Друг

Лохматое существо виляет хвостом с удвоенным энтузиазмом, когда новый хозяин берёт его на руки. Оба во все глаза рассматривают друг друга какое-то время, а потом щенок тявкает и проводит языком по ладони мальчика. – Нам сказали, он любит есть с руки кусочки сахара, представляешь? – смеётся мать. – Как назовёшь? – интересуется отец. Уилсон морщит нос, напряжённо перебирая в уме варианты. – Отто Фон Честерфилд, – наконец важно сообщает он. – Ну и ну, – поднимает брови отец. – Ничего себе имя для дворняги. Впрочем, твой пёс, тебе и называть. С Днём рожденья, сын. Честер, устав к тому времени выискивать мокрым носом сахар в ладони Уилсона, благополучно засыпает на его руках. Так проходит их первая встреча. Отец часто любил шутить, что их домашний зверь – нечто среднее между собакой и пони. Никто не успел заметить, когда маленький и подслеповатый ещё комочек успел вымахать в здоровенную псину, на которой Хиггсбери-младший с полным успехом мог бы ездить верхом. Лохматая чёлка падала на нос, совершенно закрывая глаза, нужды в которых, по большому счёту, у собаки не было: она привыкла неотступно следовать по пятам за Уилсоном, ориентируясь на его собственный запах и на запах сахара, которым отныне всегда были набиты его карманы. Честер приносил Уилсону тапки, толкал сильными лапами дверцу дворовой калитки, когда Уилсон не справлялся с заржавевшими после дождя петлями, разгонял басовитым лаем ватагу мальчишек, вменивших себе в обязанность травить мальчика-затворника, весь день проводившего за книгами. Уилсон не нуждался в няньке, зато ему очень нужен был друг. Горстка камешков градом сыплется в окно, отвлекая своим перестуком Уилсона от энциклопедии. Пристроившийся у его ног Честер отзывается глухим ворчанием. – Спокойно, Честер. Они скоро сами уйдут. Честер слизывает языком-лопатой с ладони сахарный кубик и на время умолкает. Россыпь мелких камней под дружный гогот снова стучит по стеклу. – Тшшш, – Уилсон треплет рычащего Честера по загривку. Честер угрожающе скалится в сторону окна, приподнимает чёрную верхнюю губу, обнажая похожие на бивни клыки, но очередной кусочек сахара снова на время примиряет его с происходящим. Спустя пару минут снизу летит что-то потяжелее. Стекло не выдерживает и звонко рассыпается на части, усеивая стол Уилсона мелкими осколками. Честер молча срывается с места и направляется к выходу из комнаты. – Честер! Куда?! Стой! – Уилсон отчаянно пытается ухватить собаку хотя бы за хвост, но та преодолевает всё расстояние до двери в два широких скачка и кубарем скатывается вниз, во двор. Уилсон слышит заливистый лай, весёлые визги мальчишек, в разные стороны разбегающихся от собаки и – внезапно – чей-то испуганный крик. Встревоженный, мальчик высовывает голову в разбитое окно, но Честера уже не видно, а весёлая компания, насколько её видно, ретируется по противоположной стороне улицы. Уилсон с грустью обнаруживает среди них рыжего мальчишку, которому всего неделю назад помог вправить шестерню в заводного механического соловья. «Даже он». Честер неспешно подходит к Уилсону и кладёт у его ног кусок чьей-то штанины, явно удовлетворённый своей вылазкой. Уилсон вздыхает. Теперь, поди, проблем не оберёшься. Уилсона приподнимает густую собачью чёлку и пробует посредством укоризненного взгляда воззвать к совести пса, но выражать осуждение получается не слишком правдоподобно. – Ты ведь никогда не бросишь меня, да, Честер? Честер ничего не отвечает и занимает привычное место у хозяйских ног. Вечером к родителям приходят двое. Мужчина говорит громко и напористо, и прижавшемуся ухом к дощатому полу Уилсону удаётся иногда разобрать, что таких зверей рядом с людьми содержать нельзя, что его сын серьёзно ранен и, вероятно, заражён бешенством или ещё какой дрянью. Женщина, что пришла вместе с ним, иногда одёргивает своего спутника, если тот говорит слишком грубо, и дрожащим голосом просит понять её как одна мать – другую. Разговор длится до поздней ночи. Когда снизу всё смолкает, дверь комнаты приоткрывается, и в ней появляется голова отца. – Вроде всё уладили, – заговорщицки сообщает он. – Держи его возле себя теперь, не выпускай одного на улицу. Дверь из комнаты на ключ запирай. Уилсон с облегчением выдыхает. – Честер, не сейчас, – отмахивается Уилсон. Высунув от напряжения язык, он аккуратно ввинчивает тонкой отвёрткой крохотный болтик. Честер гавкает и бодает широким лбом хозяина в бок. – Честер! Сказал же! Потерпи немного. Собака тоскливо делает пару кругов по комнате и скребёт лапой в дверь. Уилсон смотрит то на Честера, которому явно необходимо прогуляться, то на усеянный мелкими деталями рабочий стол, от которого боится отойти и на шаг. – Вот что, – решает наконец он, проворачивая ключ в замочной скважине. – Иди сегодня без меня. И чтоб хорошо себя вёл, не то больше не пущу, понял? В конце концов, с того злополучного случая прошло уже больше года, а мальчишки с тех пор сами старались сторониться и Уилсона, и тем более, его питомца. Честер сам по себе безобиден, а дразнить его – ну какой дурак сунется? Уилсон снова погружается в работу и, увлёкшись, не замечает, как проходит час, а Честер всё не возвращается. Его нет и через два часа, и через три, и даже вечером, когда возвращаются родители, собаки всё ещё нет. Они вдвоём уходят искать пропажу, оставив Уилсона ждать дома. Так Уилсону на всю жизнь и въестся в память, как он, один в пустом доме, изо всех сил старается отвлечься от дурных предчувствий и унять дрожь в коленях, а за окном чернильная темнота, в которой не видно совсем ничего, и, как знать, может и родители пропадут в ней, как пропал единственный его друг? Наконец за дверью слышны шаги. Уилсон, не в силах больше терпеть, подхватывается с места и раскрывает перед родителями дверь. На руках у отца – сердце мальчика радостно замирает – Честер. Его радость меркнет, когда он смотрит на лицо Хиггсбери-старшего. Мать торопливо расстилает на полу старый тулуп, и отец осторожно опускает на него тело пса. Уилсон опускается на колени рядом с ним, всё ещё не веря, что это – наяву. Честер дышит тяжело и хрипло, шерсть на боку собаки свалялась бурыми комьями от запёкшейся крови. Перебитые лапы вывернуты под неестественным углом, и из-под слипшейся чёлки тускло блестит глаз. Второго нет. – Как же… как же так? – беспомощно повторяет Уилсон. Откуда-то издалека до него доносятся голоса родителей: – Мальчишки те постарались, может? – Да ну, куда ребятне, ты глянь только, какой наш Честер здоровый. Никак из родителей кто. Уилсон остаётся рядом с Честером всю ночь до утреннего прихода ветеринара. Тот осматривает пса и удручённо цокает языком: – Мне очень жаль, но никаких шансов на поправку. Собаку нужно усыпить, чтобы не мучилась. У Уилсона случается первая и единственная в его жизни истерика, и отец уносит мальчика из комнаты насильно. Сквозь пелену слёз из-за отцовского плеча Уилсон встречает долгий немигающий взгляд единственного уцелевшего собачьего глаза. …Много лет спустя Уилсон снова чувствует себя ребёнком, к которому вернулся застарелый страх темноты. Она, как и раньше, таит в себе неизвестность, опасность и смерть, хотя, конечно, не только она: почти каждое существо приходится по отношению к Уилсону либо жертвой, либо охотником. Второе особенно неприятно. Уилсон подбрасывает полено – одно из последних – в костёр. Надо бы собрать свиней и нарубить ещё, но мяса нет, а бескорыстно в этом мире не делается ничего. Ну, почти. Сундук на ножках, первое появление которого вызвало у учёного законное недоумение, следует за хозяином и в зной, и в стужу, и по лесам, и по болотам, и всё это как-то до боли знакомо заблудившемуся во времени и пространстве Хиггсбери. Иногда даже кажется, что увязавшееся за ним лохматое создание отзывается на то имя, которым Уилсон привык его называть. Так появляется ощущение того, что под боком есть кто-то родной и близкий, кому не всё равно, жив Уилсон или нет, кто-то, кто будет рядом до самой смерти, своей или хозяина – неизвестно, чья придёт первой. Уилсон съёживается у едва тлеющего костра, спасаясь от налетевшего порыва ветра, и кладёт ладонь на ершистую рыжую чёлку. – Ты ведь никогда не бросишь меня, Честер, да, дружище? – тихо спрашивает он. Честер смотрит на Уилсона немигающим взглядом единственного уцелевшего глаза, насаженного на кость. И проводит шершавым языком по ладони в поисках кусочка сахара.