Самозванцы

Из потоков серо-голубого дыма на Олега выплывали разные картинки, вроде чьих-то женских глаз и несуществующих в этом мире животных. На самом деле переливающийся странным ядовитым блеском сигаретный дым не представлял из себя ровно ничего особенного, как и обычно, но Олег видел в этом что-то своё, то, что ему казалось, а казались ему странные вещи. Разглядывание дыма и было его развлечением в эту минуту, потому что именно в тот момент разговоры были не нужны, и трое мужчин сидели абсолютно молча уже с пятнадцать минут, созерцая лучи рассветного солнца. Тут Вадим, покапавшись в кармане, ойкнул и достал оттуда записку. Он крутанул сигарету в тонких пальцах, теперь ещё и вечно испачканных в какой-то чёрной пыли и кровоточащих от ссадин, после чего спрыгнул со своего места на подоконнике и подошёл к Олегу. – Я сшовшсем забыл... я же всшера к отцу ходил, он тебе передал, Олегусшка, – он протянул листочек Олегу, и тот, отогнав от себя рукой густой сигаретный дым, вперил глаза в написанный там неказистым почерком текст. «Брат, я знаю што тибе тяжело, – тут Олег даже улыбнулся тому, что слово "тяжело" Боря написал верно, – Но и мне не харашо знаеш? Я вот пару дней назат толко начял с Водимкой пириписывать сваи стехи, патаму шта хочица их тибе паказать а я ни магу эта зделать не пиреписывоя. Вот так вот брат, жди. Ты прасти миня если я пишу плоха я очин стараюс толка буква ж у миня савсем плоха выходит. Я ищо севодня ни спал ждал кагда Вадимка мой придёт и тибе писал патаму шта мне это сложно и я долга пишу. Так вот я ни спал и там птички такие были они так пели, я очинь был рад я даже стих у сибя в галаве предумал толка мне иво пириписать нада. Я што ищо хотел сказать, у нас тут все паникуют што Вадика нету всем грусна и ево какие та девачьки ка мне приходят спрашивают где он а я сам не знаю брат. Мне грусна што он не можит прихадить чясто мне тут без нево савсем адинока. Ну ничиво скора всё будит савсем харашо брат и у тебя тожи всё будит харашо ты главное верь. Ты мне сам гаварил што в любом случаи мы все будем жить лучьшей жизнью не в этот раз так в следущий. Мне Вадимка скозал што ты куришь типерь патаму што тибе тяжило и я тибя панимаю. Я бы с табой сийчас тут сел пакурил и пагаварил бы но тибя нету и я адин толка с Иброгимай. Но я стараюс ни грустить и ты тожи старайся. Я ето письмо нескалька дней писал паэтому атветь мне пажалста брат. Твой брат Боря», – дочитав письмо, Олег отложил его и постарался, как посоветовал ему Борис, не грустить, но у него не получилось. Весь текст был пропитан такой безысходностью, отчаяньем и одиночеством, что не печалиться совсем не получалось. Больше всего Олега ужасало и впечатляло то, что Боря провёл в дурдоме всю свою жизнь и, пусть он много раз сбегал, но в конце концов понял, что это не имеет никакого смысла. Он никогда не играл с другими детьми на улице, у него никогда не было ни мамы, ни папы, он никогда не мог просто взять и прогуляться по вечернему городу, он никогда не находил и не найдёт себе любимой женщины. Он обречён и прекрасно это понимает. У него есть только приёмный сын, которому он когда-то помог, взяв под свою опеку в юном возрасте, но что может дать Вадим такому ранимому и чувствительному человеку, как Боря? Своим строптивым и пылким нравом он только заставляет за него переживать, расстраивает отца, а то и вовсе доводит до такой слепой ярости, что Борис не может с ней справиться. По сути, в его жизни нет вообще ничего, кроме сына, сигарет, вида за окном и собственной головы, которая уже совсем измучила его разными мыслями. – Ну, сшто думаесшь? - спросил Вадим. – Думаю... – Олег задумчиво затянулся сигаретой, и дым тут же застелил текст перед его глазами. – Думаю, что Боре плохо там. Это очевидно. Пишет, что скучает по тебе. – Я знаю, – тут же погрустнел Вадим, – Ну а сшто я могу сшделать, есшли вот так всщо получаетсща... ну, меня пресшледуют, сшто мне сшделать-то? – будто бы оправдываясь, он с виноватым видом поскрёб макушку. – Для начала мог бы и осмотрительней быть, дружище, – Глеб, который теперь снова сидел на окне, рассмеялся, и сигаретный дым будто бы в такт смеху стал выпрыгивать из его рта и ноздрей. – Да как тут осшмотрительней? – вскочил Вадим и развёл руками. – Я итак же сштараюсшь сштобы всщо как по масшлу, а всщо равно вот оно как... есщо и отец недоволен, – он, нахмурив свои тонкие брови, закурил. Спустя пару минут комната совсем стала похожа на какую-то кальянную. Олег, снова задумавшись, тут же вспомнил, что стоит написать ответ Боре. Он добыл где-то клочок бумаги, ручку, после чего расписал её. Удовлетворённо посмотрев на несколько синих линий, оставленных ручкой на бумаге, он начал писать: «Боря, мне тебя правда жаль. Я тоже хотел бы с тобой покурить и поговорить, но это не то что бы возможно, понимаешь сам. Я очень понимаю твои переживания насчёт Вадима. Он ко мне иногда заходит и такую ерунду вытворяет (здесь Олег зачеркнул сначала ненароком написанное им слово "хуйню", хотя ему и очень хотелось оставить как было), что я прекрасно понимаю тебя, хотя я ему не отец, не друг, никто. Это ничего страшного, что ты пока плохо пишешь. Я очень рад, что ты вообще мне пишешь, иначе я бы тут совсем загнулся без нормальных людей, а так хоть есть поддержка. Буду ждать твоих стихов очень сильно! Только мне тут тяжко: я совсем недавно только начал есть нормально, а то у меня дома еда вся намного вкуснее, не такая, как здесь. Ещё с чипированными сложно, постоянно боюсь, что все узнают, что я не из их породы. Но жить пока можно. Не знаю, сколько так ещё продержусь, честно тебе скажу... но что поделаешь. Буду ждать ответа. Олег». Закончив письмо, он сложил его аккуратно и подал Вадиму. – От Олега другого есть что? – Не-а, Олегусшка. Долго думал, но нисшего не придумал, сшто написшать. Осшень переживал, сшто ты обидесшься, но, наверное, глупо на сшамого себя обижатьсща, правда? – Вадим захихикал, а Глеб, спокойно сидящий сзади, вместе с ним. Видимо, тот уже всё знал, что, в целом, не удивительно. Олег поддержал всеобщее хихиканье и тут же достал ещё одну бумажку из тумбочки, приготовившись совершить попытку наладить коммуникацию с самим собой. – Глеб, а ты вообще зачем тут? – решил напоследок спросить Олег. – Да так, друг, пришёл просто тут с вами двумя посидеть. Знаешь, иногда не хватает какого-то вот этого вот... – Глеб вдохновенно повертел рукой в воздухе. – Расслабления. Мы тут сидим, курим, рассвет за окном. Красота! Вот я и тут. Да и ты мне нравишься, это так интересно, что ты из другого мира, я первый раз такое вижу. Олег улыбнулся и кивнул, сконфузившись. Он не знал, что ответить Глебу, потому что такой неожиданный комплимент сильно смутил его. Олег вообще не привык, чтобы хоть кто-то говорил ему, что он этому кому-то нравится, поэтому слишком новое чувство признания хоть кем-то полностью захлестнуло его. Он сделал вид, что не испытывает этого, поэтому сосредоточенно вперил свои глаза в бумажку, которая должна была стать письмом для Олежи. Но что ему написать? О чём? О работе, которую он в своей жизни так и не получил? О людях, чьё существование он проклял из-за одной несчастной девушки? О том, как плохо ему самому, Олегу? Но будет ли это корректно, если учитывать тот факт, что Олежа режет свои руки в какой-то болезненной агонии, срывает голос воплями о том, как ему хочется умереть, без конца курит, а потом отсыпается сутками? Олег закусил губу, понимая, что, если не наладить эту связь, будет как минимум грустненько, а как максимум – останется незакрытый гештальт. Пусть он уже и не верил, что вернётся обратно и расскажет всем о своих невероятных похождениях, но тем не менее он учёный. Думать и изучать – практически единственный способ внести хоть какой-то смысл в пребывание здесь, помимо безуспешных попыток выбраться или, по крайней мере, прожить как можно дольше. Вот именно по этим причинам Олег был настроен на победу и решил, что наладить контакт с самим собой из другой вселенной – его высшая миссия. Он понял, что ему лучше быть искренним, так как это почти единственный способ вытянуть из себя хоть что-то, а дальше будь что будет. «Я знаю, тебе тяжело писать мне. Может это потому, что тебе сложно там, а может, потому что ты не совсем понимаешь, что говорить самому себе. Я тебя понимаю, кому как не мне тебя понимать? Я пишу сейчас, не зная, о чём писать, но пишу же, а это главное. Очень надеюсь, что тебя моё письмо порадует хоть немного... если, конечно, тебе вообще приятно принимать письма от Вадима, потому что мне – нет, и я думаю, что в этом мы друг с другом согласны. Но знаешь что? Я начинаю привыкать. Сам не понимаю как, но так плохо, что уже смиряешься. Я не знаю, сколько проживу, но знаю точно, что моё завершение жизни – самое интересное завершение жизни за всё столетие, если, конечно, не больше. Ты сам знаешь, кто я. Передай привет Боре, скажи ему, что я по нему скучаю», – закончил писать Олег. Он не был доволен получившимся у него письмом, потому что позитивом от него и не веяло. Поморщившись словно от внезапной головной боли, он вручил его Вадиму. Терять всё равно нечего. Вадим же, приняв бумажечку, прежде чем сложить её вчетверо и поместить в карман, на долю секунды задержался взглядом на аккуратно написаном тексте. Тут же будто опомнившись, он ловко спрятал её и фыркнул, выпустив из раздувшихся от напряжения ноздрей две струйки дыма. Глеб по-доброму улыбнулся. – Дружище, ты же их не читаешь, верно? Чужое брать нельзя, тебя разве ещё в садике этому не научили? – А я в шсадик не ходил, – неловко хихикнул Вадим. – Но вообсще нет конесшно, сшто ты, я о таком и не думал... Олег подозрительно сощурился на Вадима, а тот неловко отвернулся и, отставив зад, начал курить в окно. Глеб еле слышно хихикнул и обернулся на Олега, протянув ему что-то, зажатое в мозолистых пальцах. Это была пачка сигарет, на которой была надпись «Столичные» и ниже нарисована дымящаяся папироса в аккуратной руке прилежного гражданина ОСРНП. Олег пугливо взял в руку пачку и открыл рот, чтобы поблагодарить Глеба, но так смутился, что слова из горла не выходили. – Держи, друг. Подарок. Ничего взамен не надо, сразу говорю, – махнул рукой Глеб. – Мои любимые, между прочим, я только их лет с семнадцати и курю. – С-с... спасибо, – таки выговорил Олег, – Спасибо, Глеб, – он озадаченно посмотрел на пачку ещё раз и снова поднял глаза. – Откуда они у тебя? – Я же говорил, у меня свой магазин. Я там нашёл поставщиков хороших, добрые парни, они мне по дешёвке всякие разные провизии поставляют, в том числе и сигаретки, и чего хочешь. Так что если нужно что-то достать – не вопрос. Своим ничего не жалко, особенно если они такие славные малые, как ты, – завершил Глеб. Он встал, увидев, как Вадим разогнулся, потянулся, смачно похрустев спиной, и поманил Глеба рукой. – Ладно, что ж, мы пойдём. Здорово было повидаться. Глеб пожал Олегу руку, Вадим похлопал его по плечу, после чего они оба развернулись и по очереди шагнули с окна на пожарную лестницу. Олег остался наедине со своими мыслями и пением птичек за окном. Времени ещё было достаточно, поэтому он, упав обратно на кровать, закурил. Ему было лень начинать собираться и одеваться, потому что он не видел смысла в этом, когда до подъёма ещё около часа. Зрелище было крайне живописное: молодой парень с очень уставшим лицом, которое являлось консистенцией из очков, мешков под глазами и бледной кожи, лежал на застеленной постели в одних трусах, без всякого стеснения подставив лучам утреннего солнца толстенькое пузико и немного волосатые ножки с ручками, при этом выпуская из своего рта облака дыма, которые улетали к потолку и там растворялись. Олег, кстати говоря, был даже немного поражён состоянием своего тела, потому что до этого оно было намного более пухлым и мягким, а сейчас он начал чувствовать, что ему стало твёрже сидеть на своей заднице, чем обычно. Дымовая завеса в комнате была такой плотной, что Олег чувствовал себя так, будто выкурил минимум на пять сигарет больше, чем на самом деле, просто потому что дышал этим воздухом. Он встал с кровати, открыл оба окна совсем настежь, выкинул туда бычок и, наблюдая, как комната постепенно освобождается от дыма, лёг на кровать и позволил себе вздремнуть. Впервые за долгое время сон был сладким, потому что несколько выкуренных сигарет и уже привычная, пусть и всё равно неуютная компания, подуспокоили его. Стоило ему сладко задремать и заполнить свою энергетическую батарею на пару десятков процентов, как пронзительный стук в дверь и гнусавый голос Любы разбудил спящего, и он в панике подорвался с постели, почему-то подумав, что проспал смену. Но таки нет: на часах ровно шесть утра, и проснулся Олег вовремя. Он встал, крикнул через дверь что проснулся, потянулся и принялся одеваться. В его голове пролетела мысль о том, что последующие часы, которые он проведёт за утренней рутиной и потом за работой, можно бы и пропустить. То есть абстрагироваться от них, забыть об их существовании, не обращать внимания на свою деятельность. Олег порой выдаёт действительно полезные не только себе, но и всем окружающим мысли. Другой вопрос, что делает он это не так уж и часто, но никто не без изъяна, верно? Так вот, пока он уныло кушает свой завтрак, пытаясь заглушить им привкус сигарет и печали, отрабатывает свою смену, мы с вами обсудим то, как он вообще себя чувствует. Сам Олег, к сожалению, не отличается особенной осознанностью в этом плане, хотя когда дело доходит до приступов тревоги или даже галлюцинаций – естественно, он всё понимает. Но в общем и целом времена меняются, как и он сам. Он пока не хочет этого признавать, естественно, но к Вадиму, например, он уже начал привыкать, а Глебу вообще симпатизирует, ведь на контрасте со своим спутником он кажется очень спокойным и адекватным человеком. Однако даже несмотря на все эти факторы, Олегу всё равно ничего не понятно из того, что происходит здесь, как и многим людям, живущим в ОСРНП. Настоящий ужас заключается даже не в чипированных, не в помешанных на власти соправителях и Брониславе, а в том, что правды в жизни граждан страны ровно столько же, сколько было смысла вообще выстраивать такой странный мир – то есть нисколько. Именно поэтому даже Вадим, который, между прочим, имеет какие-то грандиозные планы относительно государственной верхушки, не должен быть уверен, что знает обо всём наверняка. Всё, буквально всё построено на лжи, и вот это действительно страшно. Здесь не понятно, где лицо, а где рыло, как говорится, поэтому все боятся всех и никогда не знают, чего ожидать от ближних своих – это наверняка понимают и чипированные, какими бы зомбированными их мозги ни были. Поэтому Олег, у которого ближних здесь, скажем так, полтора земплекопа, находится в полнейшем замешательстве, и отсутствие его коммуникативных навыков только усугубляют ситуацию. Но приспосабливаться он всё же начал, хотя уже видно, что это приведёт только к тому, что он станет совершенно другим человеком. Так или иначе, Олегу всё же приходится как-то жить эту новую жизнь, совсем ему не понятную, пытаясь найти в этом всём какой-то смысл. Что-то держало его от того, чтобы самоликвидироваться и забыть об этом странном опыте, как о дурном сне, поэтому он каждое утро послушно вставал на работу, несмотря на недосып, усталость и очень плохое состояние в целом. Так было и в этот раз. Выходя со смены, Олег запечатлел в своей голове мысль о том, что ждёт встречи с Настей. Он сам себе удивился, ведь обычно встречи с людьми его не только не интересуют, но и пугают, а тут – так легко и просто... хотя в том положении, в котором он находится, это, наверное, единственная отрада, так что на безрыбье и рак – рыба. И вот Олег, медленно волоча своё уставшее тело, дошёл до столовой, где сейчас был ужин. Там он сразу увидел одиноко сидящую за отдельным столиком Настю. Она с каким-то особым любопытством теребила свои косички, наматывала их на палец, вытягивала из них прядочки, но стоило Олегу войти в помещение, гремящее звоном вилок о тарелки и гудящее разговорами чипированных, как она подняла на него взгляд и тут же привстала. Он подошёл к ней и неловко поздоровался поднятой в приветливом жесте ладонью. – А ты... почему ты одна? – озадаченно спросил он, сразу же отметив то, что картина невесты Паши, сидящей отдельно ото всех, выглядела как-то печально. – Не знаю, – вздохнула Настя, – Паша опять на подработке, а я не хочу ни с кем общаться без него... мне грустно, и, знаешь, – она опечаленно отвела большие голубые глаза в сторону. – Без него у меня как-то ничего не клеится. Я, понимаешь, не могу так. Мне почему-то кажется, что когда он не со мной, я как будто без защитного купола какого-то; мне кажется, что меня загрызут, и я одна, к тому же, никому не интересна... Она вышла из-за стола, оказавшись прямо перед Олегом. Он не знал, что и сказать на такой необузданный поток мысли, но благосклонно кивнул. – Я понимаю, – произнёс он. – Ну, ты покажешь мне... Он не успел и договорить, как Настя чуть ли не подпрыгнула от счастья (во всяком случае, по ней было видно, что она хотела бы это сделать). – Да, пойдём, – выкрикнула она. Настя устремилась прочь из столовой. Олег с трудом поспевал за ней, хотя она была примерно с него ростом и не отличалась ни длинными ногами, ни прекрасной физической подготовкой, чтобы уметь превосходно бегать. Тем не менее, видимо, интерес Олега так воодушевил её, что она буквально сгорала от нетерпения. Они преодолели привычное расстояние до этажа, где жили сами вместе с ближайшими коллегами, и Настя устремилась к своей комнатке. Она стала открывать её, пока Олег, малость запыхавшийся от нежданного забега по просторам этажей завода, стоял в сторонке и пытался отдышаться. Настя молниеносно открыла дверь, чуть не зарядив ею Олегу по носу, и тут же впустила его. Комната была маленькая, как и пологалось комнате скромного рабочего, который работает не ради прибыли и репутации, а ради любимой страны, ради единства её народа, ради идеи объединить усилия пролетариев для улучшения жизни граждан в замечательной стране ОСРНП... но мы отошли от темы. Итак, помещение было маленькое, в нём ничего лишнего: тумбочка, кровать, небольшой шкафчик, да на этом, собственно, всё. Здесь, как и в комнате Олега, с трудом можно было развернуться, словно бы кто-то досконально просчитывал, сколько нужно места, чтобы прийти, переодеться, закинуть вещи в шкаф, открыть окно и лечь в кровать, и Олег готов был поставить своё несуществующее состояние на то, что тот, кто проектировал эту комнату действительно сидел и просчитывал всё это. Так или иначе, Настя своим присутствием смогла привнесть в эту шаблонную и обезличенную лачужку что-то своё: она положила на пол стопочку из нескольких книжек, которые, видимо, ей нравились; на подоконнике даже посадила маленький цветочек, который, казалось, был таким же стеснительным, как и его хозяйка, так аккуратно он отворачивал головки своих цветков от зрителя; и на том же подоконнике лежал карандашик, ручка и ластик, а рядом стопка листов, которые, судя по всему, и являлись главной целью Олега. – Ну, вот, – Анастасия робко улыбнулась и развела руками, практически касаясь кончиками пальцев стен комнаты, настолько она была маленькой, – Собственно, вот тут я и... обитаю. Олег угукнул и осторожно опустился на кровать, боясь помять идеально застеленное одеяло. Настя продолжила неловко стоять напротив него, изучая его своими большими глазами. Олег заметил, что окно в этой комнате было очень странно расположено так, что находилось ближе к правой стене, из-за чего часть солнечного света уходила куда угодно, только не на освещение самой комнаты. Спустя секунду, прислушавшись к навязчивой тишине, Олег понял – оно было так расположено лишь потому, что в другой стороне пролегала одна из тех огромных труб завода, которые более всего заметно было снаружи, притом казались они даже внушительнее и важнее, чем само здание завода. Отличной же было идеей построить жилую комнату там, где пролегает огромная жужжащая махина, очевидно доставляющая неудобства своим шумом обитателям помещения, да к тому же наверняка переносящая в себе опасные едкие вещества. Но, видимо, все эти доводы, за секунду возникшие в голове Олега, даже не попытались промелькнуть в разуме архитектора. Тем временем на золотистые волосы Насти падал свет, и она, стоя спиной к окну, будто бы сама по себе блистала этим пронзительно жёлтым тёплым освещением. Олегу в голову пришла спонтанная мысль о том, что Настя была красивой в ту секунду, как, впрочем, и во многие другие, но он решил подальше отогнать это, потому что сам смутился от своих же мыслей. – Ты чего? – спросил он тут же, пытаясь прервать молчание. – Тебе правда интересно, да? – Анастасия, обеспокоенно перебирая аккуратными розовыми ручками, отошла, а точнее отодвинулась, ибо отойти было попросту некуда, и вынула из тумбочки подозрительно знакомую коробочку. Далее произошло то, чего не ожидал никто, в том числе и читатель и, возможно, даже автор. Настя достала из коробочки сигарету и закурила так спокойно, так профессионально, что Олег с удивлением узнал в её размеренных и уверенных жестах Борю. – Ну... да, – произнёс ошарашенный Олег, вставая, – Ты тоже куришь?.. А можно?.. Анастасия удивлённо-обрадованно встрепенулась, и сигарета шевельнулась в её губах, потому что их тронула улыбка. – Иногда да, когда в камеры не злая дежурная смотрит. Сегодня вот не злая, я курю поэтому, – её золотистые бровки поднялись, и она протянула Олегу сигарету. – Держи. Он как-то нелепо повертел великодушный подарок в руках, и его тут же окатило страхом, как ледяной водой. – А в комнатах есть камеры? – Ну, да... вроде. Кое-где они плохо работают, но есть, – Настя незаметно для самого Олега втянула в себя огромное количество едкого табачного дыма и выдохнула такое же обширное облако. – Ты чего? – Да нет, ничего, – соврал Олег. На деле было очень даже чего, настолько, что он испугался за свою жизнь, но предположил, что Вадим уж точно не стал бы приходить в комнату, где работает камера. Он записал в свой ментальный дневничок спросить об этом у Вадимки, а пока решил расслабиться, ведь помереть ему тут всё равно явно придётся, верно? Он взял из тёплой руки Насти зажигалку и, раздражённый не то от неприятных новостей, не то от того, что его посетил страх, который Олег почему-то посчитал проявлением слабости, задымил, поправил очки и поглядел на Анастасию. – Ты показать мне хотела, – буркнул он и, встав подле неё, опёрся руками на подоконник. Она как будто оживилась, в её глазах пробежали искорки, но тут же потухли, видимо, уловив раздражённую интонацию, с которой эта реплика была произнесена. Анастасия поправила золотистую чёлку, откинула косички за спину и со свистом затянулась так сосредоточенно, словно бы пыталась спрятаться за сигаретой. Олег тут же подумал, что, наверное, зря он был так неосторожен, ведь теперь из-за него она напугана и озадачена. Настя была из тех людей, которые улавливают каждый импульс, подтон интонации, неровную траекторию жеста собеседника; она была похожа на рыжую кошку, которая показала голову из подвала на ласковое людское «кис-кис-кис», поставила одну лапу на землю вне её тёплого жилища, и, стоило человеку чуть не так шаркнуть ногой в попытке подползти к ней на корточках, чтобы погладить, она сразу же убегала, не думая и о том, что этот человек, может быть, хочет её приютить и обогреть. И сейчас эта кошка от него спряталась по его же вине. Олег порой сам себя не узнавал в последнее время. Где же это видано, где же это слыхано, чтобы этот мальчишка, к которому все так привыкли, отвечал людям с резкой интонацией? Где же это видано, чтобы он был постоянно уставшим, апатичным? Где же это видано, чтобы он бесконечно задумывался о смысле своего существования и порой отчаянно хотел его закончить? Что же с ним стало и, главное, когда это произошло? И он снова изумился перемене в себе, ведь если он и хотел перемен, то явно не таких. Что ж, впрочем, он уже стал забывать, зачем он здесь, зачем он в этой странной стране с людьми, живущими в сладком сне, в то время как вокруг разруха и хаос – он здесь по случайности, так, занесло лишних атомов в новую галактику. Но, прокручивая всё это у себя в голове каждый раз, Олег приходил лишь к выводу о том, что ему стоило бы что-то сделать со всем этим и что выживать всё же надо, а потому он тряхнул головой, пытаясь отогнать недружелюбную ауру от себя подальше, и заговорил: – Наверное... я сказал слишком грубо, да? Ты меня прости, я– – Нет, нет-нет, что ты, я просто... - Анастасия выставила розовые ладони вперёд, – Я просто немного рассеяная в последнее время и, знаешь, нехорошо мне. Я... ты не виноват, это я, я просто так сильно... – она помялась, – боюсь. Она почти прошептала последнее слово и закусила губу, а взгляд её застыл на руках Олега. Она смотрела на них, не отрываясь, но, вероятно, не потому, что они были больно красивыми, а потому, что не хотела смотреть в его чёрные глаза. – Да нет, что ты, это ты прости меня, я такой раздражённый, злой, я тебя отталкиваю... – Олегу захотелось выругаться ядрёной русской матершиной и с досадой кинуть недокуренную сигарету на пол, после чего затоптать её с особым остервенением, но он не мог сделать ни того, ни другого, а потому со стыдом закрыл трясущейся рукой лицо. – Я такой дурак, Настя, забудь, просто расскажи мне то, о чём ты хотела рассказать. – Не говори так! – Анастасия распахнула и без того огромные глаза, схватив собеседника за запястье, – Ты не должен так говорить, это неприлично и... нехорошо. Я знаю, что уже надоела тебе, ты прости меня, я не специально, просто мне сейчас тяжело, понимаешь? Я без Паши вообще никуда, я без него ничего не могу, я это знаю, проверила уже давно; не отрицай то, что виновата я, просто не отрицай, прости меня... – затараторила она через зажатую в зубах сигарету. Теперь она смотрела прямо в глаза Олегу, и лицо её с каждым словом становилось всё более и более беспокойным. Олег же отпрянул от неё, словно бы испугавшись такого наплыва, и в голове его вспыхнуло: он никогда не думал, что чипированные вообще могут думать, что они могут винить себя в чём-то, понимать, что им тяжело и понимать, почему так. Его окатило сначала кипятком, потом ледяной водой, он посмотрел на Настю, которая тут же, застыдившись, отпрянула от него и вся съёжилась, и понял, что совершенно не знает, что сказать. – Может быть, мы не будем?.. – начал он. – Я имею ввиду, не надо этого, мы тут оба, ну, не очень в плане состояния, и я, знаешь, я никого не хочу винить, это вообще всё так нелепо... ты же покажешь мне свои рисунки, да? – Давай, – осторожничая, шепнула она и взяла в руки папку бумаги, которая лежала на подоконнике за Олегом. – Ты можешь посмотреть, я... я даже не знаю, что тебе про это рассказать. Он принял стопку из рук Насти так бережно, словно бы в этих листах заключались ответы на самые важные вопросы в жизни человека и общества в целом, после чего так же бережно переложил её на подоконник так, чтобы ему было удобно и убрал один пустой лист с самого верха стопки. – А зачем тут этот лист? – будто бы пытаясь разрядить атмосферу, сказал он. – Чтобы Любовь не видела, что дальше рисунки. Она... – Анастасия вздохнула так горестно, что Олегу стало её жалко. – Она этого не любит. Говорит, что это сопли и нюни, а на заводе мы серьёзным делом занимается, то есть работаем, и здесь не место нежностям, даже если вы уже давно вместе... ставит в пример себя и Енибса, но, честно, я даже не верю в то, что они друг друга любят. Так, конечно, говорить нельзя, но мне так кажется, – она закусила губу, видно стараясь не растечься мыслью по древу ещё сильнее. – Но листочек, чтобы не видно было, да. Олег открыл рот от таких рассуждений и опять же заметил, что они льются из уст чипированной. В мыслях мелькнуло пресловутое «А может, они все не такие и плохие», но эту мысль он уже распробовал до той степени, что вкус она потеряла, а потому нужны были новые выводы, догадки и данные, новые способы решить эту головоломку. Он пообещал себе подумать об этом позже, а пока принялся рассматривать творчество Насти. Он был поражён, но поражён даже не профессиональностью или техничностью работ, наоборот, об этих двух составляющих тут речи и не шло, а той нежностью, с которой они были нарисованы, кропотливостью и вдумчивостью. Создавалось ощущение, что Анастасия рисовала их, любуясь каждой чертой Павла, рассматривая её так, что ни одна мелкая деталь не оставалась незамеченной. Паша был действительно похож сам на себя, и Олег с удивлением замечал, как Настя на рисунках умела передать характерные выражения лица возлюбленного: вот он хмурится, притом так, что одна бровь всё равно чуть выше – это неодобряющее удивление, так присущее ему; а здесь он смотрит в сторону, уронив подбородок на большую сухую руку, рот его расслаблен, как и густые брови, под тенями от которых и не видно тёмных глаз – это задумчивая усталость, и таких примеров ещё множество. В стопке было около сорока листов, и все они были изрисованы Павлом в разных ракурсах, позах, за разными занятиями, с разным настроением. Время от времени в уголках листа появлялась нарисованная от руки смешная кошка, собака или дерево, иногда цветочек, который стоял у Насти на окне, но в остальном ничего не менялось – Паша, Паша, Паша. Олег поправил очки с удивлённым видом и положил рисунки в первоначальное положение, накрыв их пустым листочком. Он заметил, как Анастасия высунулась в открытое окно и кинула туда бычок, как это делал и он, и от одного этого её жеста он почувствовал себя понятым и принятым, а что самое главное – он почувствовал себя в безопасности, а потому без зазрения совести сделал тоже самое. – Я... наверное, я схожу за своими, да? – Нет, не стоит, – Настя вложила в его ладонь ещё одну сигарету с такой немой благодарностью, словно бы даже за одно созерцание её творчества она была готова прямо сейчас упасть в ноги Олегу и целовать его руки, словно бы за один лишь малейший интерес к себе она была готова отдать всё. Не трудно догадаться, что «словно» тут и не нужно, ведь это всё было про Настю, и спорить с этим нельзя. – Спасибо... – только и смог произнести ошарашенный такой щедростью Олег и задумчиво закурил. Тесная комната погрузилась в молчание. Настя всё поглядывала на своего компаньона, неуверенно всматривалась в его лицо, стараясь, видно, разглядеть, не скажет ли он ещё чего-нибудь, не отреагирует ли он ещё как-то, и, что самое главное, не будет ли это чем-то негативным и не ранит ли это её до глубины души. Но Олег ранить не хотел, поэтому, не поворачивая своё лицо к ней, заговорил: – А знаешь... мне ведь понравились твои рисунки. Красиво, – он хотел произнести хоть что-нибудь ещё, но совершенно не умел делать комплименты, а потому медленно затянулся, задумавшись, после чего таки продолжил фразу на ещё пять исчерпывающих слов. – Паша на себя очень похож. Настя закрыла лицо рукой с снова возникшей в ней сигаретой. Дым тихо плыл из раскалённых угольков кончика сигареты, образовывая красивые перломутровые клубы, похожие не то на пыль, не то на странные облака, а Анастасия так и стояла, освещаемая закатным солнцем. Щёки её пылали. – Спасибо, – еле смогла вымолвить она. И снова повисло молчание. Олег чувствовал, что нужно вытаскивать коммуникацию на былой уровень, но совершенно не умел этого делать, да и, к тому же, сам был в смятении. Он решил начать с самой лёгкой стратегии: увести разговор в совершенно другую сторону. Он демонстративно уставился на табачную продукцию, произведённую в могучей и великой стране ОСРНП, которая сейчас покоилась в его изнеженной пухлой ручонке, после чего обратился к своей собеседнице. – А где ты их достаёшь? – Ну, это Паша в основном... за баллы где-то их берёт, тут неподалёку местечко. – А-а-а... – протянул Олег, изумившись. «То есть, у них это и не запрещено по факту, просто... табуируется?» – подумал он, и этот факт показался ему очень любопытным. – А у тебя откуда? – Настя будто бы боялась произносить слово «сигареты», а потому старательно избегала его. Олег понял, что солгать не сможет, ведь тогда и он знает, где находится то самое «местечко», но по факту он не знает ровным счётом ничего, кроме знакомой уже давно морды Вадима, которая снабжает его буквально всем, что может и не может понадобиться ему. Поэтому, чтобы выглядеть увереннее (ведь чем увереннее человек выглядит, тем меньше хочется задавать ему уточняющих вопросов), он сделался похож на нахохлившегося голубя и загадочно шепнул: – У меня посредник есть. Анастасия удивлённо ахнула, раскрыв глаза также широко, как и рот, а Олег деловито покивал головой, обозначая этим что-то вроде: «ага, я и вправду неплох, ты не ошиблась». – А ты... меня с ним познакомишь? – Могу, – Олег деловито поправил очки, и сразу же, как это слово слетело с его языка, понял, что разошёлся, и это попросту небезопасно, но остановиться уже не мог. – Сколько он берёт за сигареты? – продолжала напирать Анастасия. В облаке дыма, застелившем всю крохотную комнату, были видны только её большие голубые глаза со светлыми ресницами, которые безостановочно смотрели на Олега, вглядываясь в черноту его небольших зенок. Курила она так профессионально, что уже не понятно было, какая это сигарета по счёту, ведь одна сменялась другой молниеносно. Это почему-то снова напомнило Олегу Борю, и он сам удивился этой ассоциации. – Нисколько, – уже испуганно, но всё ещё с наслаждением ответил собеседник Насти. Ему нравилось понимать, что он постепенно становится нужным для здешних обитателей, пусть даже по причине товарно-рыночных отношений. – Он же мой друг. – Ой, как здорово! – просияла Анастасия и тут же задумалась. Олег прочитал на её лице, что она хочет познакомиться с этим самым «посредником», но боится, потому что по природе является существом стеснительным и робким. Впрочем, для себя он отметил, что с ним она с каждой секундой чувствовала себя всё свободнее. По крайней мере, так ему казалось, в это он хотел верить, ведь ему страшно хотелось думать, что здесь он со временем обретёт хоть какую-то любовь и доверие со стороны коллег, ибо иначе ему не жить. Притом в буквальном смысле. – Ладно, может потом познакомишь, – лицо её озарилось неловкой улыбкой. – А то сейчас я... не хочу. – Я понимаю, – протянул Олег и взглянул на собеседницу настолько многозначительно, насколько мог. Он хотел показать Насте, что действительно знает на собственной шкуре, как некомфортно бывает знакомиться с новыми людьми, даже если эти знакомства имеют под собой реальный смысл. – Понимаешь? – её щёки опять загорелись румянцем, и Олег увидел, как Анастасия скромно опускает глазки вниз, вся как-то сжимаясь и прячась от своего компаньона, чтобы, видимо, он не заметил её смущения. Солнце уже почти закатилось за горизонт, а вместе с ним на Олега постепенно накатывалась усталость, укутывая его в своё шерстяное одеяло с головой. Он зевнул, потянулся, недовольно крякнув, докурил сигарету и осмотрел помещение ещё раз. В его голове всплыло, что, в целом, ему больше нечего здесь делать, да и его социальная батарейка была уже явно на нуле, поэтому он с намёком посмотрел на дверь, после чего снова на Настю. – Хочешь пойти? – шепнула она настороженно и нервно укусила собственный ноготь так, что Олег услышал, как он с треском сломался. – Ну... да. Поздно уже, я спать хочу, – он пронаблюдал, как Анастасия сама ужаснулась отгрызенному ей ногтю и судорожно выплюнула его, после чего явно почувствовала себя неловко и с неуверенностью взглянула на Олега. – Ну, я тоже. Иди тогда, – промямлила она. Её небольшая фигурка будто бы вжалась в стол, на который опиралась руками. Видно было, что Настю ни на секунду не отпускали переживания, вызванные чем-то, что теперь уже было не связано с Олегом, судя по её потерянному лицу и глазам, смотрящим в совсем другую от него сторону. Казалось, она уже забыла о том, что он вообще здесь находится. Настя закусила свою нижнюю губу, а Олег, не найдя ничего лучше, пожал плечами и приблизился к двери. Не успел он ничего понять, как врезался всем своим выдроподобным лицом во что-то твёрдое и тёплое. Это что-то уходило очень высоко вверх, а потому он поднял взгляд и увидел там... Пашу. Тот взглянул на него не то со злобой, не то с удивлением, и Олег не понял, откуда на лице у Павла появилась такая гамма эмоций, но тут же услышал сзади возню и три быстрых шага, а потом почувствовал Настю, которая собой буквально отделила его от своего жениха. Она (не ясно, как ей хватило на это сил) оттащила Пашу подальше от Олега, после чего в страхе обняла его, будто бы пытаясь его от чего-то отговорить одним этим жестом. Павел же, выражение лица которого стало больше похоже на квинтэссенцию искренней неистовой злобы и даже ненависти, попытался выдернуться из объятий невесты, но, к своему удивлению, заметил, что обнимает она его слишком уж крепко. – Что ты здесь забыл? – голос Паши шёл будто бы из самого нутра его, которое сейчас было возмущено, а потому холодная ярость бушевала в интонациях и даже в самом тембре. – Прости, пожалуйста, прости меня, я тебе потом всё объясню, Паш, только не делай ничего, – зажмурившись, затараторила Настя. Она сжала свои пальцы на костлявых боках Павла так сильно, что костяшки на её руках побелели, – Прошу, оставь Олега в покое, он не делал ничего... – чувствуя, как жених вырывается из её рук и, издавая что-то похожее на рычание, направляется к её другу, она задохнулась в слезах отчаяния и страха, – Ничего плохого. Стой, ну, подожди, пожалуйста... Па-а-аша-а-а... – зарыдала она только пуще. Олег стоял в оцепенении, не понимая, что происходит. Он наблюдал за тем, как жених Насти почти бережно отёр костлявой трясущейся рукой её крупные слёзы, после чего вдруг пихнул её в грудь рукой, отчего она отлетела к столу, еле успев поймать равновесие. – Помолчи, – прорычал он. – Тебе-то что надо здесь? Павел продолжил надвигаться на Олега, который всё ещё не мог опомниться и догадаться, что нужно просто уйти. Черты Паши, как и в первый раз, напугали его; его тёмные густые брови, под тенями от которых не было видно глаз, а только пылающие гневом угольки, его острые, как кинжал, скулы, болезненная бледность, худощавость, его орлиный нос, рот, скорченный в невероятной степени недовольности ломанной линией, да даже неаккуратно уложенные усы и треугольная бородка – всё это пугало Олега, ведь в каждой этой черте было заложено столько пламенной ненависти к нему самому, что ему хотелось, поджав хвост, убежать, но он не мог. Он заметил, что крупные руки Павла были сжаты в кулаки так сильно, что каждая вена и каждый сустав на них выпирал и подрагивал. - Ничего, - проборматал Олег, уже мысленно готовясь к смерти и глядя на Настю, которая, рыдая, махала ему рукой на дверь, чтобы он уходил. Очевидно, в данной ситуации, прогоняя его, она желала ему лучшего. Со страхом он смог прочитать по её губам фразу «я этого и боялась» и понял, почему и о чём она так переживала ещё мгновение назад. – Так и иди отсюда тогда, – взревел Паша. В конце его голос сорвался на хриплый крик, и он закашлялся, согнувшись в три погибели, но тем не менее толкнул Олега в плечо так, что тот буквально вылетел в открытую дверь, распластавшись на холодном полу. Павел тут же подошёл к проёму, ещё раз глянул сверху-вниз на поверженного Олега, довольно хмыкнул и резко захлопнул дверь. Олег же ненадолго так и остался ошарашенно лежать на грязной кафельной плитке. Приземлился он больно, повредив плечо, бедро и макушку, но этого он даже почти не чувствовал, ибо им сейчас овладевал исключительной силы шок. Кое-как придя в себя, он встал и, кряхтя, проковылял к двери своей комнаты. Невиданное, однако, происшествие приключилось с ним.