***
Шум. Келл спит и за призмой реальности до него доносится этот до невозможного настойчивый и бесконечный шум. Он заполняет собой всё пространство вокруг, льётся тяжёлым свинцом в опустошённый длительным забвением разум. И, став совершенно невыносимым, заставляет демона пробудиться. Медленно юноша выныривает из многовековой безмятежности. Неохотно разлепляет свои налитые тяжестью веки, но еще не осознаёт в полной мере, что прощается с любезным гостеприимством пребывания за гранью жизни и смерти. Это вынужденное пробуждение воспринимается им очень болезненно. Возрастающей навязчивой пульсацией в мозгу, оно покалывает самую глубинную часть сознания, и, где-то на периферии скомканного восприятия реальности, начинает ощущаться подкатывающей к горлу дурнотой. Противной кислотностью та оседает на корне языка. Келл лениво морщится, когда реальный мир с распростёртыми объятиями встречает его, как ласковые руки матери приветствуют новорождённого ребёнка. Он плохо понимает, что сейчас происходит. Его природное любопытство выныривает из забвения первым; неумолимо одерживает верх, заставляя рассеянный ум постепенно проясниться. И когда мозг готов чуть больше, первый и очень несмелый вздох оседает жжёной бумагой в груди. Это даётся Келлу с большим трудом: атрофированные длительным сном лёгкие, словно высушенные листья, внезапно раскрываются, приносят чистый кислород — до жути резко и очень больно. Эта боль острыми копьями вонзается в плоть и Келл спешно раскрывает свой рот, обнажая жемчужные зубы. Противно ссохшиеся от длительного обезвоживания губы непременно лопаются от этого тривиального действия, заставляя вымученным движением попытаться облизать их языком — тщетная попытка смочить огрубевшую кожу. Отвратительное чувство немой беспомощности, где-то на грани сознания, точно в бреду, вынуждает цепляется за образы из собственных снов-воспоминаний. Келл интуитивно рыщет среди них, как хищник в высокой траве. Отчаянно желает обнаружить в хаотичной последовательности своей памяти забавную ошибку-неурядицу, чтобы беспощадно изничтожить её, вырвать — выгрызть — из этого временного полотна, как неуместно торчащую нитку. Этот сон не должен был прерваться. Но, вопреки желаниям, его лёгкие с каждым новым вздохом всё сильнее разгораются огнём, стремительно насыщая пузырьки альвеол кислородом и направляя обогащённую «жизнью» кровь прямиком к сердцу. Запускают его. Очередные потуги разлепить ссохшиеся губы увенчиваются успехом для Келла: он начинает ощущать сильную вязь в своём горле, пока его непослушный язык, мешая, то и дело заваливается назад. Ему отчаянно кажется, что собственная плоть сейчас имеет привкус пыли, грязи и застоявшейся тинистой воды. Организм слишком ослаблен и на какое-то время, совершенно неприспособленный к нормальному функционированию, предлагает ему изнуряюще-медлительное восстановление. Дезориентированный в скомканном восприятии реальности, Келл всё еще пребывает в нестабильном и подвешенном состоянии. Старается сморгнуть это первостепенное наваждение и еще не до конца принимает тот факт, что уже не спит. Или не желает его принимать. Странный шум вокруг него неизбежно усиливается, растёт, колеблясь хаотичными частицами в упругой среде. Он бессовестно комкает толком не успевшие сформироваться в осмысленную картину рыхлые мысли. Это вынуждает Келла недовольно сомкнуть свои веки вновь: несмелым узором, под тёмной пеленой, в его разум пробираются блеклые очертания расплывчатых силуэтов. Расфокусированное зрение понемногу возобновляется и успевает выхватить за пару мгновений скупую композицию окружающей его среды. Келл пробует распахнуть свои веки вновь — не без усилия, — и ему это удаётся. Он приоткрывает левый глаз, безучастно всматриваясь им в высокий каменный свод потолка прямо перед собой. Требуется немного времени, прежде чем неправильная аккомодация исчезает, позволяя зрению проясниться окончательно. Келл проделывает аналогичные действия и с правым глазом. Под тонкой кожей век, его глазные яблоки перекатываются невероятно медленно и сухо. Но Келл, уже разбуженный, из чистого упрямства не желает прекращать этих страдательных движений и насильно побуждает себя к ним. Вот только сразу же жалеет об этом: сильная резь, напоминающая ощущение от попадания острого инородного предмета, вмиг обрушивается на его глаза, принося с собой очередную порцию боли. Дело в том, что конъюнктива функционирует неправильно и пока еще не способна вырабатывать всю необходимую секрецию в нужном объёме, чтобы смочить сухой покровный слой. Досадно. Келл болезненно сводит брови к переносице, отгоняет прочь вялые мысли. Он старается дышать медленно, размеренно и глубоко — настолько, насколько сейчас это представляется возможным. Он слышит, как за пределами помещения, в котором находится, доносится пение диких птиц. Их трели льются на него со всех сторон. Мелодичные, звонкие и весёлые, они сливаются в один сплошной шум и подхватываются неугомонным ветром. Тот трогает верхушки деревьев и ласковым порывом доносит с собой острый проникновенный запах хвои и прелую древесную теплоту. Эти звуки и запахи привычны Келлу. И, понемногу, он всё же начинает вспоминать последние мгновения своей прежней жизни. Сознание — секунда за секундной — неумолимо проясняется, будоражит кровь и приносит с собой толику просветления. Как и его энергия, доселе спящая вместе со своим хозяином, слабым мерцающим импульсом начинает прорываться на свободу — пробуждаться, — заявляя о своём присутствии. В груди несильно вибрирует талисман. Келл не может сдержать слабого всплеска радости и силится усмехнуться одними уголками губ. Он чувствует, как поток проклятой силы привычно окутывает его со всех сторон в стремлении поскорее исцелить, возвратить к привычному и нормальному состоянию. Всё как раньше: проклятая сила ласково щекочет ноздри, клубится небольшими всплесками, просачиваясь сквозь всё его естество. И сейчас, медленно, но верно обретая себя вновь, Келл вспоминает, что находится в том самом месте, где много лет назад предпочел жизни беспробудный сон. Он заставляет себя слегка повернуть в сторону налитую свинцом голову и видит, как всевозможные храмовые атрибуты, некогда служившие символами веры, теперь беспощадно разрушены — уничтожены временем, сыростью и мелкими грызунами. Фигурки-идолы, почитаемые древним народом, окончательно развалились на части, полностью утратив свои формы и очертания божеств, которых представляли. И даже украшенные золотой нитью полотна, в которых кутали младенцев, пророча им великое будущее, потеряли всю свою былую красоту — превратились в изорванное и никому более не нужное тряпьё. Келл смотрит на всё это безучастным взглядом и не может подавить злобного ликования внутри себя. Ничто больше в этом месте не может рассказать о своей истории и культуре. Больше здесь нет никакого наследия. Всё это теперь безбожно забыто. Никчёмно. Духовно мертво. Идеально. Это ощущается каким-то всплеском болезненного удовольствия. Своеобразной и до одури сладкой победой над заклятым врагом. И Келл, самую малость опьянённый нездоровым чувством невидимой расправы, совсем не успевает вдоволь насладиться им, потому что всё его внимание привлекает маленькая птичка, случайно залетевшая от сильного порывистого ветра в храмовую пещеру. Ненадолго потеряв ориентацию, она крохотной тенью пролетела несколько кругов вдоль каменистых стен, а после, отыскав выход, вылетела прочь. Тончайшая завеса, заслоняющая проход, едва колыхнулась от постороннего присутствия, и Келл смог чётко определить в межпространственной ряби активно действующий барьер. Это Двуликий постарался? Как мило с его стороны. Удивительно, как долго он смог тут простоять. И теперь Келлу было просто безумно любопытно, сколько же времени утекло с тех самых пор, как Рёмен помог ему забыться длинным сном. Он лениво осматривается по сторонам, выискивая следы присутствия посторонних, но ничего не находит. Должно быть, издавна возведённая завеса до сего дня оставалась серьёзной и непоколебимой преградой. Она продолжала оберегать спящего демона, некогда сотворённая милостивой рукой Двуликого. Теперь Келл был в этом уверен: лёгкий след проклятой силы, едва различаемой в пространстве, имел ненавязчивый запах Сукуны. Он сохранил в себе крохотную часть его темнейшего естества и резонировал с артефактом в груди, наполненного ей же. Келл усмехнулся, вспоминая, как много лет назад Сукуна затронул своей силой нечто внутри него, погружая в летаргической сон. Тогда Двуликий выпустил воистину колоссальное количество проклятой энергии. На одно краткое мгновение она умудрилась перебить своей мощью проклятую силу самого Келла. Две эти ипостаси схлестнулись вместе, но не отторгли друг друга, а слились воедино. Келл, добровольно сдавшийся на милость Двуликому, позволил тому взять бразды правления в свои руки, и Сукуна сделал всё возможное, чтобы чужой сон не был прерван. Келл добровольно впустил бушующий потенциал проклятой инородной энергии в себя — вобрал как данность — и с наслаждением покорился чужой воле. Так он уснул, приняв это за высшее благо. А Рёмен, пообещав однажды потребовать плату за свои услуги, скрылся. Но теперь Келл пробудился и ему искренне хотелось понять, что именно послужило причиной этого незапланированного «воскрешения», раз его так наскоро вытянуло с обратной стороны. Талисман в груди подобен маяку. И хотя они с Двуликим так и не заключили контракт, он обязательно поможет ему отыскать Сукуну позднее, если только он еще в этом мире. Впрочем, впадать в раздумья, пытаясь разгадать забавные и ироничные головоломки судьбы, по меньшей мере, в этот самый миг было несерьёзным. Сейчас Келл даже не имел чёткого представления, насколько сильно изменился мир за пределами старого алтаря, всё это время служившего ему колыбелью. И что конкретно теперь этот мир мог ему предложить, он тоже не знал. Да и не стоило исключать той вероятности, что ко всему мог быть причастен сам Двуликий. Его скрытые мотивы и до конца неясные намерения всегда оставались за гранью понимания. Но и это всего лишь пустые догадки. Чтобы узнать наверняка, необходимо разыскать Двуликого лично. А для этого необходимо попытаться встать на свои ноги, с непреклонным намерением, наконец, вернуть телу полную дееспособность. «И всё же, жаль, что не сгорел», — мысленно посмеивается Келл, когда решает предпринять первые и до безобразного неаккуратные попытки пошевелить своими окоченевшими конечностями. Сначала пробует подвигать пальцами рук и ног: неохотно, с большим сопротивлением, те слушаются его, на самых кончиках отзываясь сильными неприятными покалываниями. Мучительные и тянущиеся ощущения, из-за едва наполнившихся кровью вен, недружелюбно склоняют их к бунту. Впрочем, регенерация — его сильная сторона. Поэтому, лишь только стоит тканям вновь налиться жизнью, обретая здоровый розоватый цвет и оставляя в прошлом болезненное истощение, Келлу всё же удаётся подчинить их собственной воле. Вот только за этим небольшим достижением следует кое-что еще — это острая необходимость подняться и принять вертикальное положение. С этим сложнее. «Ну, была не была», — невесело подбадривает сам себя Келл и делает пару глубоких вздохов, удерживая в лёгких свежий травяной запах, занесённый внутрь пещеры очередным порывом ветра. Его первая и несмелая попытка встать на ноги заканчивается неудачей. Тело простреливает резкой болью: она начинает свой ход у основания копчика и стремительным лучом ползёт вверх, по линии позвоночника, чтобы после найти выход через тоненькие бороздки слёзоотводящих путей. Келл мешком валится обратно на каменную плиту жертвенного алтаря, весь выгибается дугой, вжимается острыми лопатками в его неровную поверхность, сдирает с неё влажный мох, а с себя — тонкую белую кожу. — М-ма-а-ть т-тво-о-ою, — на выдохе шепчет юноша и искренне удивляется собственному голосу. Он тихим и неровным скрипом просачивается сквозь его стиснутые от боли зубы. Но она, утихомирившись, постепенно отступает. А он пробует снова. И потом снова. И опять. Келл не оставляет своих попыток встать даже тогда, когда слишком болезненно прикладывается головой о твёрдый камень. Он остервенело хватается костяшками пальцев за прямоугольный выступ плиты, на которой лежит, и в сотый раз теряет равновесие, растрачивая драгоценные силы и смехотворные резервы накопленной выносливости. Снова прикладывается разодранной в кровь спиной к холодному камню. Время летит неумолимо быстро. Непривычно. И Келл искренне теряется в догадках, сколько же часов ему пришлось старательно возвращать своему так некстати отвыкшему от физических нагрузок телу минимальную дееспособность. Снаружи, к этому часу, если судить по заметно редеющим солнечным лучам, уже вовсю начинает смеркаться. Птицы прекращают распевать песни на своём секретном языке, а ветер, тоже изменив своё направление, устремляется прочь — теперь летит на Запад. Больше он уже не вторгается бессовестным вихрем в небольшую горную нишу и не гоняет засохшие листья по земляному полу. Как и не приносит с собой тот прекрасный лесной аромат. Впрочем, так же исчезает и совершенно другой, доселе нераспознанный Келлом запах. Маслянистый, с непонятной едкой примесью, он отдалённо напоминает ему запах дотлевающей прелой древесины. «Что это?» — с несвойственной для себя и щедро сдобренной недовольством нервозностью, задаётся вопросом демон, после чего поднимается, наконец, с этого чёртового алтаря. Первый шаг даётся ему с непосильным трудом. Как и второй, и третий… Но собрав всю свою волю и весь свой необузданный нрав в кулак, Келл победоносно берёт нежелающее подчиняться тело под свой контроль. Без спешки, он принимается расхаживать по храму из стороны в сторону: сначала подходит к внутренней стене, удостоверившись, что сил еще хватает, тут же меняет своё направление — следует к противоположной. Он делает это, повторяя свои движения, ровно до тех пор, пока твёрдо не убеждается: теперь собственные ноги его не подведут. Обнажённые стопы горят от непривычного взаимодействия мягкой кожи с беспощадно царапающей их твёрдой землёй. Да и Келл сейчас тоже абсолютно нагой. И холод, доселе едва ощущавшийся, теперь с новой силой обрушивается на него, заставляя содрогаться всем телом в ознобе. «Где-то здесь… должно ведь быть…», — быстро соображает юноша, взглядом выискивая по грязным и запылившимся углам то, что отдалённо может сойти за одежду, чтобы прикрыть его обременяющую наготу. И находит. Скомканное и изрядно вымазанное в грязни, это нечто нелицеприятной кучкой покоится подле среднего по величине жертвенного камня. Выбирать ему, конечно же, не приходится. Келл блеклой тенью проносится через всю пещеру, порхая своим тощим тельцем над ореолом утратившего силу языческого напольного диска, куда прежде сцеживали отобранную кровь, словно бабочка над полевым цветком. И останавливается только тогда, когда достигает комка грязных вещей. Он опускается на свои колени и с ужасом узнаёт в этом омерзительном с виду барахле свои наряды, в которых расхаживал прежде. Изумительно, как беспощадно время к простым вещам. Юноша обречённо вздыхает, брезгливо вылавливая один из атрибутов верхней одежды и даже не сразу признаёт в нём собственный хаори. Немногим позже, облачившись в роскошь лохмотьев, едва ли закрывающих его наготу, Келл взглядом цепляется за старинную бронзовую безделушку — еще один церемониальный экземпляр былых времён, теперь уже утративший всякую ценность. Он решает, что её округлая и добротно отполированная часть может послужить неплохим аналогом зеркала. Тянется за ней, осторожно цепляя тоненькую ручку своими пальцами и поднимает с пола. Слой доисторической пыли, веками копившийся на её гладкой поверхности, бесцеремонно уничтожается единственным мазком его ладони. Келл сардонически всматриваться в относительно расчищенную поверхность давно утратившего блеск диска: изображение, проявившееся на другой стороне, его особенно удручает. Он видит впалое, худое и слишком бледное лицо, потрескавшиеся и кровоточащие губы, измазанный в многовековой глине подбородок, скулы, лоб… Следы давно высохшей крови. Вкупе с тусклыми алыми глазами и общей измождённостью, такой вид, мягко говоря, леденит душу. Даже его чёрные волосы, едва касающиеся основания шеи, совершенно утратили свой прежний блеск и лоск — скомкались в сплошной ком коричневой грязи. Печальное зрелище. Разумеется, прекращение всех биологических функций организма не может пройти бесследно. Но хорошо, что через какое-то время всё вернётся на круги своя и плоть вновь обретёт былую статность. Без сомнений. «Снова он, этот непонятный рокот», — юноша прислушивается к доносящимся снаружи звукам и кладёт ритуальный круг на то самое место, откуда взял. Пускай и дальше лежит себе здесь, как единственное из оставшихся и сохранившееся воспоминание о кровавых жертвах древности. Демону любопытно, что именно издаёт эти зловещие звуки и порождает столь нехарактерные запахи, льющиеся в его нос вот уже не первый час. Ведомый интересом, он преодолевает расстояние до пещерной границы — обозначенного входа в храм, где едва уловимо прослеживается условная тень барьера. Делает первый шаг. Выходит за её пределы. Окружающий мир встречает его первыми признаками заката. Открывается роскошный вид: плавно опускающееся за горизонт солнце, скрывая свою слепящую глаза яркость за острыми верхушками хвойных пород, мягко рассеивает еще не успевшие погибнуть в стремительно надвигающейся тени свои последние лучи. Келл млеет от этого вида, его снова пробирает дрожь. На один миг в его груди что-то очень болезненно сжимается и щекочет само сердце. Широко распахнутые глаза и непроизвольно затронувшая губы улыбка в этот момент — это то, что он не в состоянии контролировать. До ужаса прекрасный миг. — Человек! Да там же человек! — внезапно раздаётся чей-то голос, и внимание Келла молниеносно переключается на странного вида мужчину. Он находится совсем неподалёку от него — стоит чуть ниже по склону, а в его руках Келл примечает необычной наружности предмет, от которого, как теперь он может видеть, исходит тот самый безобразный и до ужаса громкий шум. Демон напрягается всем телом, глубоко внутри себя — интуитивно — начинает формировать чёткие очертания проклятой энергии. На случай, если ему придётся отражать чужой удар. Вот только плохо контролируемая магическая сила совсем не слушается его и ни в какую не желает собираться в густой эфемерный концентрат. Нечёткими и рваными струями-потоками, она прорывается сквозь ментальный блок и высвобождается из тела наружу, рассеивается в воздухе. Совершенно безопасная сейчас для посторонних. «Проклятье…» Келл старательно подавляет первые признаки нервозности, но его ладони всё равно потеют и сердце пропускает удар. Чёрт, это ведь так по-человечески… Тогда до него снова доносится чужой голос: — Эй, там, быстрее спускайтесь вниз! — человек призывно машет ему своей рукой, привлекая внимание. — Сейчас работы приостановлены, здесь безопасно, вы можете пройти! Из его речи Келл не понимает ни слова. Язык, на котором он пытается с ним говорить, кажется демону смутно знакомым, вот только он совсем не помнит его и не способен разобрать отдельных слов. И уж тем более — понять их значение. Строгий, грубый, он не похож ни на один другой. — Вы слышите меня? Я говорю: спускайтесь! — снова кричит мужчина и странный набор непонятных звуков повторяется. Келл, смущённый, не двигается со своего места, всматривается, изучает его… А человек, немного потупив свой взгляд, опускает издающую грохот штуковину на землю и ставит рядом со своей ногой. Её полуметровая длина, ярчайший жёлтый цвет и бессчётное количество крохотных острых зубьев, доселе кружившихся по часовой стрелке, сбивают Келла с толку. «Оно… это что, живое?» Мужчина начинает медленно шагать в сторону юноши в лохмотьях, осторожно переступая через груду спиленных и повсюду валяющихся на земле веток. В этот миг Келл мрачен и предельно наблюдателен. Его природная проницательность и привитый временем навык видеть то, что сокрыто от большинства глаз — его лучший союзник. — Эм-м, вы там в порядке? — осторожно интересуется незнакомец, подойдя на достаточное расстояние, чтобы теперь иметь возможность выстраивать диалог с этим странным и перемазанным в грязи юношей. Его голос спокойный и размеренный, но Келл ничего не отвечает. Он не знает, как. Застывшей статуей стоит на месте и откровенно пялится на человека, из чистого любопытства потакая столь наглому желанию получше рассмотреть крупную фигуру перед собой. — Не понимаете меня, что ли? — выдвигает свою несмелую догадку человеческий мужчина. Слабые нотки едва различимой обречённости слышатся Келлу в новом всплеске слов чуждого ему языка. Тогда он, заинтригованный, невольно подаётся вперёд и делает несмелый шаг навстречу этому незнакомцу. По какой-то причине, теперь этот человек совершенно не вызывает у Келла никаких опасений. Лишь первородный интерес. — Да-да, вот так. Идёмте со мной! — кивает незнакомец, одобряя решение юноши следовать за ним, в странных обстоятельствах оказавшегося посреди лесопильного производства. В призывном жесте, мужчина подзывает к себе Келла. И он, слишком доверчивый, потакает этому зову, и начинает потихоньку спускаться вниз. Забавно и, наверное, абсурдно… Ну и что? Немногим позже, когда они оба оказываются в низине и выходят на длинную прогалину между лесами, Келл осматривается по сторонам и с удивлением отмечает, что вокруг всё просто кишит людьми. Стройными кучками, мужчины — исключительно они — разбросаны по всей близлежащей территории. Каждый занимается своим делом: одни рубят многовековые деревья, другие собирают опавшую ценную древесину и складывают распиленные брёвна в беспорядочные нагромождения… А еще у каждого в руках находится по такому же странному жёлто-зубастому предмету, издающему этот адский рык. «Это крестьяне? У них такая странная одежда. Одинаковые цвета, эмблемы… Принадлежность к клану? А еще совсем нет женщин…» — размышляет Келл, пока шагает мимо трудящихся в поте лица рабочих, стараясь не отставать от впереди идущего мужчины, который его сопровождает. — «Интересно, он ведёт меня к своему Господину?» Когда они подходят ближе, Келл замечает, как быстро сменяются человеческие лица в гримасах. Он видит совершенно разные эмоции, распознает тончайшие изменения в их мимике: они варьируются от искреннего удивления до неприкрытого презрения в адрес мальчишки в рванье. А еще слышит пренебрежительное осуждение в их голосах и словах, значение которых совсем не понимает. Впрочем, они быстро минуют этот участок и сворачивают в сторону. Келл стремительно забывает об этом немилосердном акте своеобразного приветствия, потому что теперь его пытливый взгляд останавливается на полностью герметичном металлическом сооружении. Вытянутой прямоугольной формы и так сильно напоминающий огромный железный ящик — скорее, одиночную камеру для особо опасных преступников, — он не внушает своим видом абсолютно никакого доверия. Келл медленно пятится назад, бросая на мужчину опасливый взгляд. А тот, заметив недружелюбно-бойкий настрой своего экстравагантного гостя, внезапно начинает улыбаться: широко, от всей души, обнажая ровные белые зубы. — Еда, вода. Здесь всё есть, — активно жестикулируя, подаёт знаки невербального общения мужчина, стараясь таким образом донести простые в свей нагрузке мысли. И Келл, в общем-то, интуитивно даже начинает его немного понимать. Тогда, удостоверившись в чужом доверии, человек открывает входную дверь за своей спиной и первым делает шаг вперёд, переступая через порог. Келл вторит его действиям, проходит следом внутрь, но сразу же замирает, напрочь сражённый увиденным. Его удивлённый взгляд встречается с преисполненным спокойствия взглядом мужчины. Нашарив рукой настенный переключатель, человек заставляет тёмную комнату залиться светом солнечных лучей. Удивлению демона нет предела. После, немного отойдя в сторонку, мужчина смотрит на юношу: у него совершенно сбитый с толку вид, а на молодом лице разливается разнообразнейшая палитра замешательства — гамма всех сложнейших эмоций эволюции. Но Келл, быстро уловив это вторжение в личные пределы, смаргивает своё секундное наваждение. Он ясно понимает, что теперь всего лишь призрак давно минувших лет, а современные атрибуты жизни — абсолют прижившихся человеческих истин и норм. Теперь всё это — до невозможного простые вещи, о которых сам Келл еще попросту не успел осведомиться. Что ж, исправим. Он шумно выдыхает и на одно краткое мгновение прикрывает взгляд, чтобы после вновь придать лицу совершенность кукольного безразличия. Его спутник, сильно отвлечённый чем-то, поначалу топчется на месте. Снимает обувь, а потом проходит внутрь и некоторое время самозабвенно копошится в дальней части своего жилища. И когда он возвращается обратно, то держит в своих руках две потрёпанные временем пиалы. Пользуясь лишь немыми жестами, предлагает Келлу сесть на стул. Он, слушая эту просьбу, бесспорно исполняет её, водружая своё хиленькое тельце на стоящий рядом табурет. На лице хозяина дома расцветает одобрительная улыбка и он тянется за маленьким шуршащим мешочком на полке, закреплённой на железной стене. Затем, уверенным движением, высыпает его рассыпчатое содержимое прямо в эти пиалы. Внимание Келла привлекает еще один весьма забавного вида предмет: он необычно бурлит в углу, водружённый на кругленький покосившийся столик. Бюджетная модель электрических чайников с давно вышедшей из моды подсветкой, о которых Келлу совсем ничего неизвестно, вибрирует и неистового сотрясается, оповещая о финальной стадии кипения воды. Мужчина, аналогично заинтересованный чужим вниманием, одаривает гостя тёплой улыбкой и быстро направляется в сторону этого диковинного предмета. Келлу плохо видно, что происходит за чужой широкой спиной, но ему кажется, что человек, воспользовавшись единственным движением собственной руки, заставил этот непонятный объект замереть. Тот резко притих — погас — и теперь лишь прозрачными белыми испарениями разгуливал в пространстве, заявляя о своём присутствии. Ненавязчивые дымные струйки, которые просачивались через узкое отверстие-горлышко, расположенное в самой верхней его части — немного изогнутое, с округлыми очертаниями, очень сильно напоминало Келлу о глиняных сосудах, в которых раньше традиционно подавали на стол молодое вино. — Кофе? — вдруг произносит человек и сразу же беззлобно усмехается, позволяя горячей воде обрушиться тоненькой струйкой в пустые пиалы. Те быстро наполняются до краёв, придавая прозрачному кипятку смоляной окрас. Келл в очередной раз удивляется, осмеливаясь поглубже вздохнуть внезапно заигравший в воздухе необычный аромат. Он пахнет неожиданно… приятно. Демон принюхивается к напитку еще разок, но совсем не успевает насладиться этим действом вновь и быстро отстраняется, смущённый чужим пристальным взглядом. Горделиво выпрямляет свою осанку и намеренно старается больше с ним уже не пересекаться. — Кофе, — повторяет тогда мужчина и пожимает своими плечами. Демон иронично выгибает бровь, вынужденный устремить на него преисполненный непонимания взгляд. — Ко…фе? — он пытается повторить звучание слов за человеком, имитируя движения его губ и языка. Произносимое им отдаёт первородной жёсткостью, чувствуется на языке лишённой манёвренности глыбой, оседает привкусом неудовлетворённости. Неправильно. Неудобно. Непонятно. Чёрт возьми. Но мужчина перед ним снова одобрительно кивает и поднимает собственную пиалу, чтобы затем поднести её к своему рту. — Кофе, — звонким эхом вдруг разносится по небольшому помещению, напоминая Келлу о лирических тостах, которые с такой неподдельной трепетностью высказывали за столом некогда близкие ему друзья, среди которых был и Сукуна, а после непременно громко чокались. Мужчина делает большой глоток, отпивая, и довольно морщит свой загорелый нос — показывает всем видом Келлу, как теперь самому ему вкусно и хорошо. Поначалу демон смотрит на человеческого мужчину с каким-то по истине детским вдохновением. Келл словно ожидает, когда мудрёное опытом нынешней жизни создание покажет ему что-то очень-очень интересное, посвятит в только ему известную запретную тайну. Но потом, отойдя от первичного эмоционального шока, с толикой неприкрытого недовольства отворачивает своё лицо. Мда. Снисходительным смешком от металлических стен отскакивает грубый мужской голос. Тихими постукиваниями о деревянную столешницу, костяшки пальцев начинают выбивать незамысловатый ритм — одному ему известную мелодию. И хитрый прищур тёмных глаз вкупе с кивком, указывающим на вторую пиалу, преподносит Келлу возможность выбора: испить или отказаться. Пару долгих секунд он искренне борется с собственным желанием наброситься на это заморское питьё, но скоропостижно понимает, что эту битву с самим собой явно проигрывает. В подтверждение этому, его тонкая бледная рука, ведомая первородным любопытством, тянется к сервизу. Юноша аккуратно поднимает наполненную до краёв чашу вверх, потом дальше — прямо к своим губам. На пробу делает глоток. Первое впечатление оседает на нёбе терпкими и интенсивными пряностями. Келл медленно смакует этот неоднозначный вкус в своём рту, и он играет на языке нотками кедра и лёгкой кислинкой абрикоса. Чётко решает — нравится. Этот «кофе» западает Келлу в душу. Ему приходится по нраву этот очень тёмный насыщенный цвет, глубокий и не сразу раскрывающийся вкус, а еще тончайший — превосходный — горький привкус после. Келлу нравится. Донельзя нравится, и он делает еще один большой глоток, и тот ощущается куда лучше прежнего. Но, потом, воспринимаясь мозгом как некая прелюдия к приёму пищи, это невинное ознакомление стремительно отзывается резким спазмом в желудке — последний исторгает из себя поистине стыдливый звук. Тогда бледные скулы Келла быстро заливаются румянцем и он прячет удручённый взгляд, опуская его к полу. Живот с новой силой сводит в тугой узел, вынуждая Келла насмехается над собой за то, что уже успел позабыть, каково это, когда чувствуешь своё тело — и себя — живым. Он машинально прижимает руку к груди, тянется холодными пальцами к горлу в попытке скинуть с себя этот раздувшийся ком, так не вовремя застрявший у него поперек глотки. Потом ведёт рукой ниже, дотрагивается там, где закреплён желудок, внутренне умоляет его прекратить эту вырвавшуюся из-под контроля биологическую истерию. Человек наблюдает за всей этой картиной и ему совсем не составляет труда разгадать нужды своего подопечного. Он, наобум порывшись в небольшом выдвижном ящичке стола, вытаскивает оттуда еще один неизвестный Келлу предмет. Продолговатой формы и с необычно шуршащей поверхностью, эта совокупность мелко скученных, прилегающих друг к другу бумажных листьев, вся пестрит на свету, переливается ярчайшими красками. И кажется Келлу до невозможного красивым. Одним и сильным рывком мужчина разрывает этот расписной покров и бесцеремонно бросает его в сторону, как бесполезный мусор. Демон в недоумении. В руках мужчины остаётся лишь твёрдая и пористая субстанция, внешне сильно напоминающая Келлу хлебный ломоть. Человек протягивает его, осторожно перекладывает в чужие ладони, пока Келл — предельно сосредоточенный — принимает этот непонятный дар. Он имеет ненавязчивый сладковатый аромат и тактильно ощущается очень-очень мягким, вопреки первичному впечатлению. Келл тут же чувствует, как предательски урчит его желудок, распознавший рядом с собой продукт желанной подпитки, а в его рту непроизвольно начинает выделяться вязкая слюна. Он шумно сглатывает её, как и глотает собственный позор. Настоящее безрассудство — позволить себе наглость быть таким рядом с человеческим существом. Впрочем, праведное самобичевание можно отложить и на потом. Куда лучше отправить сладковатую мякоть прямиком к себе в рот. Келл так и делает: та потрясающим вкусом расцветает на его языке, поражая снова. Он с жадной остервенелостью принимается откусывать и проглатывать кусок за куском, пока не расправляется с ним полностью. После, всё еще совершенно не насытившийся, он утирает рот рваным рукавом своего потрёпанного хаори. Мучные крошки мелким песком осыпаются с его сладких губ — буквально. Правда, Келл совсем не чувствует за этим никакой вины. Всё, что сейчас его волнует — это первобытный голод и такое же дикое желание его утолить. Человек, в который раз внемля немым просьбам, на удивление, охотно стремится их исполнить. Снова достаёт точно такой же восхитительного вкуса продукт, повторяет свои действия, уничтожая красочную обёртку, чтобы предложить Келлу насладиться этим еще раз. Чуть позже, когда их скромная трапеза подходит к концу, Келл, всё еще желающий гораздо большего, но самую малость заглушивший голод, долго и проницательно смотрит на человека. И как только их взгляды скрещиваются, он с горькой ясностью понимает, что теперь чужак в этом старо-новом мире. Он чувствует, как сильно ему хочется это изменить, избавиться от уродливой завесы гнетущего незнания и обесчещивающей необразованности. И правда в том, что он легко может это исправить. Потому что человек напротив — живой и горячий источник с колоссальным резервом жизненно важных знаний текущего времени, не уступающим ни одной энциклопедии мира. Его гибкий мозг — кладезь этой великолепной информации, к которой у Келла сейчас попросту нет доступа. Ведь изучение воцарившейся в реальность манеры жить путём дрессировки своего сознания, прямо как хвалёные в своей выдержке и бесконечном терпении монахи — совсем не то, что нужно демону. Его возможности распространяются далеко за пределы человеческих. И самый настоящий грех — не использовать их, лишая себя увлекательного «путешествия», в которое его может погрузить алая пульсирующая густота, прямо сейчас несущая саму суть жизнь по чужим венам. И пускай сейчас у него нет контрактора, этих сил должно хватить на задуманное. Решено. Келл протягивает руку и чувствует, как мелко покалывают самые кончики его пальцев. Через них начинает струиться энергия, управляемая его мыслью — духом — желанием. В алых глазах зарождается огонь. Магия крови. Ненавистная. Горячо любимая. Она с лёгкостью просачивается в само естество, вынуждает повиноваться беспрекословно и захватывает душу. Словно тяжелые цепи, её путы обездвиживают жертву. Покоряют, склоняя к чужой воле. Это напоминает извращённое «общение». Забираясь в глубины разума кровавой туманной влажностью, она обволакивает его и вбирает в себя все существующие в нём образы. Показывает, как же на самом деле уязвима и беззащитна её цель, и неустанно нашёптывает ей принести себя в жертву. Ментальный канал устанавливается молниеносно. Келл, проецирующий миллиарды секунд чужой жизни, проживает их все за раз — как свою собственную — и с невероятной скоростью. Он поглощает всё, до чего может дотянуться, пока магия крови, как предусмотрительная любовница, предлагает ему это, бессовестно процеживает сквозь себя целую жизнь, крошит её на обломки. Липкими жгучими языками она лижет дух своей жертвы, вселяясь в неё, как яблонная плодожорка. Её природа преисполнена разрушения, жгучей и пузырившейся на самом дне чёрной бездны ненависти. Воистину, темнейшее искусство, которым Келл владел так же виртуозно, как скрипач своим музыкальным инструментом. Это игра. Поединок мысли. Сопротивление желаний. Где победитель получает всё. Но, вопреки нарастающему удовлетворению от опустошения чужих жизненных резервов, на Келла обрушивается сильнейшая дурнота. И когда жертве больше уже нечего ему предложить, демон спешно расщепляет структурную магическую энергию — эту дьявольскую проклятую днк. Состоявшийся ментальный акт прерывается. Ослабевший и утративший связь с реальностью человек заваливается набок, роняет свою голову, руки и тело. Он совсем не шевелится, лишённый сил и воли. Переходит в первородную пустоту, пока Келл, возродившийся и вобравший в себя все фрагменты недостающих знаний, исторгает из недр своего туловища недавнишний обед. Его сильно мутит, глаза заваливаются назад. Потрясённый невозможным количеством информации, его мозг не справляется с полученным объёмом, сжимает излишки, сортирует их и растасовывает по ячейкам памяти, которую заблаговременно заблокирует — пока не понадобятся вновь. Келлу плохо, но он силится справиться с этим, победоносно отмечая, что единственная жертва — еще не фундаментальный характер стремительно прогрессирующего безумия. С ним всё будет в порядке, а его тёмная магия, пресыщенная проклятой энергией вечности, не сыграет с ним злую шутку и не отнимет древнего зачатка человечности. Не сможет. Никогда не могла. Он научился жить с этим. Наконец, его отпускает. Сильная тошнота больше не сковывает движений. Келл смотрит на бездыханное тело рядом и скоропостижно решает снова вторгнуться в чужие пределы, невесомо прикоснуться своей силой к человеческому сердцу, чтобы запустить как вышедший из строя механизм. Когда это получается, он по узким тоннелям кровеносных сосудов устремляется к лёгким, приказывая им дышать. Он удовлетворен. Теперь окружающий мир начинает играть совершенно новыми красками, увеличиваясь в своём содержимом. Этот неистовый поток знаний, влившийся в сознание, прописывается на подкорковых нервных центрах, объясняет внедрённые в память магией чужие фрагменты жизни, расшифровывает приобретённые чужим телом умения — те начинают распознаваться, как свои собственные. Келл смотрит на едва-едва вздымающуюся грудь мужчины, затем быстро переводит свой взгляд в сторону, оценивает внутреннее убранство жилого контейнера. «Рабочая квартирка», возведённая посреди лесозаготовительного центра, теперь кажется ему самой тривиальной вещью на земле. И он, не сдержавшись, начинает хохотать. Келл смеётся во весь голос. Он заливисто хохочет до тех пор, пока болезненное эмоциональное возбуждение не сменяется новым приступом дикой тошноты. На этот раз измельчённые сегменты бисквитного теста — так вот, что это было — опустошают Келла до первых признаков желчи. Как не весело. Немногим позже — бессчётное количество секунд спустя — ему становится полегче. Он прокашливается, прочищая своё горло. С осознанным представлением о реальности вокруг себя — современной жизни — старается скоропостижно составить план своих дальнейших действий. Решает, для начала, позаимствовать всю необходимую одежду: бесцеремонно отыскивает в хозяйском шкафу комплект сменной рабочей формы и прочее гражданское барахло. Вместе со старенькой обувью, они хранятся на нижних полках. Келл не стесняется и забирает себе всё. Вот только новый образ горько жалит своей непомерно большой величиной. Но и это не беда, ведь так удачно подкинутые сознанием «воспоминания» о современном пике моды «подвернуть всё, что только подворачивается» — легко выводят его из этого неудобного положения. Разумеется, Келл совсем не вор. Во всяком случае, никогда им не был. Но сейчас эти вынужденные меры вовсе не олицетворяют собой ничего аморального. Просто так надо. И в этом нет ничего личного. Когда вопрос одежды решён, взгляд Келла привлекает бейджик, прикреплённый держателем к бедру лишённого сознания мужчины. Он подходит к бесчувственному телу и наклоняется, чтобы получше его рассмотреть. В очередной раз, навеянный и привитый из беспредельных глубин посторонний опыт, гонимый стремительным бегом крови, нашёптывает Келлу о простых необходимостях выживания. И он, подверженный этому влиянию, тянется к карточке, отцепляет её от штанин, вертит в своих пальцах, изучает… «Ватанабэ Танака» — беззвучно поясняет тот, украшенный особенно удачной фотографией рабочего производства. Понятно. Келл приглядывается лучше и замечает нанесённый на обратную сторону штриховой код, сразу догадывается, что это. Личный пропуск. И точно, ведь эта территория находится под круглосуточной охраной, в неё не так просто попасть без специального именного идентификатора. Как и не выйти за её пределы — тоже. Недолго думая, Келл забирает бейджик с собой, предусмотрительно кутаясь в огромного размера рабочую куртку, в кармане которой нашаривает автомобильные ключи от маленького грузового фургончика. Проклятая сила вновь беспощадно бросается в него картинками воспоминаний, принадлежащих Ватанабэ. Демон впитывает их, словно губка и стремительно собирается уходить. Натягивает капюшон, водружает сумку на плечо, выключает свет. Пора. Келл покидает металлический блок. Ночь встречает его прохладной летней влажностью и мирриадами ярчайших, точно рассыпавшийся по чёрному мрамору сахар, звёзд. Вот только у него совсем нет времени рассматривать эти природные красоты. Да и откровенного желания нет тоже. Теперь, уже в прошлой своей жизни, он часто и много проводил времени, наблюдая за звёздным небом. Он впитывал в себя всю его многовековую мудрость, размышлял о целой вселенной и смысле жизни. И вообще… Но это уже в прошлом. И что было в нём, то осталось позади. Коммерческий автомобиль, припаркованный совсем неподалёку, приветствует Келла мигающим светом фар и характерным звуком клаксона. Он шустро забирается в кабину, садится на водительское сидение. Вооруженный мистическим навыком, вставляет одолженный — он предпочитает называть это именно так — ключ в замок зажигания. Ожившая приборная панель загорается многочисленными лампочками и индикаторами, пока пружина возвращает ключ в обратное положение. Заводится двигатель. И его первая попытка запуска — чертовски успешна. Машина послушно трогается с места. Поначалу непривычно. Резкие ощущения от движения подбираются к вестибулярному аппарату, воспринимаются как совершенно неправильные. Но тело быстро справляется с этим неудобством, приспосабливается к новым раздражителям, сглаживая эффект от плавного перемещения. Келл едет медленно, «помнит» чужими воспоминаниями всю извилистую дорожку от условной стоянки до контрольно-пропускного пункта и понимает, что тщательной проверки не избежать: придётся удостоверить коменданта в своей личности, всё-таки предъявить этот чёртов пропуск. В общем, ничего сложного, ведь даже ночь сыграет Келлу на руку. Вкупе с накинутым на голову капюшоном, очень кстати скрывающем своим особенно удачным кроем большую часть его лица. Он подъезжает к охранной будке, останавливаясь прямо за стрелой шлагбаума. В салоне тишина, разбавляемая лишь слабым шумом рабочего двигателя, но Келл совсем не слышит его — он попросту не обращает на это внимания, целиком и полностью сосредоточенный на своём грядущем побеге в открытый мир. Скоро за его спиной останется многовековой беспробудный мрак. И он, пребывая в сладком предвкушении, страстно ждёт этого момента. И боится его не дождаться. — Добрый вечер, — из маленького окошка доносится человеческий голос. Охранник, скрытый за его толстым стеклом, дружелюбно улыбается и протягивает Келлу руку с портативным сканером. — Пожалуйста, приложите ваш пропуск. Келл так и делает. Аккуратно достаёт из кармана тоненькую карточку и предусмотрительно — как бы невзначай — прикрывает несоответствующую фотографию большим пальцем, прикладывает выгравированную полосатую маркировку к считывающему устройству. То, немного подумав, издаёт короткий писк и загорается зелёным. Патрульный одобрительно кивает, даже не присматриваясь к профилю юноши напротив и прикрывает своё окошко, машет Келлу рукой, мол, проезжай. И стоит шлагбаумной стреле уползти вверх, открывая долгожданный путь вперёд, демон сразу же трогается с места. Наконец-то. Колёса машины быстро скользят по тёмной и ровной дороге, увозят его всё дальше от горных рельефов. Светодиодные блики от фар отражаются на дорожных указателях. Совершенно не раздумывая, Келл сворачивает в сторону Токио, направляемый новым всплеском магических вихрей внутри себя. Те перешёптываются с ним, знакомя с фрагментарно просачивающейся информацией. И, совершенно просвещённый, теперь он точно знает, куда конкретно направляется. Большой город встречает Келла проливным дождём. Сродни настоящему потопу, он беспокойным топотом капель обрушивается на лобовое стекло автомобиля, пробуждая щётки стеклоочестителя от своего сна. Вездесущими каплями-брызгами дождь заполняет собой дороги, тротуары и крыши. Он заливает всё в округе приятным землистым запахом. Келл охотно вдыхает его сквозь приоткрытую тоненькую полосочку дверного окна. Сейчас он направляется в район Уэно, где годом ранее Танака приобрёл себе в собственность маленькую, но очень уютную квартирку. Удобно расположенная и не требующая кропотливого ухода за своей скромной площадью, она была идеальным вариантом для вечно пропадающего на работе холостяка. Превосходно. Келл подъезжает к нужному зданию и паркует машину, машинально выискивает взглядом второй этаж. Кажется, именно так всегда делал Танака, когда возвращался домой со своей смены. Эта намертво вросшая в него привычка невольно передалась и Келу. Он выходит из кабины, почти бегом преодолевает расстояние до крыльца, прячась под его козырьком, не успев вымокнуть под настойчивым дождём. Дверь под тридцать пятым номером, которую он ищет, находится одним пролётом выше. Он поднимается туда, нащупывая во внутреннем кармане чужой куртки связку ключей, открывает — та сразу же поддаётся ему. Келл проходит внутрь и ощущает неприятную затхлую среду: душным потоком спёртого воздуха она просачивается через дверной проём, смешивается с густой влажностью улицы, выгоняя прочь пыльный необжитый дух. Квартирка хоть и небольшая, но весьма уютная. Заставлена простенькой, но удобной мебелью. Келл обходит её по кругу, открывает поворотно-откидные створки окон, насыщая пространство бесконечно поступающим воздухом с улицы. Потом, раздевшись, быстро направляется в ванную комнату, проверяя подачу воды. Добротным напором она начинает литься из крана, настраиваемая смесителем, чтобы одарить восхитительной теплотой. Келлу нравится этот искусственный и ласковый водопад. Он самозабвенно греется в нём, собираясь с мыслями и заканчивает лишь тогда, когда чувствует, что смыл, наконец, всю эту вековую пыль, грязь и засохший кровавый смрад… Широкая кровать-татами, расположенная около окна, встречает его прохладой и свежестью чистого постельного белья. Келл с осторожной благодарностью укладывается в неё, накрываясь простынёй и какое-то время старается принять наиболее удобное положение, как вдруг осознает, что совершенно не желает сна. Тысяча лет забвения, проведённая в храмовой пещере, совершенно не стыкуется с возникшими реалиями окружившего его мира. Она злобно посмеивается над демоном и тем, что он сейчас творит. Но тот лишь сжимает свои зубы, негодуя. Прикрывает глаза, вслушиваясь, как настойчиво барабанят по подоконнику дождевые капли. Вопреки, пробудился. Вопреки, засыпает.***
Келл просыпается. Медленно раскрывает свои веки. Выныривает из тёмного небытия. И всё из-за чёртового шума. Опять. Он доносится извне, разливается звонкими колокольчиками детских криков и велосипедных гудков. Этим утром на улице солнечно, ярко и очень тепло. От ночного дождя не осталось ни следа. Демон морщится, неохотно поднимается с татами, тянется всем телом, похрустывая косточками своих стоп и спинных позвонков. Он тратит около получаса, чтобы привести себя в порядок: одевается в краденые вещи и прибирает следы собственного присутствия, скорее стремится покинуть одолженное им жильё. Когда это происходит, он закрывает дверь на ключ, предусмотрительно оставляя его под маленьким горшочком с Фиттонией. Уходит прочь. В его кармане лежит пять тысяч йен, так же позаимствованные из сбережений Танаки, и Келл решает, что обязательно вернёт должок, как только представится возможность. Он не вор. Придорожное кафе, расположенное неподалёку, встречает его игривым звоном дверного колокольчика и радушным приветствием официантки. Первый за день гость выбирает место, останавливаясь около столика, рассчитанного на двоих, и первым делом заказывает себе чашечку крепкого американо. Обслуживающая его девушка фиксирует выбор напитка и любезно рекомендует к завтраку восхитительные блинчики с джемовой начинкой. Недолго думая, Келл с ней соглашается, потому что совсем не видит разницы в том, что ему сейчас потреблять. Закончив с приёмом необходимой ожившему телу пищи, демон расплачивается за услуги человеческого существа и быстро встаёт с насиженного места, совсем не обращая внимания на то, с какой яростной бурей полыхают в этот момент чужие глаза. Неуёмная Магия крови, сортирующая для Келла «инструкции» жизни нового мира, по какой-то занимательной причине скрывает от него понятие «честно заработанных чаевых». Стремительно глохнет в сознании и больше уже не появляется. Она выполнила свои функции. Решила, должно быть, что в таких тривиальных действиях нет и толики смысла. Келл же, сытый и удовлетворённый утренней трапезой, подходит к двери и случайно сталкивается с группой молодых людей. Троица заходит в кафе, оживлённо беседуя друг с другом, и он случайно умудряется задеть своим плечом одного из юношей, сразу тихо извиняется. Парень, улыбаясь во все тридцать два, быстро уверяет его в том, что всё до неприличного в порядке, после чего спешит догнать своих товарищей. Его большие лучезарные глаза и забавный ёжик розовых волос на голове по-настоящему умиляют Келла. Пожав плечами, он слабо улыбается в ответ и собирается уходить, вот только не может сделать следующего шага. Кровь в его жилах заходится в бешеном танце, пульсирует в мозгу, вопит и умоляет тело сейчас же развернуться и возобновить этот секундный контакт. В неподдельном изумлении, его алые глаза широко распахиваются, а голос резко пропадает, предательски обездвиживает тугим узлом язык. Талисман в груди беспощадно вибрирует. Юноша с забавными волосами позади на миг оборачивается, замечая краем глаза странное поведение незнакомца. Он одаривает его беспокойным взглядом, но быстро переводит своё внимание, отвлечённый компаньонами. Келл делает глубокий вздох и совершенно ничего не слышит вокруг себя. Кровь гудит у него в голове, как циркуляционный насос. Сильно бьётся сердце. Он проглатывает нервный ком, пережавший горло. Понемногу возвращает себе контроль. Оборачивается.