Познать верность - это честь

Заросший травой и покрывшийся мхом алтарь, построенный народом Эсхе еще пять столетий назад, по-прежнему стоял на своём законном месте — мрачное и непреклонное изваяние былых времён. Место, где всё началось. Место, где всё должно прийти к своему неизбежному концу. Давно, во времена жестоких кровопролитий, жители местных земель соорудили его — это отвратительное прибежище тлеющих разумом и духом. Воодушевлённые своим творением люди нарекли его храмом и обрели веру в ничто. Глупые, сумасбродные еретики, возжелавшие милости своих выдуманных богов. Они были готовы на всё ради достижения своих низменных целей. Поклонение тёмным божествам — лишь малая часть тех деяний, которыми они кичились, уверовав в то, что Проклятая сила говорит с ними на одном языке и направляет их, подобно Длани Господа… Обезумившие и болезненно-ослеплённые обретённым могуществом люди с призрачной и неустанно истончающейся человечностью в собственных душах сеяли сплошь хаос. Они убивали невинных, приносили их в жертву, самозабвенно наслаждались кровавыми оргиями и сладострастно отдавали себя во власть блаженного греха, раз за разом наполняя Святые Чаши свежей ритуальной кровью. Но теперь, когда самая главная часть этого отвратительного храма — его застывшее сердце — заброшено и абсолютно мертво, на лице Келла расцветает ироничная улыбка. Он ведь тоже пришёл сюда, чтобы уже никогда не вернуться. Оставить всё позади. Время пришло. Демон в обличье молодого юноши проходит внутрь небольшой пещеры, определяя на ощупь, где именно расположен большой и наглухо вросший в скалу валун. Очень кстати тот становится удобной опорной точкой. Кровь неумолимо хлещет из открытой раны на животе. Келл получил её в битве с Сугаварой-но-Митидзанэ, и теперь его заметно потряхивает. Воспоминания стремительным залпом врываются в голову, до краёв заполняя её давно позабытыми и расплывшимися от времени образами. Все они — сплошь болезненные напоминания о том, какие страдания ему пришлось вынести во имя чужих желаний и прихотей, и через что он прошёл, чтобы стать тем, кем являлся теперь. — Жаль, что всё здесь не сгорело к чертям, — печально подмечает он, пиная глиняного божка-идола под своей ногой. Резкая боль вынуждает юношу оступиться. Судорожно хватаясь окровавленной ладонью за каменные выступы, Келл старается как можно медленнее опуститься на холодную сырую землю. Его взгляд приковывает маленький и наспех сколоченный деревянный столик. Кажется, раньше он служил одним из жертвенников, на котором разделывали мелкую дичь. Всё в усладу Проклятой Сущности — чистое проявление никчемного человеческого пристрастия к бессмысленному убийству. Святая вера в кровожадных богов, неистово желающих ритуальной смерти и свежего мяса — тот еще геморрой, если тебе посчастливилось влачить свою бренную жизнь в золотой век колдовства и параллельно процветающего язычества. — Что, тоже хотел бы разделить участь сгоревшего заживо? — вдруг слышится чужой тихий смешок, прежде чем его обладатель, загородив редкие солнечные лучи, взгромоздился по узенькому кулуару и прошёл внутрь ниши. Это Двуликий собственной персоной. Еще один геморрой. — Это бы всё равно не сработало, — с обречённой усталостью отмахивается от заманчивого предложения Келл, а сам крепче жмёт вторую руку к кровоточащей ране на своём животе. Неприятное кровавое месиво из рваных ошмётков собственной обуглившейся плоти вкупе с навязчивым тошнотворным запахом — отдельную благодарность стоит выказать Сугаваре. Столь нелицеприятным было подобное зрелище. — Уф, знаешь, а это выглядит весьма болезненным, — усмехается Рёмен, но в его голосе совсем не слышится ноток сочувствия. — Ты ведь намеренно подставился под его удар, не так ли? Тогда, на поле боя, Двуликий чётко видел, как Сугавара занёс своё копьё для решающего удара, и что Келл мог бы с лёгкостью уйти с его траектории, если бы захотел. Демон мог запросто зайти своему противнику за спину и безжалостно контратаковать… Вот только, отчего-то он так не сделал. И взамен решительным действиям, принял весь сокрушающий в своей мощи удар на себя. В тот миг, наполненное проклятой энергией лезвие с лёгкостью вошло в податливую плоть Келла, разрывая её на части и прижигая своим бушующим синим пламенем, исходящим от души самого Сугавары. В этот момент демоническая кровь Келла безупречным алым фейерверком запечатлелась в сознании Сукуны. А после единственно-бесконечного мгновения, внемля приказам хозяина, неистово и беспощадно закипела уже в чужих венах, словно и не кровь вовсе, а самая настоящая магма. Сугавару тогда резко скрутило пополам. Его верное оружие с позорным лязгом встретилось с землей у его ног; и сам он, будучи не в состоянии пошевелить и пальцем, вперился помутившимся взглядом в юношу перед собой. Тот стоял, тихо покачиваясь из стороны в сторону, сжимал открытую рану и лукаво улыбался. В ярких лучах заходящего солнца его глаза сияли алым. — Ты, выродок… Таких как ты необходимо умерщвлять еще в колыбели, — сплюнув на землю, огрызнулся Сугавара. Багровый след навсегда впитался в твёрдый грунт под его сапогом. Келл с безразличием следил за выражением его лица, но ничего не делал. Совсем недавно он потерял своего контрактора и теперь мог использовать лишь крупицы своей проклятой силы. Он не собирался исцелять полученное в бою увечье, даже если бы мог. Как и не собирался добивать своего противника. Жить он тоже больше не собирался: ему уже давно было пора наведаться в один очень-очень старый и всеми покинутый храм, расположенный в глухом горном лесу, среди скал. Он не появлялся там с тех самых пор, как обрёл нынешнего себя. Но за столько времени скитаний среди людей, его руки успели окраситься багровым. И теперь тот храм — его храм — оплот ненавистных воспоминаний и глубоких сожалений, обещает стать спасительной гранью между миром забвения и этим миром, на который у него уже больше не осталось сил. Он много чего сотворил за свою долгую жизнь, используя магию крови так, как ему заблагорассудится. Это запретное учение, позволяющее брать под контроль чужое тело и сознание, если техника отточена до предела, гонимое отовсюду, вселяло страх и ужас. Подобное тёмное искусство считалось гнусным и бесчестным ремеслом. Специально обученные маги-охотники сотнями, если не тысячами, истребляли подобных практикантов, посмертно клеймя их трусами и отбросами общества. Все записи и магические фолианты, в которых было хотя бы одно упоминание о подобной магии — беспощадно уничтожались, сжигались, а после прахом развеивались над трупами тех, кто эту самую магию не брезговал применять при жизни. Однако, существа извне — проклятия, демоны, всевозможные духи — умели интуитивно применять подобные техники. Со временем, они неплохо овладели ими в совершенстве. Могущественные проклятия нередко попадались Охотникам, демонстрируя в битве своё виртуозное владение столь ужасающей силой. Тогда людские головы летели с плеч молниеносно, а подавленная воля с праведным страхом в глазах ознаменовывалась неизбежной смертью тех, кто потерял контроль над собственным телом и рассудком, и «добровольно» шёл на своего товарища, влача по земле окровавленный братской кровью меч… Впрочем, спустя столетия, даже такие могущественные духи исчерпали свою силу. Многие из них попросту измельчали, стоило большинству междоусобицам прекратиться, а затяжным клановым войнам узреть свой закат. Их сила ничем больше не подпитывалась, потому что человечество, уставшее от нескончаемых кровопролитных битв и ненужных жертв, наконец-то пришло к более мирной форме сосуществования друг с другом. Больше людям не хотелось поклоняться возведенным на пьедестал атрибутам войны, подпитываемых ненавистью и гневом. Неизбежно, их очерствевшие сердца стали проецировать сострадание, понимание, милосердие и любовь. И сами проклятые духи, потеряв источник пищи, на какой-то период утратили былое превосходство. — Да, рана и правда болит, — кивает Келл, соглашаясь с Рёменом, и болезненно прикрывает свои глаза. Он старается лучше контролировать сбившееся и учащённое дыхание. Оказывается, физическая боль причиняет кучу ненужных страданий, сильно мешая привычно-плавному течению мыслей в голове. Возможно, позволить этому телу чувствовать и ощущать абсолютно всё, имитируя человека — было не лучшей затеей. Истечь кровью ведь можно и безболезненно. Хотя, от этого тоже мало проку. Всё равно ведь не сдохнет. Слишком живучий паразит… Но если смерть не наступит буквально, можно попробовать запечатать себя: искусственно создать условия, которые позволят демону забыться длительным сном. — Это место возвращает тебя к жизни, — говорит Сукуна, набирая немного живительной влаги из маленького ручейка в свои ладони, протекающего у самых его ног. Он подносит их к трепещущим от жара и жажды губам Келла. Тот, с немой благодарностью, охотно принимает это подношение во имя спасения, мысленно глумясь над самим собой. Происходящее кажется ему занятным. Он жаждет смерти, забвения, но его тело всё еще трепетно борется за выживание. — Значит, ты всё-таки решился? — с неподдельным любопытством спрашивает Двуликий и одним глазком наблюдает за трогательно-болезненными копошениями юноши. Келлу чертовски непривычно снова ощущать весь спектр человеческих чувств. Его всего заметно потряхивает, со лба градом падают капли холодного пота, безбожно дрожат побледневшие губы. Недобровольно привлечённое к жизни немёртвое и неживое тело еще совсем не понимает, как быстрее всего установить контакт с окружающим миром, растрачивая минимум своей драгоценной энергии. Таковы последствия разрыва контракта между демоном и человеком. И кому, как не Двуликому, лучше прочих знать об этом. Келл сейчас так уязвим… — Люди так отчаянно стремятся к вечной жизни. Я знаю, что в прошлом ты был простым бесплотным духом. Но сейчас, когда бессмертие живой плоти на твоей стороне, стоит лишь пожелать, как все раны исцелятся в мгновение ока. Ты способен на это, Келл, но ты рьяно противишься этому и всё еще отказываешься заключить контракт со мной. Почему? — Рёмен отстраняется, вытирая влажные ладони о ткань своего светлого кимоно. Ему совершенно непонятны эти добровольные стремления запечатать собственную силу, ведь гораздо лучше дать всей своей мощи волю. Покорить, сломить, уничтожить. Да что угодно, лишь бы не жертвенное заточение. Какая непростительная глупость. Двуликий жаждет связать себя могущественными узами с демоном, но каждый раз получает отказ. — И правда, почему? — хочет тихо посмеяться над Сукуной Келл, но из его рта вырывается лишь надрывный кашель. Наверное, ответ на такой сложный вопрос тоже лежит где-то на поверхности. Но Келлу сейчас совсем не хочется его искать. Преподнесённое в кровавых молитвах могущество, сотворившее из простого духа демона, посвятило его в секреты всемогущей силы. Он просто устал от неё? Может, вся правда в этом. Но некто, подобный Двуликому, никогда не сможет постичь этих простых вещей. Ведь она — эта сила — даровала Келлу практически безграничные ресурсы проклятой энергии и природу, превосходящую ту, к которой принадлежат прочие духи и проклятия, включая Сукуну. Насильственно привитая сущность. Словно не в меру разросшийся энергетический гнойник, она смогла сотворить из него настоящего монстра. Это случилось здесь, пятьсот лет назад. В этой самой нише, на этом жертвенном алтаре. Келл был простой сущностью. Эфемерной формой жизни, призраком, сосуществовавшим в гармонии с миром людей и духов с проклятой энергией. Без пристрастий и желаний, он просто был. Но люди, неистово алчущие власти и проклятой силы, по своей глупости решили сотворить себе бога. Магический ритуал, призванный дать воплощение чему-то бестелесному, на удивление, оказался успешным. В их энергетические сети, по чистой случайности, попала сущность Келла. В то время он еще не имел личного имени, как и собственной плоти. Дезориентированный, этот беспомощный перед человеческими страстями дух вобрал в себя нечто очень-очень тёмное. Тогда вихри призванной энергий схлестывались друг с другом, извиваясь танцующими змеями. Так произошло перерождение. А после, удовлетворенные результатом, люди поместили в трепещащую грудь Келла крохотный артефакт древности — странный медальон с выгравированным на нём сложнейшим узором; и из простой призрачной оболочки, безмолвно наблюдающей за живыми вне времени и пространства, обезумившие и одурманенные служители Проклятой силы умудрились сотворить нечто, чего сами не смогли понять до конца. Изменённый, отрешённый от своей изначальной природы, теперь обретший бессмертную плоть — тот, кто ни жив и ни мёртв. Цербер — стали взывать к нему последователи темнейших учений, но после демон сам выбрал себе имя — Келл. И однажды он переубивал их всех, отплясывая на проломленных черепах и купаясь в реках свежей крови. Настоящее омовение новорожденного демона. Как заказывали, в общем-то. — Знаешь, Сукуна… Истинного бессмертия не существует в этом мире, — шепчет юноша, обречённо улыбаясь, но ясно понимает: не верит сам себе. Ведь он и есть это самое истинное бессмертие, дорвавшееся до состояния статуса «смерти» и ухватившееся за единственно-возможное спасение — забвение. Осталось совсем немного… — Кажется, я тоже проклят… Проклят… — словно мантру, раз за разом начинает повторять Келл, пока грубая рука Сукуны не сжимает его испачканную подсыхающей кровью ладонь. В этот момент его голос утихает, а строгий и серьёзный взгляд Двуликого встречается с его — поплывшим и чуть расфокусированным. Он медленно и очень аккуратно, словно настоящую драгоценность, берёт на руки Келла, чтобы перенести его на тот старый, обросший травой и мхом, алтарь. Осторожными движениями избавляет его от одежды. — Чего ты хочешь больше всего сейчас? — задаёт вопрос Рёмен, пока кончиками пальцев обводит края глубокой раны, намеренно беспокоя её. Невесомым движением руки он касается самых её краёв, где разрезанная кожа слегка оттопыривается вверх. Он с неприкрытым наслаждением пачкается в демонической крови, удерживая в себе нарастающее желание залезть рукой в обмякшую плоть поглубже. — Хочу уснуть на тысячу лет… Забыться на это мгновение, — молит Келл и не может больше сдержать скупых слёз. Как непривычно. — Ну, это можно устроить, — заговорщицки предлагает ему Сукуна, а сам больше не может устоять: опускает свою голову ниже, прямо к тяжело вздымающейся груди Келла. Протяжно лижет от самого основания его шеи до впадинки пупка, уделяя особенное внимание растерзанному участку плоти. Его язык с нажимом проходит по самой глубине, прогоняя кровь от края до края, затем вбирает её в себя. — У тебя потрясающий вкус, ты знал? — он растягивает свой рот в улыбке. Сейчас она шире, чем бывает у людей. — Может, мы всё-таки заключим с тобой контракт? Кровавой печатью скрепим договор… Ну же, решись, наконец! Сукуна ждёт, но Келл и в этот раз отказывает ему. Тогда Двуликий обречённо вздыхает и быстро складывает свои пальцы определённым образом. В конце концов, таким демон не достанется никому. Вихры его ужасающей энергии в миг заполняют всё пространство и стремительно начинают вливаться в тело Келла. Тот совсем не сопротивляется Двуликому, позволяет ему делать всё, что вздумается. Вживлённый под кожу амулет необычно мерцает — Сукуна заполняет его своей энергией, блокируя; и Келлу чудится, будто он слышит несуществующий голос в своей голове, напевающий ему что-то… — Однажды, ты захочешь стать моим. А пока что спи. Я позабочусь о том, чтобы твой отдых был долгим. Последнее, что еще может различить перед долгожданным забвением Келл — это голос Сукуны, который громким эхом отскакивает от древнего камня и разливается ужасающим хохотом.