Оно кусается

      – Присоединяйтесь, Ричард! Или не присоединяйтесь...       Кто бы поверил, что служить у Рокэ Алвы окажется так странно. Вот он уселся у камина, машет тебе рукой, мол, проходи, а ты никак не можешь уяснить – неужели ему совсем не страшно быть смешным? Ну, или даже таковым казаться. Взять хотя бы те же стихи, – разве подобным делятся с оруженосцами? В первый-то день!       Но Ричард всё равно вошёл – у него было дело, вернее, один вопрос. То есть на самом деле несколько, но этот – всех важнее.       – Эр Рокэ?       – Да?       – А если я сейчас спрошу, вы мне ответите?       А Рокэ Алва только улыбнулся. Кивнул – садитесь рядом, мол. А он и сам сидел на шкуре, на полу, да и кресло всё равно стояло только одно – очень громоздкое. Высокое. Непонятно, для кого.       – О чём же спросите, Ричард?       Вот об этом и спрошу. Почему с вами рядом хочется смеяться – просто так, ни из-за чего, будто весна вот-вот придёт и не закончится. Ну или: что вы делали с моей рукой, что больно не было, что она заживает быстрей быстрого? На каком языке заговорили вдруг?       Иногда Ричарду казалось – всё это только длинный сон. В особняке на улице Мимоз будто сам воздух был и чище, и вкуснее. Будто и небо из этих окон казалось ярче.       – Эр Рокэ, а для кого кресло?       – Жду кое-кого.       Может, про Повелителя Ветра легенды не врут? У Рокэ Алвы в доме даже шторы иногда колыхались сами по себе. И он что, думает, что Ричард не заметит?       – Я могу… то есть мне налить вина?       – Погодите пока с вином.       Он же ведь даже ничего не поручал. «Обживайтесь, осматривайтесь». Хороши планы!.. И всё-таки Ричард уселся рядом с ним. Может, он споёт? Когда лечил руку – точно что-то напевал на неизвестном языке, а потом только глаза округлил:       – Я что-то пел? Ну нет, вам показалось.       Но Ричард знал ведь, что ему не померещилось!.. Там были… то есть ему привиделись луга и поля, и лесная чаща, и всё такое яркое, такое свежее, и жар ушёл, как не было, а потом Алва сказал:       – Ну всё, юноша, можете идти.       И рука оказалась перевязанной и не такой распухшей. А он даже не почувствовал.       И вот теперь этот же самый Рокэ Алва смотрел на огонь. Разврат, бесчестие? Да он даже не пьёт толком. Вот интересно: это матушка опять преувеличила или Алва не развернулся во всю ширь характера? Дик его знает-то несколько дней и ничего пока не понял, наоборот запутался.       – Эр Рокэ, а вы будете сегодня петь?       – Навряд ли. Может быть, другие споют.       – Но кто? Мы здесь одни.       – Это пока. Ну что вы, Ричард? Не мешайте.       Чему не мешать? Но Алва смотрел в огонь, и Ричард тоже принялся туда смотреть. По крайней мере, помолчать он точно может. Не так часто его эр его вообще о чём-то просит! Странное чувство – будто трёшься у порога, а внутрь пока что не пустили. А куда внутрь – непонятно.       – Да, – сказал Алва, – вы же тоже Повелитель. Вот и смотрите себе.       Глаза как сами закрываются. Спит Ричард, не спит? И кабинет как будто бы качается, как кровать в детстве перед сном, тоже уже не наяву – туда-сюда… Огонь в камине потемнел, стал тёмно-рыжим. Сгустился, потемнел совсем…       – А кто мне говорил, что никому не раскроет нашу тайну?       – Ого, – сказал Алва, будто самому шестнадцать, – не думал я, что ты появишься вот так.       – Не думал, но кресло поставил?       – А как же? На всякий случай.       В кресле теперь кто-то сидел, а в дверь никто не входил. Они с Алвой сидели на полу напротив и смотрели снизу вверх – очень высок был этот кто-то, даже если бы у них тоже были кресла. Дик различал отдельные черты, будто у статуи – лицо как будто бы и впрямь из камня выточенное, слишком совершенные черты для человека, а взгляд внимательный-внимательный. И у него не было правой руки, вернее, правой кисти, будто отрубили, и Дик точно знал, что должен испугаться – кого тут принимает Алва по ночам, положен ли Закат за это? – но только смотрел. И этот гость, кто бы он ни был, не говорил на их языке. Это Дик слышал знакомые слова, – а гость говорил другое. Может быть, это кто-то из Ушедших?       – Давно тебя не видел, – сказал гость. – Ну что?       – Смотри, – сказал Алва, – это Ричард Окделл. Даже пока не объявил, что я сошёл с ума.       – Ещё успеет. Здравствуй, Ричард Окделл.       – Я рад приветствовать гостя моего эра. Но…       Но как же? Вы не могли прийти через камин? А за вами как будто скалы, скалы, и горы в темноте, и наоборот – долины, залитые солнцем, просторные шатры, светлые крепостные стены, бесконечные рассветы. Горечь и свет. И всё это в кабинете лучшего дуэлянта, полководца, маршала…       – Ну как у вас здесь, Ласточка?       А это спрашивал уже не гость – верней, не этот гость. Второй явился от двери, хотя дверь не распахивалась. Как будто тени отделяются от стен. Вот этот – светловолосый даже при свете камина, тоже высокий, гибкий, встряхнувшийся, как собака после ручья, – этот подошёл ближе, плюхнулся на шкуру. Смотрел – на Рокэ и на Ричарда, туда-сюда.       – Сегодня ведь нет… сегодня же простая ночь, не один из ваших праздников? – а это спрашивал ещё один. И тоже – миг назад его здесь не было, а вот явился. Тёмные волосы, певучий голос. Тоже опустился на пол.       – Не один, – подтвердил Алва. – Ни единого праздника сегодня нет. Но я соскучился.       – И как тогда, позволь спросить, мы все прошли? Дик уже счёт потерял – сколько их, гостей. Этот спрашивал резче, улыбался – как сам Рокэ должен был бы в представлении Дика, и всё равно – каким же был красивым. Какие же все они были… Как на гобеленах, как на фресках, как из тех сказок, что они с Айрис так любили. Точно же, Айрис! Вот кому можно написать об этом всём, и чтобы она поняла, и не смеялась бы. Гостей теперь стало семеро – сидели у огня, стояли у стен. Один словно бы раздвоился – рыжий, радостный. Другой, хмурый, взглянул на Ричарда и фыркнул:       – А говорил – никаких детей.       – Ну нет, уволь! Ричард не сын мне, а всего лишь оруженосец. Не настолько ему не повезло. Ричард, это мои друзья. Имён не называю, всё равно к утру всё перемешается.       Оно и так смешалось. Кто-то пил, кто-то налил себе, и казалось – все шепчутся, все нет-нет да толкнут другого локтём, а на самом деле ведь сидели молча. И Алва тоже молчал. Потом всё же заговорил, кивнул певучему на Дика:       – Посмотри его. Плохая крыса в неприглядном месте. Я убрал, но…       – Уже почти не чувствуется. Ты хорошо всё сделал.       И вопрос вырвался как будто сам собой:       – Это на их языке вы в тот раз напевали, да, эр? На этом языке? Простите, судари.       – Может, и на их.       – Рокэ уже тебе пел?       – Он пел, а мы не пели?       – А стихи, – спросил старший, в кресле, – стихи-то он свои тебе уже читал?       Оказалось – он вовсе не скала, вовсе не статуя. Они все здесь… как будто собралась семья. Будто отец рассказывает одновременно для Дейдри и Эдит, но Айрис с Диком тоже подобрались слушать, а матушка… отсутствует. Задерживается. Как будто бы тепло не из-за камина. И плыло, плыло, просвечивало: звон клинков, меч в руке, чёрная кровь в волосах, рушится чёрная твердыня… Льётся над полями песня. Гости пели – и говорили, говорили без слов…       – Тут сложно, – сказал Алва, – сложнее, чем тогда казалось. Вот дуэли. Все так и ждут, что я кого-нибудь убью, а нет – примут за слабость. Ничего, пока отбиваюсь.       – А вы что же… вы что – не убиваете?       – Открою вам секрет: те, кто хотят подраться до смерти, потом обычно передумывают, и я дарю им этот шанс. Меж «сильно ранен», «ранен обидно и чувствительно» и «ранен смертельно» всё-таки есть некоторая разница.       Первая шпага Талига – и тратит мастерство на то, чтобы щадить врагов?.. А гость со светлыми косами спросил вовсе не о том:       – Тебя опять пытались убить?       – Это как водится. Правда, считают почему-то, будто я заговорённый, – ни пули, ни клинки… Ни капли уважения. Мог бы хотя бы сделать вид.       – Я всё-таки пришлю тебе собаку.       – Да ты своего-то пса сегодня не привёл.       – Кто-то же должен ждать других. Ты видел Лютиэн?       Имя – свирель на горном лугу. Летящие рукава. Девочка вылезла в окошко, явилась на помощь. Сколько ещё он сегодня увидит чужих сказок, чужих снов?       – Конечно, – сказал Рокэ, – её проще застать, чем вас.       – Скажи, дитя, он много пьёт?       Ну вот ещё!.. Ричард что, ябеда? Да и не так уж Алва увлекался вином. Не так, как говорили. Как будто говорят одно, а на самом деле…       – В мои обязанности входит подливать вино, а я… почти свободен.       – Он не учит тебя? Ласточка!..       – Мы только-только встретились, – заверил Рокэ и сел к Ричарду поближе, – ещё успеем. Дайте же полюбоваться.       – Здесь легче дышится, чем в прошлый раз.       – О, я стараюсь.       – И не зови нас больше в свои сны.       – А вы не приходите.       – А то айда изловим эту вашу пегую лошадь?       – Она не моя. Вам к ней и прикоснуться должно быть противно.       Опять поют. Жалко, отец не слышит. Или, может, как раз слышал?..       – Зачем ты его позвал?       – Просто поделиться сказкой.       – Слыхал, брат? Нами уже делятся!       – И пусть.       – Ричард поклялся мне служить. Я клятву принял. Что же теперь, скрывать полжизни своей?       – Так уж и половину.       – Ну не четверть же.       – Дай-ка взгляну на тебя, Ричард Окделл.       Это попросил певучий. Они все и до этого на Ричарда смотрели, задерживали взгляд, но тут… Как будто, если бы Дик был замком, его бы увидели до самого подвала. Это страшнее, чем отец Маттео, хуже, чем когда матушка желает узнать, что за хохот доносится из спальни девочек, – это как будто говоришь с самим собой, а самому себе не можешь соврать.       – Так мало прожил, – проговорил почему-то старший из них, не тот, что смотрел в душу, – так мало видел… Береги его.       И непонятно – это он Рокэ Алве велел или Ричарду. Или обоим.