Запах лекарств, спирта и дезинфектора.
Ощущения от смирительной рубашки странные: с одной стороны, обездвижен, и руки немного ломит от неестественной позы, с другой, словно спеленут выше пояса — и есть в этом какая-то память прошлого.
Белый халат, рыжие волосы, очки, ярко накрашенные губы. Дама пристально смотрит на него и говорит:
— Добрый день, пациент №1. Меня зовут доктор Янг. Пенелопа Янг. Вы понимаете, где Вы?
— Да, это Аркхэм. Я бы предпочел, чтобы ко мне обращались по имени.
— Но у Вас нет имени, — холодно усмехается дама. — Мы не поощряем вымышленные идентичности больных. Пока не представитесь по-настоящему, буду звать Вас так, как записано в медицинской карте. Я хочу помочь Вам излечиться. Будем сотрудничать или как?
Он молчит.
— Что Вас беспокоит?
— Вы.
— Начнем с осмотра. Посчитайте от 100 до 1, называя только нечетные числа.
В блестящем лотке равнодушно лязгают хромированные инструменты. Доктор берет оттуда металлический молоточек с резиновыми наконечниками и начинает постукивать по суставам пациента. Пока он считает, головка инструмента врезается в колено с куда большей силой, чем необходимо для проверки рефлексов.
— Вы сбились со счета. Начните заново.
Колени — еще терпимо, но удар по локтю, пусть и через ткань рубашки, пронизывает, словно током. Пациент невольно прячет вторую руку.
— Ну-ну, если Вы не даете себя осматривать, как Вас лечить? Так, на второй руке… М-да, со счета Вы снова сбились. Записываю: нарушения интеллекта. Хваленые умственные способности начинают Вас подводить, — доктор широко разводит руками. — Впрочем, это даже полезно для подавления Вашего нарциссизма.
— Вы меня нарочно сбиваете! — возмущается пациент.
— Так, еще и агрессия. Выпишу новый транквилизатор — должен ее снять. Лекарства, которые я Вам назначу, в любом случае тормозят умственную активность. А интеллект — не главное. Куда полезнее член общества с высокими моральными ценностями, чем умный преступник.
— В этом единственный смысл лекарств?
Доктор усмехается. Достает из стола длинную коробку, в которой, словно дорогой столовый прибор, хранится угрожающего вида предмет — так называемое колесо Вартенберга. К длинной стальной ручке с обмоткой параллельно присоединены два небольших колесика, утыканных острыми шипами. Пациент нервно косится на инструмент.
— Проверим болевую чувствительность. Что до лекарств, без них нельзя — у Вас немало диагнозов. Никто не может гарантировать, что препараты помогут. Но надо пробовать, назначать новые, еще…
— Пока человек не умрет?
— А что остается? Не лечить? В любом случае, психиатрия должна накапливать опыт. Результаты нынешних пациентов пригодятся для лечения будущих… Знаете, как у муравьев: переходя воду, они создают живой «мост». Нижний слой насекомых погибает, зато остальные проходят по их телам… Ложитесь на кушетку.
— Я не муравей. Вряд ли Вам попадался такой человек, как я!
— С манией величия? О, куда чаще, чем Вы думаете! — смеется доктор, потряхивая рыжими кудрями.
Больной укладывается на спину. Дама сильными руками затягивает ремни на его ногах. На лицо ложится темная повязка.
— Глаза завяжем для четкости ощущений.
Она развязывает и помогает снять смирительную рубашку, и тут же фиксирует руки ремнями. Колесики начинают бегать по шее, и в тело словно впиваются десятки булавок. Врач проводит по плечам с большим нажимом, с интересом разглядывая мускулистый торс. Покалывающие ощущения вызывают «мурашки» по всему телу.
Доктор Янг водит инструментом по обнаженному животу. Хотя здесь колесики скользят без нажима, пациент напрягается. Кажется, наблюдая за его поведением, медик испытывает долю нездорового сладострастия.
— Так как насчет жалоб? Я знаю, Вы не спите по ночам.
— Я работаю.
— Вот как? Оу, Вы официально заняты на ночной смене? Или это бредовые идеи заставляют Вас покидать дом в темноте?
— Я делаю то, чем люблю заниматься.
— Видите? У Вас некритическое отношение к своему состоянию. Не способны отличить болезненную тягу к чему-либо от полезной деятельности.
Доктор надевает какую-то загадочную манжету на запястье, и соединяет с нею инструмент.
Колесо опять бежит по коже груди, и внезпно жалит, снова и снова. Мышцы слабо подергиваются. Гаджет на руке — очевидно, генератор электрических импульсов. Рука опускается на низ живота. Боль легкая, но двойная: шипы царапают тело на поверхности, а ток убегает внутрь. Ощущение, будто пчелы атакуют, по одной-две, но очень упорно.
— Надо проверить самые чувствительные участки, — говорит психиатр и направляет адские колесики на соски.
Пациент уже откровенно дергается на кушетке. В его нервные окончания словно вонзаются иглы.
То ли что-то оценив, то ли наигравшись с подрагивающим телом, доктор перемещает электростимулятор на губы, и с интересом наблюдает, каким глубоким и напряженным становится дыхание обследуемого человека.
— Высуньте язык. Ну-же, не упрямьтесь. Это простая процедура. Я закончу обследование, хотите Вы этого или нет.
Она ловко двумя пальцами сжимает нос связанного пациента, и тот инстинктивно открывает рот. Колесики тут же проходятся по языку, заставляя содрагаться от острых ощущений. Наконец все завершается. С глаз пациента убирают повязку.
— Отлично. У Вас много врагов? — без паузы спрашивает Пенелопа, снимая с руки гаджет.
— Достаточно.
— Они хотят Вас убить?
— Регулярно.
— Используют иногда ядовитые газы и токсины? Опасность обычно угрожает ночью?
— Да. И да.
— Один из Ваших диагнозов — паранойя. Темнота пугает психически больных людей, как детей. Вам кажется, что мир не безопасен. Но все дело не в злоумышленниках, а в поломке мозга, который заставляет Вас делать такие выводы.
— Я не боюсь тьмы. Враги так же реальны, как Вы. Они меня, кстати, тоже не пугают. Вы все понимаете неправильно!
— Бред правдоискательства. Вы слишком возбуждены сегодня. Придется сделать расслабляющую процедуру.
Доктор неспешно натягивает белые латексные медицинские перчатки. В глухом хлопке латекса, когда он плотно охватывает руку, есть что-то тревожное. А в улыбке Пенелопы что-то пугающее.
Янг достает длинные тонкие иглы для акупунктуры и подходит к пациенту. Тот нервно отводит взгляд от колючих предметов, и у довольного психиатра глаза хищно поблескивают.
Дама на время развязывает ремни и настаивает, чтобы пациент перевернулся на живот, снова тщательно пристегивает. Примеряется, протирает участок кожи спиртом, и…. Не втыкает иголку в точку на теле, а, собрав пальцами складку кожи, погружает на всю длину под нее. Через небольшое расстояние, пройдя близко к поверхности, острие выходит наружу. Оставив все так, врач начинает вводить горизонтально другую иглу на новом участке.
— Это не иглоукалывание, — бормочет пациент. — Я знаю. Его делают иначе.
— Молчите, больной, а не то надену кляп, — прерывает дама. — У Вас есть медицинский диплом? Вот и не мешайте проводить процедуру.
Пока доктор-садист вводит еще с десяток иголок на плечах и спине, больной отчаянно ерзает, насколько позволяют ремни, и даже постанывает. Она специально нажимает на пластиковые канюли, двигая иглы внутри, под кожей, усиливая его беспокойство. Психиатр подозрительно мурлыкает от удовольствия и облизывается. Иглы вонзаются в тело уже на бедрах.
— Так, пока Вы успокаиваетесь, проверим нарушения мышления.
Дама достает какие-то картинки и держит их по очереди перед лицом лежащего больного. Он едва успевает рассматривать.
— Разделите предметы по категориям, — командует психиатр.
— Луна, чернильница, сердце, море — скажем, «романтика».
— Нет. Правильный ответ: чернильница и карандаш — канцтовары, луна и море — природа…
— А кто решил, что верно только так? Почему нет другого варианта? — удивляется пациент, пока доктор вытаскивает иголки из его тела.
— Потому что есть норма, стандарт, а Вы от нее отклоняетесь. Потому что так отвечают все здоровые люди. Так и запишем: нарушение суждений. А то, что пациент спорит — отсутствие мотивации к выздоровлению. Значит, состояние достаточно тяжелое. А чему Вы улыбаетесь? Еще и неадекватная реакция. Пропишу-ка я влажные укутывания на ночь.
— Это что?
— Ммм… раздеть пациента. Туго обернуть мокрыми простынями. Оставить до утра. Высыхая, ткань стягивает невыносимо туго. Это больно — кричат почти все.
— Но зачем?!
— Для мотивации. Неважно. Кажется, Бэтмену пора делать укол…
— Нет. Никаких уколов! Стоп.
— Да это просто физ.раствор.
— Нет. Я запрещаю мне что-то вливать! Мы же договаривались…
— Вечно ты все портишь, Брюс, — раздраженно говорит «дама», стаскивая рыжий парик. — Тогда я еще раз проверю чувствительность. В самых любимых местах.
Джокер, который изображал доктора Янг, все еще в белом врачебном халате и очках, возвращается за электростимулятором с колесиком. И направляет его прямо на возбужденный фаллос «пациента» Брюса. Вначале медленно проводит по стволу, облизываясь, возбужденный до края, а потом пристраивается и нежно охватывает подрагивающий член губами.
Темный рыцарь уже громко стонет от перепада ощущений. Переход от легких покалываний, а затем и мышечных подрагиваний, уже словно от раскаленных игл, к мягким прикосновениям дразнящего языка продирает холодком по коже. Клоун чередует ласку и «пытку» снова и снова, пока Брюс не требует поскорее отвязать его, если Джей хочет получить свою порцию удовольствия.
Тела любовников наконец-то с наслаждением прижимаются друг к другу. Рот тянется ко рту. Помада размазывается по лицам обоих. Белый халат сброшен на пол.
Джокер, разгоряченный, но больше не игривый, серьезный, льнет к Брюсу, будто пытаясь спрятаться — от воспоминаний, ощущений, от себя. И словно в трансе, со странным восторгом, шепчет:
— Все закончилось, Брюси-бой, я с тобой, я с тобой.
Они сжимают друг друга крепко, как могут. Обоим надо почувстовать, что они вдвоем. Джокер тает, изнемогает от неожиданного прилива тепла. В этой игре Бэтмен практически играет его самого. И Джей не знает, освобождает и утешает он Брюса, или как будто попадает в прошлое, и освобождает и утешает самого себя.
Темный рыцарь стискивает его, целует, присваивая, защищая, «забирая» из прошлого.
Они втягиваются в один ритм, одно движение, одно сердцебиение. Двигаются, сплетаются, приближаются к разрядке… С каждым толчком, каждым мучительно-сладким ощущением им, как никогда, хочется забыться, хоть на минуту перестать быть собой, вжаться в партнера, соединить силы, влиться, вымесить из податливых тел — только в ожидании оргазма — единое «мы».
Спазмы, содрогания дают наконец освобождение и расслабление. Они отдыхают. Все почти привычно.
Но — не совсем. Не совсем.
***
Брюса не заводит боль, когда приходится ее терпеть самому. Не заводит медицинский фетиш или электросекс. Скажи кто в былые времена, что плейбой и красавчик позволит втыкать в себя иголки и пропускать ток, он бы поднял его на смех. Бэтмен — не мазохист. Для него даже ролевые игры подобны ресторанным изыскам, которые манят пресыщенных людей. Пробовать можно и приятно, но голод лучше насытить чем-то более здоровым и добротным.
Но когда Джей однажды смотрит на него болезненным, лихорадочным взглядом и предлагает поиграть в Аркхэм, это — не только про секс.
Брюс думает, что Джокеру до сих пор снится больница. Брюс думает, что Джокер о ней вспоминает. Но не рассказывает. Как никогда не признается, как его не спрашивай, что с ним там было. Не полностью доверяет …
Что с ним было те времена, когда Бэтмен упорно, раз за разом, отлавливал его в Готэме и доставлял в больницу. И категорически не хотел знать, что в ней происходит. Не хотел разбираться в тех слухах, которые доходили о порядках в Аркхэме (опыты, запрещенные препараты, избиения, изнасилования).
Первая мысль тогда, злая и холодно-справедливая: «Психи-преступники, причинившие другим людям немало страданий. Не мне вникать, что с ними делать. Не мне их спасать».
Вторая мысль, трусливая и неравнодушная: «Так
он хотя бы жив, защищен от смертной казни».
Третья, успокоительная: «Откуда эти слухи? От пациентов с бредом? От лживого клоуна? От тех, кто сами себе наносят повреждения и любят боль? Кто просто хочет вырваться на свободу? Нельзя верить ни единому слову».
Брюс не хотел знать тогда. Джей не хочет вспоминать теперь.
Но Темный рыцарь замирает, когда однажды Джокер со смехом спрашивает:
— Все еще интересно, как оно, в Аркхэме? Хочешь попробовать сам? — и показывает на рекламку товаров для мед.фетиша.
А за смехом — не возбуждение, а нездоровый блеск в глазах, что-то темное — то ли боль, то ли месть, и вызов, и страх, что Бэтмену наплевать, и — неуверенное, новорожденное доверие.
И Брюс, конечно, соглашается. Продевая руки в рукава смирительной рубашки, думает, что еще никогда не заходил так далеко. Не терял настолько контроль.
— Вот так бы с тобой обращались, если бы ты попал туда как Бэтмен. Не как попечитель клиники Брюс Уэйн.
Они играют раз за разом, и Джокер слишком много говорит, как для сексуальной игры, каждый раз всплывает все больше подробностей. Темный рыцарь и сам вступает в длинный диалог, всерьез пытается опровергнуть, что любую фразу можно истолковать, как болезнь, на любое чувство навесить диагноз. Он верит, что не дал бы объявить себя больным. Но, если честно, даже в игре ни черта не получается.
Каждый раз, когда иголки вонзаются в его тело, Брюс думает, что Джей мстит за то, что он возвращал его в этот дом скорби. Но чуть позже, когда он видит щемящий взгляд Джокера, понимает, что ошибается.
И все равно чувствует себя не охотником за новыми ощущениями, а средневековым флагеллантом, который очищается уколами шипов от уколов совести.
***
Джокер, когда уже они просто лежат вдвоем, вспоминает, как представлял в Аркхэме, что Бэтмен — рядом. Что Бэтмен — с ним.
Без особой надежды, что реальный Темный рыцарь заглянет в больницу, что ему не плевать, выживет этот пациент или нет.
Тот, кто сдает в Аркхэм, и, сам того не зная, дает силы для побега. Живое тепло, которое манит выныривать из безумия.
В безнадежных «аркхэмовских» фантазиях Брюс поддерживал его. Шептал:
— Я с тобой, Джокер, я с тобой.
— Джей, там все было так же? — спрашивает сейчас реальный Брюс. Трогательный в своем чувстве вины. Отгоняющий, как и тогда, его демонов, сам того не зная.
— Что ты! Намного, намного хуже, — смотрит на притихшего Брюса и деланно смеется:
— Шучу. Просто иначе. Забудь. Аркхэм — всего лишь игра.
