Голос крови

      Он отвык от всего этого: от облупленной краски на стенах, от пронизывающего холода и противной влаги, от этого запаха плесени, с которым не помогает справиться даже регулярное проветривание и прогревание комнат. Такое чувство, что это не жилище так пахнет, а жизнь тех, кто здесь обитает.       От ощущения тоскливой безнадежности.              Но даже за время длительного отсутствия не забылись наработанные годами привычки: рука на ощупь тянется к выключателю, чтобы озарить светом прихожую, в которой его традиционно никто не встречает, хотя обитатели прекрасно знают о визите. И можно подумать, что никто не ждет, но на самом деле это не так, к сожалению. Он скидывает обувь, делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить уже ускорившееся сердцебиение, и заходит внутрь жилых комнат, чтобы сделать вежливый приветственный вай:              — Здравствуй, отец.              Как бы было в других семьях в таком случае? Теплые приветственные объятия? Радостные улыбки? Многочисленные расспросы “как дела” и сетования “ты так похудел”... Но не в его случае. Потому что все, что он заслужил — это укоризненный взгляд и холодное:              — Ну что же, проходи. Наконец ты почтил нас своим присутствием, Галф.              Его не обманывает вежливость фразы, потому что сразу понятно: им недовольны.       Сильно недовольны.              Он, конечно, знал об этом и даже морально был готов, но одно дело — думать об этом в теплом уюте поместья, а другое — сталкиваться лицом к лицу с ледяной реальностью, от которой невольно стынет кровь в жилах, но с которой неминуемо приходится иметь дело. У него нет благовидного оправдания, поэтому Галф невольно немного вжимает голову в плечи, готовясь получить все те лучи презрения, которые он заслужил.              — У меня не получилось раньше выбраться, чтобы не вызвать подозрений.              — И выбраться не получилось, и достать сведения — тоже. Я сильно разочарован в тебе, Галф.              Он уже давно не маленький мальчик, боящийся этого равнодушного тона, который в любой момент может стать невероятно злобным и яростным, но все равно выученные рефлексы остаются с ним. Галф старается как будто немного ужаться, чтобы в случае ударов площадь повреждения была намного меньше.              Да, сейчас он почти 2 метра ростом и уже не тот слабый мальчик, многое умеет — опять же благодаря этому “воспитанию”, но чувство выученной беспомощности так сложно вытравить из себя, как и панический страх перед тем, кто сильнее тебя, кому ты не можешь дать отпор. Поэтому он старается смотреть максимально ровно и беспристрастно, отвечая на обвинения:              — Да, я виноват, отец, что подвел тебя.              Самое сложное — понять: что из того, что он теперь знает, можно рассказать, чтобы не навредить Мью. Потому что если кто-то посторонний узнает, что на самом деле молодой лорд Суппасит охотится по ночам за себе подобными — это можно будет использовать против него. А его отец, конечно же, не упустит такой шанс…              — Рассказывай, что тебе удалось узнать. И не те крохи, что ты мне присылал про чеснок или серебро — эти байки давно не новость для меня.              Не новость? Но почему тогда ими забивали его голову с детства...       Галф нервно сглатывает — это явно не укроется от внимательного взора, но все же он садится перед мужчиной и сцепляет руки в замок, чтобы хотя бы немного унять дрожь тревоги.              — Он не замешан в том, что происходит с людьми последнее время. Лорд строго за кровь в пакетах. Все люди в поместье убеждены в его порядочности, поэтому я не думаю…              — Думать — не твое дело, Галф, — его перебивает резкий холодный голос. — Ты просто должен четко выполнять то, что я тебе говорю. Разве не так должен вести себя послушный сын?              Галф смотрит на человека, который подобрал их с сестрой “по доброте душевной”, как тот сам любил повторять. Вырастил, не дал умереть с голода на улице, заменил родителей, которых он сам не знает и не помнит. Но взамен… потребовал беспрекословного подчинения и покорности.       И еще не спорить. Никогда.       Иначе…              Он всячески старается сохранять невозмутимое выражение лица, чтобы отец ни за что не догадался, что тот испуганный ребенок все еще живет внутри и дико боится наказания.       Ребенок, который научен отслеживать каждое резкое движение, каждое слово, каждое изменение в мимике лица, чтобы успеть сгруппироваться перед ударом.              Но сейчас он взрослый и сильный, уверенный в себе, поэтому не позволит своим страхам взять над ним верх. А еще хитрый, потому что теперь умеет притворяться так, как надо ему:              — Да, отец, конечно.              Галф надеется, что получается имитировать все тот же покорный восторг, который так радует человека, который столько лет жестоко использовал его в своих целях.              Натаскивал его ментально, рассказывая, какие монстры вампиры, как те потребительски относятся к людям — хуже, чем к животным. И что эти чудовища ни перед чем не остановятся, пока не будут доминировать над людским родом, загнав их в подобия инкубаторов, где будет производиться для них еда. Да, даже пресловутые банки крови его не переубедили — совсем наоборот: в его голове это как раз предвестник этих человеческих плантаций, на которых будут кормиться вампиры как властелины мира.              Натаскивал и физически. Галф до сих пор помнит, как рыдал по ночам от боли и нечеловеческой усталости после изматывающих тренировок, во время которых ему никто не делал поблажек. Потому что он во что бы то ни стало должен был освоить все навыки, которые позволят стать ему профессиональным убийцей вампиров. И только нежная рука его сестры, что вытирала его слезы и ласково гладила по голове в минуты отчаяния, позволяла не сойти с ума… И цепляться за этот мир, не уйти, потому что он не мог позволить Грейс остаться здесь совсем одной.       С этим человеком.              Да, ее пока не трогали, но Галф прекрасно понимал, почему: чтобы он был управляемым.       Покорным.       Верным.       Потому что Грейс — единственный дорогой человек, за жизнь и благополучие которого он готов собой пожертвовать.              — И ты должен понимать: если он для нас бесполезен — его надо устранить, потому что он может выдать тебя. Ты сам говорил, что он что-то подозревает.              Галф готов отрубить себе руки за то, что тогда необдуманно это написал. Но теперь уже поздно отрицать, хотя он и пытается исправить свою оплошность:              — Сейчас я в этом не так уверен. Мне кажется, что мне удалось втереться лорду в доверие.              — В доверие? — мужчина насмешливо фыркает. — Сколько раз я тебе говорил: вампиры — это не люди, у них нет понятия относительно человеческих чувств. Не обманывайся их внешностью: под этой человеческой оболочкой внутри скрывается монстр.              Он смотрит на человека перед собой и понимает, насколько правдивы эти слова: под тонкой пленкой показной заботы бурлит котел пороков вроде гордыни, злости и ненависти. Потому что Галф не знает, есть ли хоть кто-то в этом мире, кого его отец искренне любит. И уж точно не людей, за благо которых тот радеет — о нет! Человеколюбие не свойственно этому мужчине, лишь какая-то обреченная ненависть — как у истинного фанатика, а религию он сам себе придумал…              В то же время в “монстре” Мью Галф увидел саму человечность: сострадание и самопожертвование, когда лорд защищал его ценой собственной жизни. А еще невероятную нежность в те моменты, когда они оба беззащитны друг перед другом...              Сейчас самое разумное — это заткнуть себе рот, чтобы возражения не пробились наружу, и соглашаться, а что делать — он придумает потом.              — Да, конечно, отец.              — Хороший мальчик, — тот довольно улыбается. — Я уж подумал, что вольный воздух испортил моего сына, но ты не разочаровал меня. Такой послушный — как всегда. Идеальный.              Идеальный убийца, которого ты взращивал: безропотный, готовый повиноваться каждому твоему слову.       Но… я уже давно понял, что твоими устами говорит не бог, а дьявол.              Он видит, как искажается лицо от ощущения безграничной власти, становится практически уродливым. Его почти перекашивает от этого зрелища, но пока он вынужден терпеть, потому что не придумал, как вытащить Грейс из этих хищных когтей.              — Я даю тебе еще несколько дней. Если не добудешь нужные нам доказательства — убьешь лорда, инсценируешь нападение другого вампира — пусть думают, что они между собой не поделили что-то. Или кого-то. Свидетели нам точно не нужны, — яд этой улыбки разъест любую броню.              Но Галф, кажется, уже нарастил ее столько, что его ничто не прошибет. Поэтому он покорно наклоняет голову:              — Спасибо, я не подведу.              Сейчас важно ни словом, ни жестом не выдать то, как страх липкой лапой сжал его сердце, ведь ему отдали прямой приказ убить того, по ком оно трепещет и (не)много сходит с ума.              — Теперь можешь увидеться с ней.              И снова невероятным усилием Галф старается удержать беспристрастное выражение лица, потому что это тот момент, ради которого он терпит все это — когда его обнимают дрожащие руки, а он не может остановиться шептать на ухо:              — Потерпи еще немного, пожалуйста! Я придумаю, как тебя отсюда забрать… Пожалуйста, потерпи.              Да, Грейс знает — и уже давно — о том, что он задумал.       Что он всеми правдами и неправдами заслужил доверие их названного отца для того, чтобы его одного выпустили “на задание”. Только чтобы получить шанс найти способ вытянуть и девушку из этого логова фанатиков. Но пока его сестра в заложниках, у него нет другого варианта, кроме как кивать китайским болванчиком на каждое слово их надзирателя и сгорать от беспокойства за нее.              Галф не слышит от нее ни слова упрека, ни одной жалобы — только надежда светится в этих больных от усталости глазах. Он знает, что их переписку читают, поэтому никогда не пишет ей что-то, что может навести на подозрения. Зато в эти секунды, когда их ненадолго оставляют наедине, он может хоть немного приободрить ее и обещать чудо:              — Я обязательно тебя вытащу. Верь мне…              И она верит — как и всегда.       И безумно страшно предать это доверие.       И невыносимо больно выпускать ее, тоненькую и испуганную, из своих рук, но он вынужден сейчас уйти.              Ему не нужны дополнительные инструкции — сказанного вполне достаточно, но Галф все равно не знает, что ему делать дальше.              В поместье он возвращается уже достаточно поздно, хотя предупреждал, что задержится. А лорд без единого вопроса отпустил его — удивительно, откуда столько доверия…              Сейчас же, приняв душ и простояв под обжигающе-горячим потоком воды непривычно долго, чтобы хоть немного успокоиться, он дрожащей рукой стучится в двери личных покоев лорда: пришло время ежедневного (точнее, ежевечернего) лечения. И Галф будет помогать восстанавливаться тому, кого должен, возможно, убить через несколько дней.              Сердце дергается на тихое “войдите”, хотя Мью явно прекрасно знает, кто это.              Это тот человек, который испугался, когда проснулся утром — снова в этих руках, из уз которых не хочется высвобождаться.       И которые принесли ему невероятное наслаждение.              Галф не может вести себя так, будто между ними ничего не происходит, но у него все еще не хватает храбрости начать этот разговор. Это детское “я не буду об этом говорить — значит, проблемы нет” пока устраивает их обоих, но он прекрасно понимает, что время этой отговорки неумолимо быстро истекает, потому что уже глупо отрицать: их жажда взаимна. И дело не только в том, что Мью зависит от него, от его крови, а в том, что их тянет друг к другу столь непреодолимо, что весь налет разума и логических обоснований тут же смывается волной жара, что моментально вспыхивает между ними, стоит только их глазам встретиться.              Из его головы вылетает все то, что беспокоило его еще минуту назад. Все, что сейчас имеет значение — желание, что горит алым в темных глазах, которому он не может и не хочет сопротивляться.              Именно поэтому он дрожит, когда делает несколько неуверенных шагов навстречу, пока его крепко не обнимают руки, что забирают его тревожность и дают ощущение того, что все тут правильно, он на своем месте.       Со своим человеком.              Но все же он замирает, когда их лица так невыносимо близко — настолько, что безумно сложно удержаться от того, чтобы прильнуть к этим искушающим губам, которые так и манят. Какая-то рациональная часть все еще жива, все еще пытается тормозить: Галф, ты тут совсем не для этого.              И он даже слышит ее, потому что этот голос вторит его внутренней неуверенности, поэтому он откидывает все порочные мысли по отношению к лорду, отворачивается и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, которую почему-то нацепил как броню. Галф ничего не говорит, только немного наклоняет голову: вот он я, можешь приступать.              Еле заметная горькая усмешка искривляет эти красивые губы, которые не спешат приникнуть к предоставленной в доступ плоти. Пальцы своей прохладой заставляют вздрогнуть, когда гладят почти невесомо трепещущую жилку. Приносящий удовольствие рот так близок к его горлу, что Галф кожей ощущает дразнящее теплое дыхание, но Мью как будто продолжает испытывать его терпение: все так же, не произнося ни слова, осторожно поглаживает чувствительную область, словно не решаясь приступить к решительным действиям.              Это промедление убивает его, изматывая, но при этом позволяет осознать несколько вещей.              Он соскучился, очень. По этим неспешным ласкам, но внимательному нежному взгляду — так может смотреть только он. Хотя они виделись всего несколько часов назад, но Галфу после визита “домой” кажется, что прошла вечность.              Он сейчас как будто подпитывается от лорда его силой, уверенностью — непоколебимой, мощной. Рядом с ним кажется, что все проблемы — решаемы, просто потому что Мью дает понять: Галф не один.              Лорд до него еще почти не дотронулся, а Галф уже изнывает — настолько силен огонь, что разгорается внутри, стоит только посмотреть и увидеть такой ответный взгляд. Поэтому он отбрасывает куда подальше всю рациональность и сомнения, потому что слишком сильно хочет.              Мью удивленно охает, когда его груди касается ладонь, что осторожно толкает его на кровать (раны же! не повредить бы), а затем Галф с неописуемым отчаянием приникает к нему, привычно усаживаясь сверху на мощные бедра и запуская руку в серебро волос, потому что больше терпеть не в состоянии ни секунды: он слишком голоден.       Он слишком нуждается в том, чтобы его желали.              Эта крепость тут же пала к его ногам, потому что жадные руки сразу обвивают талию, прижимая к себе, а вожделеющие его губы приникают к вене, что своим ритмом кровотока заводит их обоих еще сильнее.              Галф не видит смысла скрывать собственное возбуждение, поэтому стонет громко и отчаянно, когда оно растет по экспоненте, стоит только острым зубам вспороть его кожу в сладкой боли укуса. Поэтому он больше не таится, его руки начинают путешествовать по желанному телу, с восторгом его гладя, а Галф упивается стонами, которые он сам же и провоцирует.       Упивается и родным запахом, который успокаивает его и заводит одновременно, которым он не может насытиться.              И осознание пронзает его насквозь, заставляя вздрогнуть и затрепетать: теперь у него есть еще один человек, ради которого он сделает все.