не в восторге, что это ничего не поменяет между ними, ведь маленький северянин все еще его лучший друг, и вообще ближе него никого нет… Что ему жаль, так жаль, не чего-то конкретного, но более всего того, что Сигурд огорчен, слишком подавлен: он ведь видит, и хотя, как всегда, ничего путного сказать не сможет, готов быть рядом, поддерживая, как умеет. Но Эрик теряется и молчит, и потому они так и стоят. — У тебя руки холодные. Странно, да, жара стоит, а у тебя руки холодные? — скомканно выдает Эрик первую оформившуюся мысль, скорее просто для того, чтобы не молчать, не ощущать тишину, от которой вмиг в горле пересыхает. — Да, странно, — неожиданно тихо отзывается Сигурд. Все странно. Он не за этим приезжал, так почему все еще стоит, ощущая, как через кончики пальцев дрожь от каждого удара чужого сердца передается его телу, бежит вместе с шумной кровью, отдаваясь звонкой капелью в голове. Страхи, сомнения, растерянность, что неотступно, воющей стаей преследовали его последние дни и притихли было в пути, в горячащем кровь галопе, вновь медленно, но неотступно потянули к нему склизкие лапы с крючковатыми когтями. А ведь он так спешил, надеялся успеть прежде. Успеть к тому, с кем рядом можно встать рука об руку, обретая уверенность — не один. Почувствовать, как искрящееся на бледных веснушках солнце отражается на его лице, целуя саднящие уголки глаз. Услышать обычно докучавший, но такой нужный теперь смех, полный то горделивой насмешки и бурлящей самоуверенности, то предельной искренности и задора, заглушающий шелест кошмаров души. «Так будет проще. Ты поймешь», — слышит он слова Эрика, отдающиеся растревоженным ульем в голове и почему-то жалящие не хуже злых пчел. Злость. Тяжелая, густая, она накатывает застилающим небо валом, и прежде чем мечущийся лучик сознания находит лазейку в горчащей темноте, Сигурд резко высвобождает руку из-под пальцев Эрика и замахивается с силой… Это не похоже на их обычные полусерьезные потасовки. Эрик с почти пугающей быстротой перехватывает занесенную руку, но Сигурд бьет его по колену, а затем ловко делает подсечку, и тот падает, увлекая северянина за собой, однако успевает извернуться в последний момент и, оказавшись на земле, едва не сталкивается лбом с распластавшимся под ним Сигурдом. А тот, даже оглушенный падением, запала не растерял — ужом извивается под датчанином, шипя как раскаленные уголья, таки дотягивается до лица, царапая щеку, и чувствительно ударяет по предплечью — наверняка синяк останется. Он ударил бы еще, но застывший Эрик, до этого даже не пытавшийся увернуться и лишь придерживавший Сигурда, словно очнулся; но вместо того, чтобы бить в ответ, он подается вперед, сжимая бока коленями, крепко перехватывая руки, своим весом прижимая к земле. И Сигурд понимает, с пугающей ясностью осознает — не вырвется. Оба часто дышат, из царапины на щеке одного выступает кровь, а сердце второго бьется, как у пойманной птицы. Эта драка не похожа на их обычные полусерьезные потасовки — ни одна из них еще не заканчивалась так быстро. Эрик осторожно сжимает тонкие запястья — в кольцо пальцев одной его руки помещаются, и с каким-то щемящим в груди чувством думает: какой же Сигурд маленький и хрупкий по сравнению с ним, а ведь казалось, еще по прошлой зиме шли вровень. Поддавшись неведомому порыву, Эрик мягко целует его висок, самым кончиком языка собирая солоноватую капельку пота, и, аккуратно отведя со лба взмокшие из-за драки прядки, почти невесомо гладит снежные волосы. Вернулся неугомонный, но подуставший ветерок, теперь не шаля, а легонько, словно убаюкивая, качая траву и нежные листочки, слизывая пушинки облаков и греясь под золотистыми лучами. И двое на поляне снова молчат, а когда Эрик ловит, наконец, взгляд Сигурда, то улыбается и, словно доверяя тайну, говорит, как обычно, то, что думает: «У тебя солнце в волосах запуталось». И в носу у Сигурда щиплет — просто от резкого ветра. ***** Никто не считал, как долго Сигурд лежал, глядя в переливчатую синеву неба, а Эрик сидел рядом, невесомо перебирая его волосы, сколько времени прошло до тех пор, пока сизоватая тучка не приглушила свет. И двое, прежде будто зачарованные им, очнулись, встали неуклюже, друг на друга не глядя, взяли свои вещи, и один из них сказал: «Бывай, Эрик», и медленно пошел к дожидающемуся его строптивому коню, который, то ли вдоволь клевера наелся, то ли и его теплом разморило, но вел себя тихо и спокойно. Эрик смотрел неотрывно на удаляющуюся фигуру, тянясь к Сигурду всем своим существом, желая защитить, с пугающей четкостью понимая, насколько же он беззащитен, насколько нуждается в поддержке, и зная, насколько он горд, чтобы признать первое и согласиться со вторым. Ветерок сонно дунул, и сизоватая тучка, ворчливо поджавшись, поплыла прочь, а выглянувшее солнце ударило в глаза, светя слишком ярко, воруя у Эрика силуэт Сигурда, заставляя прищуриться почти болезненно и желать броситься за ним, остановить. Однако Эрик знает каким-то неведомым чувством, что еще не время и сейчас ничего не выйдет. Знает также и то, что сделает все возможное, чтобы оно наступило скорее, и они могли пойти за солнечную завесу вместе. А Сигурд уходит, но чувство, что Эрик позволил ему уйти, преследует его еще очень долго.