Король должен умереть

      — Слон бьёт ладью на клетке d7. Шах.       Шах. Резные деревянные фигурки сгрудились в его половине доски. Пустые, безжизненные, обречённые. Если не трогать короля, то ещё останется шанс провести рокировку и спрятаться в пешечную крепость. Значит, нельзя ему сейчас отступать, надо идти в атаку. Ферзём или конём — и только вперёд. Преимущество уже давно в руках графа — Радовид чувствует, что безнадёжно проигрывает. Опять. Интуитивно он понимает, что не видит всей картины и не замечает чего-то чрезвычайно важного. Опять. А затылком ощущает тяжёлый, выжидающий взгляд наставницы — она не будет подсказывать, даже если, плюнув на гордость, попросить её об этом. Опять. Конём или ферзём? Решай! Конём или ферзём? Решай быстрее! Конём… или ферзём? Хватит медлить! Белая ладья на d1 защищает слона, граф мешкать не станет, воспользуется прикрытием, а стало быть, сразу после взятия слона последует потеря атаковавшей его фигуры: коня или ферзя. Тут и думать не о чем. Хотя… Нет! Ферзя нельзя сейчас отдавать. Но вдруг… это ловушка? Да решайся ты уже наконец, мямля!       — К-конь ест слона на d7.       — Идиот, — выдыхает под нос госпожа Эйльхарт, едва слышно, но в напряжённой тишине её слова болезненно бьют по ушам.       Да кто она такая! Как смеет!..       — Ферзь, b8. Шах. — Граф Дийкста, похожий на огроменную сонную муху, нехотя расцепляет свои кашалотоподобные лапищи лишь затем, чтобы передвинуть фигуру, снова сплести руки на животе и неспешно закрутить пальцами мельницу.       Лишённый какой-либо поддержки белый ферзь дерзко атакует короля с поля, покрываемого чёрным конём. Ха, беззащитный ферзь! Его надо брать! Да, это возможность, это шанс, если и не получить весомое преимущество, то хотя бы немного укрепить хлипенькие позиции чёрных. Радовид взволнованно тянется к коню, замечая при том, как архишпик некуртуазно цокает языком и возводит очи горе. Ага, ленивый боров-то, видать, и правда зевнул важнейшую фигуру! Засмотрелся на свою обожаемую мегеру, не иначе.       — Конь берёт ферзя на b8!       Слегка подрагивающим от восторга пальцами Радовид снимает заветную фигурку с доски. Да! Без размена! Ещё чуть-чуть, сейчас-сейчас он отыграется и тогда, тогда…       — Ладья, d1–d8. Шах и мат, ваше высочество.       Слова графа повисают в воздухе. Н-нет, не может быть. Шах. Не так быстро! И мат. Да как же!.. Ладья, чёрт возьми, ладья на d1, он же всего ход назад рассматривал исходящую от неё опасность, а потом этот ферзь и… От досады слёзы наворачиваются на глаза, но ему нельзя показывать слабость, нельзя терять лицо. Глупо, как же глупо всё получилось!       — От-вра-ти-тель-но, — чеканит Филиппа, и стук её каблуков вторит отрывочным слогам. — Ещё в самом начале партии, мой принц, вы по неосмотрительности упустили пешку. Казалось бы, какая-то пешка! Одной больше, одной меньше — невелика потеря. Но на втором круге вы побоялись подставиться под удар и сходили коротко, на d6, а граф в свою очередь не побоялся — пешка, d2–d4 — и через один ход, пока вы пытались развивать слона, он — раз! — и съел вашего солдата — d4–e5. С этого момента, назовём его первым ключевым ходом, чёрные потеряли темп, а белые получили преимущество, которое сохранили до самого конца. В миттельшпиле граф дважды грозил вам матом, довольно напористо и нетерпеливо, стоит отметить. Вы же неплохо защищались, но именно что защищались, поэтому ваши фигуры, вовремя не развитые, постоянно кучковались у края доски. Граф даже не играл с вами всерьёз, нет, не красовался умело расставленными ловушками и необычными комбинациями, не водил специально за нос. Он, думается мне, просто желал поскорее эту партию завершить, и, заметьте, довольно успешно своего добился. «Ферзя нельзя отдавать»? Вздор! Вы были столь увлечены охотой за вражеским ферзём, что не заметили очевидной угрозы со стороны ладьи. Плохо, мой принц. Очень плохо.       Радовид нервно ёрзает на стуле и комкает в ладонях кружевные манжеты безукоризненно белой рубашки, боится поднять глаза, чувствует, как начинают пылать уши, и болезненно ненавидит себя за это. Граф Дийкстра безмолвно замер напротив с видом человека, не имеющего ни малейшего отношения или хотя бы интереса к происходящему. Его вечно сонные светло-голубые глаза, кажущиеся совсем бледными, почти бесцветными, при ярком дневном свете, неторопливо блуждают по учебному кабинету, не находя, за что бы зацепиться. Госпожа Эйльхарт, оседлавшая любимого конька, ходит от стены к стене и обратно через всю комнату, словно по сцене, и ровным мелодично-резким голосом продолжает читать нотации:       — Уже через четыре дня начнутся недельные гуляния в честь пятисотлетия Третогора. Парад кавалеристов, праздничные приёмы, заграничные делегации, ярмарки, пиршества, помпезная служба в Краснокаменном Храме, которую проведёт сам иерарх Хеммельфарт — благослови Вечный Огонь его грешную душу, — и в финале торжеств, как вишенка на торте, в королевском дворце состоится пышный бал-маскарад. Столица сидит на пороховой бочке волнения, растущего с каждым днём. Вы, помнится, говорили, что собираетесь на бал в костюме волколака…       — Да! Придворный портной обещал оторочить серебристо-серый дублет мехом настоящего чудовища, и мне уже…       — И вам уже, — цедит сквозь зубы чародейка, не скрывая раздражения, — пора запомнить, сколь неприлично перебивать собеседника. Если до конца этой недели вы не выполните задание, которое я давала вам на сегодня, то о маскараде можете и не мечтать.       — Н-но, но я же решил ту задачку с восемью ферзями!       — Мой принц, — в ответ госпожа Эйльхарт улыбается одними губами, а глаза у неё холодные, непроницаемые, словно воды глубоких озёр, — вы нашли лишь одно решение. Одно из множества, большого множества возможных решений. Но одного решения, поверьте, недостаточно. Задание вы всё равно что не выполнили. А ещё и тренировочную партию провели сегодня до крайности нелепо.       — Так нечестно! — Голос срывается, переходя в унизительный писк. — Я не знал, что существуют другие варианты, вы ничего об этом не сказали!       — Так учитесь искать другие варианты. Самостоятельно. Без чьей-либо подсказки.       — Но…       — Хватит! Учитесь думать, ваше высочество. — Её голос, ставший кислым и трескучим, словно наливная антоновка, нестерпимо режет слух. — Учитесь думать головой, а не тем, чем обычно принято у мужчин. Учитесь искать обходные пути, когда уже кажется, что выхода нет, учитесь предугадывать намерения противника: и неважно, разделяет ли вас шахматная доска, Приречье или Яруга. Но, главное, научитесь уже наконец признавать свои ошибки. Сегодня вы проиграли. Позорно проиграли. Причём дважды. Есть над чем поразмышлять, не правда ли? Так вот и поразмышляйте. На этом урок окончен.       Радовид послушно встаёт, пытается смотреть прямо, не отводить взгляд и отвечать спокойным, уверенным голосом — всё, как она когда-то учила. Но губы предательски дрожат и получается с трудом:       — Спасибо за занятие, г-госпожа Эйльхарт.       — Ступайте.       Чародейка провожает его до выхода, окидывает на прощание странновато-оценивающим взглядом, а затем аккуратно притворяет дверь. Неплотно, успевает заметить Радовид. И соблазнительно нахальная, бессовестно будоражащая воображение мысль тут же приходит ему в голову, настырным червём въедаясь в прочие мысли. Он отходит, громко топая, на дюжину футов, а потом возвращается на цыпочках и замирает, не дыша, возле незапертой двери. Через тоненькую щель, сколько ни наклоняй голову и ни щурься, ни черта не разглядеть, и он весь обращается в слух.       — …как скажешь. Туше. — Насмешливый басовитый голос. Граф Дийкстра.       — То-то же.       Шаги. Шелест платья. Грохот падающих на пол шахматных фигур. Мягкий клокочущий смех.       — Однако, — граф запинается, дышит неровно и отрывисто. — Однако, если память мне не изменяет, задачка с восемью ферзями имеет аж девяносто два решения. Не многовато ли мороки, а, Филь? Неужели ты заставишь мальчика подбирать их все?       — Подбирать? Что ты, в самом деле, — презрительно фыркает чародейка. — Достаточно найти двенадцать базовых вариантов, чтобы раскрутить через них остальные. Всё просто, если сперва немного подумать, а не бросаться действовать сломя голову. Но не тебе же мне об этом говорить, право слово!       Усмешка. Шуршание ткани. Шумное дыхание. Дребезжание перекатывающихся по полу фигурок.       — Если. Наш дорогой принц. Успеет записать все решения до конца недели. То он молодец. По головке поглажу, образно выражаясь. А не успеет — будет и в самом деле вместо праздничных гуляний да балов сидеть и подбирать по одной все возможные комбинации, пока не отыщет каждую из девяноста двух. Поплачет, позлится — ничего страшного, ему даже полезно будет. Рано или поздно он успокоится, зато урок запомнит надолго.       — Филиппа, ему девять.       — Де-евять лет, — гортанно, нараспев, словно в задумчивости, тянет госпожа Эйльхарт, и Радовид вплотную прижимается ухом к дверной щели, чтобы расслышать каждое слово. — Однажды, очень скоро даже по меркам человеческой жизни, этот мальчишка взойдёт на престол, и в его личности, как сказал бы философ, станет олицетворяться наше государство. Так что пора бы уже ему уяснить: в политике, как и в шахматах, обычно выигрывает тот, кто первым разгадал намерения противника. А наш юный королевич к девяти годам не научился не то что чужие ходы наперёд просчитывать, но и даже незаметно подслушивать не предназначение для его ушей разговоры!..       Сердце пропускает удар. Другой. Третий. Волна страха, обжигающе ледяная, мурашками прокатывается по всему телу от затылка до пальцев ног. И он подрывается с места, и бежит прочь, не оглядываясь и не задумываясь о создаваемом шуме, а сердце разгоняется вновь и стучит, стучит, колотится, как сумасшедшее.       Страх. Страх мешается со стыдом, стыд перекрывается досадой, досада перерастает в раздражение, а раздражение поджигает бушующую в глубине сознания злость. Да, он будет королём! Будет олицетворением государства. Непременно будет! И он им ещё покажет, покажет всем: напыщенным дворянам, вечно недовольным кметам и разнузданным жрецам, безродным шпикам и треклятым ведьмам, бессовестным узурпаторам и подхалимам, смеющим смотреть на него свысока и называть идиотом, — покажет, кто здесь настоящий правитель. Кто здесь власть, кто здесь сила и кто — закон.       «Только погодите».