More than friends

- Почему ты всегда носишь чёрное? Это неправильно, Чуя! Ты ведь ученица Коё-сан, да? Ты тоже должна носить кимоно и ходить с зонтиком, и быть такой же тихой! - Я никому ничего не должна! И я не громкая! Это ты постоянно выводишь меня из себя! И чёрный - прекрасный цвет. Так я всегда готова к твоим похоронам! - Ах, Чуя! Это так мило! Ты бы пришла, да? - Аргх, отвали от меня, придурок! Вспоминая разговор двухмесячной давности, Дазай прислоняется спиной к массивному стволу векового клёна и скрещивает руки на груди, наблюдая издалека за сценой прощания. Погода для пребывания на кладбище разыгралась самая подходящая. Свинцовые тучи давят на головы. Кроны деревьев угрожающе шелестят, передавая друг другу ропотом весть о новых жильцах в кладбищенской земле. Покрывающий тут и там землю возле новых и старых могильных плит ликорис гнётся под напором ветра к земле. Первые капли мороси уже срываются с неба, но Чуя стоит там, у могил, и не двигается. В скорбном молчании рядом с ней стоят её люди - те из отряда новобранцев, что выжили. Это стандартная процедура - проверка новичков в какой-нибудь простенькой миссии. Вот только Чуя принимает каждую смерть слишком близко к сердцу, а новобранцы мрут как мухи, потому что слишком слабы, глупы или нерасторопны. Она не может спасти всех. Она и не должна спасать всех. Но каждый раз, каждый чёртов раз она приезжает на это кладбище, когда погребение закончено, и какое-то время стоит вот так, мысленно общаясь с погибшими, прося у них прощение за то, в чём совершенно не виновата. Каждый сам творец своей судьбы, а уж в мафии так особенно. Не будешь осторожен - труп. Не будешь расторопен - труп. В этом мире только одно правило - либо ты, либо тебя, и в тени это приобретает абсолютный, буквальный смысл. Чуя не должна и не обязана спасать каждого из тех, кто отлично знали, на что идут. И всё же она здесь. И всё же она мучается совестью и скорбит о совершенно чужих ей людях. Прозвучит странно, но скорбь ей к лицу, как и чёрный цвет. Дазай поэтому и поехал за ней - чтобы полюбоваться. Чуя похожа на цветущий вокруг ликорис, вот только в отличие от цветов не гнётся под напорами ветра и не прогибается из-за капель дождя. Она стоит там, возле новых полированных надгробий, с прямой спиной, вскинутым подбородком и скрещенными на груди руками. Чёрные чулки, юбка карандаш, привычный укороченный пиджак, серый жилет и кожаный галстук-боло. На её руках как всегда тонкие перчатки, а на шее - подаренный Дазаем чокер. На плечах - привычное пальто, на голове - дурацкая шляпа. Наплевать, что полезная при использовании «Порчи». Дазая бесит, что она скрывает яркие рыжие волосы: такие красивые, густые, вьющиеся. Единственная яркая деталь помимо волос - туфли Чуи. Дазай подарил их ей на день рождения две недели назад, чтобы в её ежедневном гардеробе был хоть какой-то яркий цвет. Эти туфли хорошо смотрятся на ногах Чуи. Они на небольшой платформе и имеют тонкие, но устойчивые каблуки, внутри которых спрятано по маячку и выдвижному лезвию - Дазай был так любезен, что позаботился о функциональности подарка. И пусть Чуя до сих пор ноет, что туфли вычурные и не нравятся ей, она постоянно их обувает. Хотя Дазай может согласиться, что эти атласные ало-оранжевые - в тон подворотам её пиджака - туфли с закруглёнными носами лучше подошли бы для мраморной плитки, намытого до блеска кафеля или линолеума. Не для разбитых каменных плит узких дорожек кладбища. Не для сырой, свежевскопанной, только-только выровненной земли. Не для такого пасмурного дня, когда воздух постепенно наполняется серой дымкой измороси, оседающей на тёмном пальто Чуи россыпью крошечных бриллиантов. - Как же ты красива, Чуя, - выдыхает Дазай, когда порыв ветра подхватывает её волосы, и Чуя придерживает их пальцами. После этого она как будто отмирает; похлопав по карманам пальто, достаёт пачку сигарет. Дорогие, импортные, с золотым ободком у фильтра - подарок Хироцу-сана, пахнущий древесной смолой и сладкими кедровыми орешками. Этот запах всегда так причудливо переплетается со шлейфовыми французскими духами Чуи. Им хочется дышать и дышать. Дазай обожает этот запах, поэтому выпрямляется и неторопливо приближается, наблюдая за тем, как стоящие вокруг неё подчинённые почти одновременно достают из карманов зажигалки; наблюдая за тем, как Чуя криво улыбается, глядя на стушевавшихся смущённых мужчин, и прикуривает от огонька зажигалки своего главного помощника, который тут же со склонённой головой делает шаг назад. - Дазай-доно? - шепчет кто-то, заметив его. Чуя оборачивается на шёпот, вскидывает взгляд на звук приближающихся шагов, и Дазай в который раз невольно вспоминает сцену из того фильма про гейшу, который однажды от скуки смотрел, пока дожидался Чую дома, чтобы вытащить её куда-нибудь поужинать. Как забавно она пыхтела от злости, когда поняла, что он снова вскрыл её замки. В любом случае, сцена из фильма, да. Финальный экзамен, когда гейша должна была обжечь, приворожить одним только взглядом случайного прохожего. У девушки в фильме были необычные, подобные воде в бушующем штормовом море голубые глаза. У Чуи глаза намного ярче, насыщеннее, красивее, но потому и обжигают, цепляют только сильнее, когда она бросает взгляд из-под полей шляпы. Дазай мог бы смотреть на неё целую вечность. - Оставьте нас, - бросает он её подчинённым и встаёт рядом, плечом к плечу. Дорожка пустеет в считанные секунды. Где-то вдали гремит гром. Скоро разразится буря, но Дазай не торопится уйти и не торопится увести Чую. Встав к ней вплотную, он наполняет лёгкие её запахом и осторожно приобнимает за плечи. Помедлив, Чуя сама сдвигается, встаёт перед ним, и это знак, что Дазай может обнять её со спины, укрывая в своих объятиях и полах плаща. Чуя такая миниатюрная, совсем крошечная. Чиби Чуя, крошка Чу - как только Дазай её ни называл за всё то время, что они знакомы с далёких пятнадцати. И всё же, несмотря на свою псевдо-хрупкость, Чуя самая сильная. И как человек, и как личность, и как боец, и как эспер, и как девушка. Она восхитительна, в самом деле восхитительна, и Дазай невероятно рад, что это бесценное сокровище принадлежит ему. Хотя могло ли быть иначе? Между ними с первого взгляда пробежала искра, и неважно, что искра эта чуть не сожгла обоих, пока притирались, учились работать вместе и узнавали, познавали друг друга. Главное, что сейчас, семь лет спустя, Чуя в его руках, принадлежит ему, и сам Дазай тоже только её и только для неё. Самая необычная девушка из всех. Сила и ловкость. Гибкость и изворотливость. Ум и решительность. Доброта и отзывчивость. Чуя - Руководитель Исполнительного комитета и сосуд Арахабаки, но никогда не пользуется своим положением или своей природой, чтобы получить что-то лично для себя. Чуя самодостаточна и знает себе цену, подобно своей наставнице умело игнорирует сальные взгляды и ехидные замечания о том, что её место в борделе - всё с истинным холодом непробиваемого айсберга, способного потопить сотни «Титаников». Чуя не любит драгоценности и не пользуется косметикой. Вместо бриллиантов и жемчугов - бархатные перчатки и чокер. Вместо чёрной подводки и алой помады лишь тональный крем, чтобы скрыть синяки недосыпа из-за загруженного графика, и пахнущий персиком бальзам, который Дазай каждый раз съедает с её губ под недовольное бормотание, смешанное со сбитым дыханием и обменом всё новыми и новыми поцелуями. Чуя порой напоминает Дазаю кицунэ - опасного девятихвостого демона-лиса, который одним помогает найти дорогу домой, а других сводит с ума, прежде чем пожрать душу. Дазаю повезло, потому что его Чуя привела в итоге домой. Чуя и есть дом: её голубые глаза, её рыжие волосы, её кремовая кожа, её тепло и её запах. Когда Чуя рядом, когда она обнимает его, когда целует, Дазай чувствует себя переполненным, настолько, что ни о какой пустоте в душе не может быть и речи. Высасывающая из него все соки пустота «Исповеди» жалобно скулит и забивается в угол, когда Чуя обхватывает его лицо тёплыми ладонями поутру и улыбается; когда разваливается на его груди и забавно морщит нос, лукаво сверкая глазами из-под золотисто-рыжих ресниц. Ну точно лисица, нежащаяся в тепле и покое. Кицунэ, которой Дазай добровольно отдал свою душу. - Я мог бы в сотый раз повторить, что ты не можешь спасти всех и что это не твоя вина, но ты и сама это знаешь, верно? - спрашивает Дазай, когда сигарета заканчивается, и Чуя чуть поворачивает голову, позволяя ему вжаться губами в её висок. - Знаешь и всё равно зачем-то винишь себя. - Это сложно объяснить, - пожимает плечами Чуя и наконец-то отрывает взгляд от надгробий, смотрит на тёмное, ставшее почти чёрным небо. - Я знаю, ты прав. Но также я знаю, что могла натренировать их лучше. Что могла разработать план лучше. Что могла... - Это не так, - обрывает Дазай, крепче прижимая её к себе. - Ты знаешь, как набирается опыт. Знаешь, что не можешь запрограммировать человеческую психику. Ну, ты ведь не я. - Повезло-то как, - с сарказмом отзывается Чуя и позволяет взять себя за руку, потянуть прочь от могил. - Думаю, что так, - улыбается Дазай. - Моя Чиби-версия выглядела бы ужасно. Увернувшись от пинка, он негромко смеётся и оборачивается к недобро прищурившейся Чуе; продолжает уже серьёзнее: - Ты не можешь запрограммировать их психику. Они могут говорить, что не боятся. Они могут говорить, что достаточно смелые или сильные, или ловкие. Но человек сам о себе может многого не знать. Они думают, что закричат от испуга, но у них пропадает голос. Они думают, что побегут в ужасе, но застывают в ступоре. Они думают, что в критической ситуации смогут мыслить разумно и холодно, а сами поддаются мгновенной панике. Это то, что ты не можешь учесть, не можешь исправить, отрегулировать. Но ты всегда делаешь свою работу хорошо, Чуя, и поэтому тебя такая высокая выживаемость у новичков, несмотря ни на что. - Зато у тебя все мрут как мухи, - цыкает Чуя и прибавляет шагу, чтобы идти рядом, плечом к плечу. - Это потому что я заранее знаю, кто дойдёт до финала, и не вижу смысла проводить ступенчатое отсеивание, если можно избавиться от бесполезных сошек во время первой же проверки, - пожимает плечами Дазай. - Как лицемерно. Тебе бы стоило хоть немного ценить чужую жизнь, - в который раз говорит Чуя. - Что ж, тебе бы стоило хоть немного меньше ценить чужую жизнь, - в который раз парирует Дазай. Чуя закатывает глаза, позволяет украсть у себя один лёгкий мимолётный поцелуй, а после их привычно переплетённые по дороге пальцы расцепляются. Чуя не любит показывать их отношения на людях, привлекать лишнее внимание, и Дазай уважает её желание, поэтому отпускает и начинает идти чуть позади, вновь принимаясь любоваться. Силуэт Чуи теперь скрыт от него развевающимся на ветру пальто, но он видит обтянутые чёрным капроном тонкие щиколотки и красивые яркие туфли, так подходящие его Чуе. «У Чуи самые красивые ножки на свете», - думает Дазай, наконец-то отрывая от них свой взгляд и обращая внимание на засуетившихся при виде вышедшего с территории кладбища «Двойного Чёрного» подчинённых Чуи. Вспоминая коллекцию ужасных шляп, начало которой положила шляпа Рандо, он задумывается о том, чтобы подарить Чуе ещё одну пару туфель. Может, на этот раз тёмно-синюю. В конце концов, если у Чуи есть её кошмарные шляпы, должно же быть и что-то, что будет радовать глаза Дазая, верно? Они ведь напарники и не только, почти постоянно находятся вместе. И если Дазай будет любоваться ножками Чуи в красивых ярких туфлях, его не будет постоянно мутить при виде её дурацких шляп. Неплохой выход, пусть Дазай и предпочёл бы все эти шляпы сжечь. Но тогда Чуя без капли милосердия сожжёт его самого, и Дазай больше не сможет ею любоваться, а это очень, очень скучно, и неважно, существует загробная жизнь и перерождение или нет. Чуя всегда должна быть рядом. Чуя всегда должна находиться перед его глазами. Это залог личного счастья Дазая, и от мысли, что для Чуи в его отношении дела обстоят точно так же, в груди Дазая зарождается приятное тепло.

|...|