***
день был прекрасным, особенно его начало. потому как лёгкий дождик явно предвещал нечто странное и необычное, и, по правде, нечто необычное ждать и пришлось, но начнём по-порядку. с самого начала дня миша знал, что он весь пройдёт просто замечательно. поскольку утро начинается только тогда, когда он проснётся, утро в этот день началось в двенадцать часов дня. разве это уже не повод считать, что день пройдёт великолепно? но даже этого ещё мало. после небольшого хриплого осадка из-за кашля, миша был уверен, что в день репетиции голос его подведёт. однако как только он вновь прокашлялся, ощутил, что, кажется, зря волновался. кашель был минимальным. что ж, с самым утром разобрались. после недолгих размышлений о том, где можно приобрести за двадцать минут официального вида одёжку, миша понял, что лучше пока что полностью забросить эти мысли в долгий ящик. однако это было бы весьма полезно, поскольку этим весьма ранним утром раздался звонок. миша встрепенулся, выровнял спину, так, будто бы его вправду кто-то видит, не зная, кто в этот прекрасный день решил ему позвонить, поразмышлял о том, что же его ждёт на этом великом пути неизвестности. — алло? — да, миш, привет. — раздался тоненький голосок с той стороны провода. — привет! — проговорил с радостью он, глотая пилюлю трезвости от того, кто же, оказалось, был на проводе. оказалось, неразборчивый и замыленный глаз в потоке пьянки мог дать пустой трёпки нервов, даже когда, казалось, не очень-то и хочется. после этой самой незамысловатой пьянки на хате у одного этих странных, полу маньячного вида незнакомцев, что, вроде как, имеют дружественный вид, оказывается имеется шанс приобрести множество приятностей и неприятностей. но больше неприятностей.***
андрей князев — человек, с которым узы приличия давно стёрлись, а узы близкой дружбы крепчали с каждым днём, к слову, был в том же месте в тоже время, но на деле — пока миша с заинтересованностью решил углубиться в изучение быстроты покорения женских сердец среднестатистическим парнем вроде него — андрей изучал новую пачку сигарет, что, оказалось, тоже продавались в ближайшем ларьке. они тоже отдавали привкусом кислоты, горькоты и чего-то неприятного на языке, однако когда делаешь затяжку, которая становится последним смыслом жизни — уже как-то совсем без разницы. но нет, по сути было всё равно на абсолютно каждого, особенно в этот момент, но знаете, если взгляд прикован к буферам прекрасной до ужаса дамы, почему бы заодно не посмотреть на кавалера, что и удосужился присмотреться к ней ближе. особенно если этим самым близким до невозможности к ней человеком был твой такоей же, близкий до невозможности друг — михаил горшенёв. пачка сигарет пустела. надежда на светлое будущее, что всё ещё трепыхалась в сознании, как надежда найти хороший алкоголь трепыхалась в сознании пьяницы, кажется, всё гасла и гасла. как воск свечки. взгляд уже затуманился от выпитого алкоголя. на самом деле память стёрла всё, что было после пятой рюмки чего-то крепкого, чего, к сожалению, вспомнить уже сложно. вспомнить сложно уже вообще всё. вот и вышло, что, кажется, ты неумолимо стал тем самым неприметным типом, что стоит в одиночестве в уголку. чаще всего мы сами становимся теми, кого, казалось бы, сначала осуждали. ну, или не особенно-то осуждали. просто не хотели никогда пересекаться хоть как-то, а уж тем более становиться, но вот так уж вышло, что почему-то на сей раз в душе просто поселилась мысль, что это всё слишком… грязно? извращённо? возможно. всё не такое, каким хотелось видеть, а хотелось ничего не видеть. ну, ничего. вроде даже сначала было весело. алкоголь, все дела. вроде довольно просто, но после всё больше и больше проблем вспоминалось, и казалось, они тут — гости первые.***
— было весело. — заключил тонкий девичий голосок на проводе. — но я плохо помню, что происходило, просто помню, что происходящее меня настолько веселило, что даже не знаю, в алкоголе ли дело. миша тупо пялился в стену, в смятении. что можно сказать, чтобы легально не разговаривать абсолютно ни с кем? что сказать, чтобы сработало заклинание отсутствия ответственности за все-все-все свои действия? кажется после этого девушка, которую, кажется, звали александра, проговорила, что позвонила совсем не за этим. как она часто любила упоминать, что сию секунду вспомнил горшок слово в слово, что приехала она из республики молдовы, добилась всего сама, выбилась в люди, если уж так хочется, переехала в петербург и теперь может считаться такой самостоятельной, что обзавидуешься. сначала, конечно, придётся притвориться что ты очень рад за неё, а потом уже завидовать. затем, чтобы сказать, что «ты пьяный очень забавный». весьма и весьма важно, но следующей встречи явно не заслуживает, но что ж, уже, похоже, придётся тащиться на бессмысленную встречу. где? в месте под названием хуй-знает-где-это-находится-буду-искать-это-место-три-десятилетия. лучик надежды на то, что он всё-таки доберётся до заведения сомнительного по названию типа пробрался во тьму идиотизма и звенящего изнеможения, неясно откуда, усталость просто взяла и заявилась без какой-либо причины. пришлось слушать о том, как же это мило, что их отношения не стоят на месте, растут, растут и крепчают, как кости черепа человека, испытавшего на себе дикую любовь к какому-нибудь спорту и дикую нелюбовь коллег по учёбе. после машинальной надиктовки адреса интерес совсем остыл и миша практически с несоизмеримым рвением бросил телефонную трубку. придётся научиться притворяться автоответчиком, даже если и пока это только в планах. на ладошке плывучим почерком волной шёл тот самый адрес. оставалось надеяться, что россвиданиянадзор не сотрёт его к чёртовой матери, чтобы просто не позорить себе статистику. в любом случае — прямо сейчас в памяти всплыла ещё одна обязанность — направиться на репетицию в продуманности будущей профессии, которая была в голове куда более прекрасной и невероятной, чем, возможно, являлась на самом деле. скорее всего так и было, но портить себе восприятие этого чудесного дела, как музыкальное искусство, — это глупости. — и что, хочешь сказать, что ты совсем уж против? — проговорил андрей с запинкой. странный миша, но почему — сказать сложно. просто очень странный, нестандартный. — нет, но знаешь, лучше в одиночестве попивать настороженно виски, чем доказывать, что анархия — это не убийство всего человечества одной вилкой из самой острой стали. — сложно не согласиться. — андрей вдруг подумал, что в глубине души горит огонёк радости, что всё становится на свои места, и глупая-глупая встреча в захудалой квартирке — не повод думать, что есть причина искать по всем книжным магазинам книжки для молодых родителей, названия которых расхваливают отцов и предупреждают об жестокой опасности материнства самих матерей. представить в данный период времени мишу, бегающего за книжками «учим ребёнка ходить; самый быстрый и проверенный метод, соседи просили поделиться, бабушка в шоке, а дедушка готовит пенсию для поступления в самые престижные вузы подмосковного города» — примерно тоже самое, что представить атлета в железных латах. бредово, хоть и звучит довольно безопасно. но всё ещё бредово. посему лучше предостеречь его. хотя пока что, он, вроде, неплохо и сам справляется. — когда встретиться позвала? — женщина, она, знаешь, нетерпеливая. — изрёк горшок с самым серьёзным видом что только можно придумать, посмотрел несколько секунд проникновенно андрею в глаза и сказал: — прямо сегодня. андрей чуть не прыснул с такой серьёзности. — я надеюсь, ты скажешь, что для анархии убивать не обязательно вилкой. вилкой из самой острой стали, да. — в тот раз просто были отягчающие обстоятельства, — виновато выдал тот, сделал грустный взгляд, напоследок многозначительно кивнул и сказал, что после репетиции, вероятно, эти обстоятельства снова отяготят положение. андрей только пожелал удачи и ответил, что на деле для горшка это редко можно назвать именно отягчающими обстоятельствами, поскольку охмелённый горшок это дело всякий раз весёлое и непредсказуемое. но как было так пусть и будет. репетиция, как ни странно, вновь отяготилась, повеселилась и прошла весьма успешно, что, к слову, совсем неудивительно. горшок таращился в окно, где дятел уже выдолбил в дереве себе путь в успешную карьеру, прекрасную семью и чудных маленьких птенцов, но на деле достал только худосочного червя, что извивался в предчувствии смерти. если бы он мог испытывать страх за свою жизнь, он бы, вероятно, уже словил бы инсульт. от размышлений о червячном инсульте горшка отвлекла мысль, что нужно снова глотнуть капельку пива, а ещё ладошка на плече, что отвлекла так, что тот аж подпрыгнул. — д-да? — переспросил он, тут же обернувшись, а завидя привычное аккуратное, но такое посредственное лицо он захотел отвернуться обратно, ибо хмурость в бровях добавляло ему едва не вид перед смертельной битвой на ринге. — привет. — только и сказала она, улыбнувшись. такая улыбка, знаете, где-то около «я никогда больше не дам тебе причин почувствовать любовь к жизни» и «я ни на что не обижаюсь». — а как ты поняла, что, — мямлил миша, пока та жгла взглядом селезёнку. — ты не против, если я тут недолго побуду, а после мы сразу пойдём в то кафе? горшенёв смутился. что-то такое давило на веки, что хотелось прищурился и спросить, не присоединилась ли она к какой-нибудь секте, но так же и хотелось согласиться, только для того чтобы вернуться к ребятам, сыграть ещё пару великих достижений человечества в виде музыкальных произведений, и, наконец, сбежать от этого пристального взгляда. — да, конечно. — спасибо. она повернулась и отошла подальше, мишка выдохнул в облегчении и направился к балу и андро, что уже говорили о чём-то настолько увлекательном, что андрей, который пока что даже, насколько миша мог судить из его вида, (а судить он мог очень даже отлично, учитывая что знает его от, а до й), не пил и пяти стаканов, начал резво смеяться и со рвением о чём-то вещать сашке. по-дружески того стукнул по плечу и наконец обернулся к самому мише. — ну как твои бесстрастные любовные похождения? миша скорчился в болезненных агониях и тупо глядел в пол. — ну не знаю. вроде они есть, а вроде и зачем такое нужно. андрей кивает молча, смотрит, смотрит, просто с таким видом, мол, да, да, понимаю. прекрасно понимаю. чего он там себе понимает понять сложно, пока, насколько миша знал, дальше поцелуев у него в бестиарии страшных отношенческих монстров не пошло, но вот что-то он понимал. вероятно. — ну да. знаешь, — он чуть дёрнул его за плечо, чтобы как бы говорить и на ухо, но в то же время и не так, чтобы саше совсем ничего не было слышно, всё-таки втроём говорили, — я думаю, тебе вообще отношения мало нужны. ну, понимаешь, ты, скорее, станешь великим балеруном, чем приличным мужем прямо сейчас. когда в последний раз ты думал о том, что щас вот отлично было бы сбегать за цветами, а? ну, или, знаешь, за вином, цветами, клубникой и шоколадом? мне кажется если и думал, то только чтобы разбавить пиво приятным привкусом, а потом закусив его шоколадом проклял его так, что зарёкся больше не покупать никогда. про клубнику вообще лучше даже не вспоминать. знаете такое комичное удивление, когда просто «глаза на лоб лезут»? когда, вроде, понимаешь, что живёшь в этой ебучей реальности, и ебучей во всех смыслах этого слова, понимаешь, но вроде как будто бы ненадолго оказался совсем в другом месте и почувствовал что твоё удивление нарисовали — вот не может простая человеческая эмоция выражать настолько комичный вид. — блять, андрей, по-моему ты учишься на реставратора, а не психолога. — ну да. чтобы просто и понятно выразить мысль иногда просто надо либо подумать над ней и получится, если она довольно простая. либо уже дольше думать и понять, что думать тебе не суждено. — блять, — горшок прыснул, едва не задев локтём андрея под бок, — перестань сорить тут настолько глубокомысленными репликами, я сейчас себе второй мозг отращу. — ладно, — хитро проговорил андрей. да, скоро уже должно было это закончиться. «закончиться» и «это» — понятия растяжимые. и что закончится и что «это» — можно трактовать по-разному. посему для начала возьмём только в пример репетицию. вот с неё проще, пусть она и будет тем самым «этим». миха натянул в недоумении куртку, пытаясь смотреть исключительно на интересную стену, на которой уже образовалась испарина от того, что сама стена, кажется, столько удивлена что на неё так долго можно глядеть. просто, ну, глядеть на андрея — странно. на балу — ещё страннее, тем более если учитывать, что они вообще говорят друг с другом. маньячество. смотреть куда-то кроме этого дружеского ареола — уже самоубийство, потому что взгляд, приукрашенный дешёвой тушью, смелостью и лёгкой ревностью, (совсем не нелёгкой, но кто же будет вслух об этом говорить? мы — точно нет) кажется, придушит его тут же, если он будет не просто смотреть в стену — тупо и бессмысленно, но тем не менее. мишка тащится к двери, слышит цокот каблуков, с натянутой улыбкой оборачивается к друзьям, машинально машет и идёт по коридору. а после нервно бросает любимые матерные возмущения, конечно же шёпотом, при даме, всё-таки, да ещё и при малознакомой — материться — не лучшая идея. понимает, что не взял тетрадку с нотами, возвращается быстрым шагом за рюкзаком, смотрит на андрея, что уже, кажется, осветил всё здание своей белозубой улыбкой. смотрит — сам улыбается, тянется за рюкзаком и в секунду происходит то, что даже представить в самом страшном кошмаре себе сложно. из-за его прекрасной, невообразимой идеи поставить стакан с недопитым пивом на край стола он поплатился. и до сей поры ему ещё даже неясно, какой будет цена. оборудование, провода. жидкость. отличная, блять, идея, миш. просто великолепная, если мы всё правильно поняли. надёжная, блять, как швейцарские часы. реальность мигом ускользает от взгляда после заряда тока, что болезненно бежит по телу, бежит так стремительно и болезненно, что горшок даже не успевает проклясть себя всеми возможными проклятиями. ладно бы, знаете, он бы только себе этой выходкой жизнь попортил. ну уж нет, нужно же, конечно, раз ошибаться — так хотя бы грандиозно. грандиозно в своём идиотизме. после всего, что придётся горшенёву пережить — он обязательно поблагодарит сашку. он любил балу как друга, товарища, как прекрасного, доброго и невероятно быстро соображающего человека. и именно в этот, блять, момент, эта сообразительность спасла двух бедолаг, что в скором времени должны были оклематься. по крайней мере, так говорил врач. сашу это обнадёжило. ему этого было достаточно, потому что два дурака хотя бы жить будут. ну, нет, дурака это мягко сказано, но мы тут все цивильные и любвеобильные, поэтому дурак уже звучит плохо, поэтому остановимся на партнёрах. партнёрах по тупости, неудачам, неловким взглядам, смеху по самым идиотским шуткам, влюблённым секундным касаниям и ещё тысяча перечислений и запятых. горшку в этой его неудаче повезло немного больше. так как провалялся он на этой койке с белоснежным постельным бельём всего часа часа два от силы. валялся-валялся, ума, видимо, наращивал. тем, что глаза он распахнул внезапнее и быстрее, чем кое-что в кое-какой мерзкой метафоре, он, похоже, заразил свою… девушку? подругу? с друзьями не сосутся в пьяном угаре на тусовках. вероятно девушку, всё-таки. хотя, блять, знаете, друзья тоже разными бывают. сейчас один андрей князев в мире дёрнулся в испуге, хотя, если учитывать его нынешнее положение, он скорее просто неприметно дёрнул мизинцем. распахнув глаза горшок начал учащённо дышать и пытаться осознать, что произошло, а после узнал, что, оказывается, своей идиотской проказой навредил не только себе. к сожалению. но все будут жить в мире и гармонии — андрей жив-здоров, только сознание его пока говорит нам «перезвоните позже».***
а сам андрей в то время ощутил свою нематериальность. поплыло всё перед глазами, а когда оказался в больнице, будто бы находился на месте, видел все эти хлопоты над собой, но никак не мог показать, что он жив. ну, точнее, что он живёт — знали все, показать, что он как минимум глаза может открыть. он как бы был собой, но в то же время тело было отдельно. а спустя недолгое время он решил попробовать усиленнее дёрнуться, и ощутил, как рука поднялась, будто бы отделяясь от самого сильного магнита во вселенной. обрадовался, и закрыв глаза, рванулся вперёд всем телом, и… запарил? он почувствовал, что от койки оторвались и ноги. что он просто вылетел сам из себя, сознание просто покинуло его собственное тело в нематериальной… некой… субстанции. то есть, это был, теоретически он, вот — руки, ноги, пальцы, кеды, джинсы и рубашка с жилеткой — но что-то, как, например, отсутствие чётких границ и нормальной цветокоррекции его образа мешало воспринимать его как нормального человека. попробовал закричать. слышал сам себя, негромко воскликнул, мол, вот, представьте, я, кажется, сошёл с ума, но похоже один единственный человек в комнате, которым являлась пухлая женщина с рыжими, полу-розовыми волосами, не слышал его ни при каких обстоятельствах. она говорила что-то о том, что вот, какие глупые нынче, но красивые, падлы, мужики пропадают.***
а с чего это она взяла, что у андрея не было девушки? с чего бы вдруг? вопрос ей на засыпку! вот пусть думает. на самом деле, у андрея не было девушки, хотя, конечно, думать, что хоть кто-то среди нас удивлялся — глупо, но чисто теоретически?.. андрей приблизился не то шагом, не то парящей левитацией к ней, и прям в затылок проговорил, что, между прочим, что если парень красит волосы — это ещё ничего не значит. и серьга у него, вообще-то в левом, а не правом ухе. и вообще… с чего это вдруг ему надо что-то доказывать? вот то-то и оно. с горя, когда не выходит уже в двадцать шестой раз влететь назад в своё же тело, он пытается вылететь из комнаты, ибо слушать, как женщина в белом напевает про умирающую зря красоту мужчин — немножечко давит. чуть-чуть. парит чуть ниже, слегка давит рукой на ручку двери, — и ничего. она была открыта, только оставалось чуть-чуть толкнуть её назад. ничего никуда не толкнулось, только андрей понял, что рука его пролезла сквозь ручку. пустяки. да уж. нормально. обычный вторник. ну, что ж. будем действовать из обстоятельств. вылетел из двери, едва не задев стену узкого коридора коленкой. парение — сложная наука. безумно сложная. давишь на руку — она летит, но едва она на миллиметр сдвигается — чувствуешь, как за ней летит всё тело. тут ещё сноровка, тренировка, практика и умения нужны. летит-летит андрей себе, едва не врезаясь в проходящих мимо, очень и очень важных людей с бумажками, халатами и иногда очками, летит, значит, летит. и видит картину, которая, знаете, выбивает из него всю его духовность. то есть теоретически, если он на время стал духом, пока его тело не очнётся хоть на мгновение, он сейчас, завидя то, что видит, потерял и эту возможность оставаться в этом мире. потому что увидел он довольного горшенёва, что стоял прямиком у выхода из больницы, а рядом стояла та-самая-как-блять-тебя-там-зовут. надо было выяснить, что она ему говорила. на ухо. шептала. ну, знаете. возможно за эти несколько чего бы то ни было, часов, минут, секунд — пока происходил весь этот ужас — она наплела ему, что неправа и исправится. и за те несколько дней, сколько они знакомы, как она делала, перестанет косо смотреть на всех, кто приближается к её «барабусику». ну, или не перестанет. но хотя бы щекотать горшка «приличном и цивильном» обществе перестанет за ухом. потому что в моменты, когда так происходило, андрей видел в горшке маленького котёнка, который сутулится, щурится, и пытается скрыться от всего мира за своими-то небольшими плечами.***
андрей приближается едва не впритык к горшку, целью становится приблизиться чуть ли не к щеке, и пока он отлично справляется — её голос, который говорит, что накормит вкусными-вкусными печеньками-печеньками, слышится всё отчётливее. захотелось высказаться, как это всё, ну, мягко сказать, фу, и андрей практически так и сделал, потому как уже знал, что никто и никогда его в таком обличье заметить не сможет, однако его бывшее нутро подвело его. он перед собой заприметил простой, тёмный табурет, который сию секунду, будь он человеком — влетел бы прямо в челюсть, и пригнулся, и почувствовал, что, кажется, мягко сказать, проебал весь свой план парить рядом с горшком, «оберегать» его от человека, которого когда-нибудь погубят уменьшительно-ласкательные. у него даже сперва была идея попробовать влететь в горшка, или даже эту бабу, только чтоб, знаете, легально развести их, но вот что-то не срослось, и сейчас, кажется, из-за своего не очень-то удачного манёвра он влетел прямиком в правую ладошку объекта своей защиты. блять. он чувствовал, как мишка болтает рукой из стороны в сторону, при ходьбе, ощущал, как он ею одёргивал свою футболку, чувствовал, даже, кажется, всё видел. и до сих пор со стороны. не мог же он через ладонь отрастить глаза. смотрел так, смотрел. — блять, — вырвалось у горшка, примерно как пискнувший комарик он это произнёс, но андрей услышал. видимо, кажется, возможно и наверняка милый джентльмен хотел сокрыть своё пристрастие к некультурной речи и произнести негромко. — ты что! — воскликнула дама, нахмурила бровки. — и этими грязными губами ты собираешься меня когда-нибудь поцеловать?! — извини, — виновато лепетал мишка, схватившись за руку, а андрей понял, что, кажется, прямо в момент «вселения» почувствовал, как по коже, по коже миши пробегает заряд колких чувств, почти граничит с болью, но больше как-то неприятно, а ещё он почувствовал, впервые, что насилие — может быть выходом. — руку колит. — будь осторожней с таким. — серьёзно проговорила она, глянув ему в глаза, ухватив мишку за руку, пристально посмотрела на неё, ну, и, ничего не обнаружив в руке, по типу скрытого сокровища, самокрутки или восьмого чуда света, разочарованно откинула ладонь и принялась дальше безэмоционально цокать каблуками вперёд. мишка же в это время подумал, что очень хотелось курить. он тянется в карман и думает, а не влетит ли ему подзатыльника за такую не очень-то хорошую идею. — ты не против, если я… — начинает он скованно лепетать, как только пачка сигарет едва виднеется из кармана и края футболки, что на его худощавом, но неплохо сложенном теле висела как короткое платье по серёдку бедра. — Я?! — возмущённо проговорила дама, но после его испуганного взгляда, кажется, поняла, что он не предлагает ей ничего неприятного и не считает её хабалкой, а всего лишь понял, кто есть кто, и просит ссосать никотиновую палочку до фильтра самому. вот настолько ему, видимо нервно от её красоты, так? — ох, — вздохнула она болезненно, — конечно ТЫ можешь ЭТО сделать, только я пойду впереди. — да, да. — сказал миша натужно ласково. — я как раз, блять, в душе не ебу где твой дом. ну, уж спасибо. — проговорил он уже куда тише, когда её грациозная фигура по-модельному взмахнув длинными прядями повернулась к нему задом. поджёг сигарету, вдохнул, и пялился на её тонкие ноги. да, поесть тут явно не помешало бы. кожа да кости. хотя, кому уж тут такое говорить. они шли, шли как будто воспитательница вывела на прогулку детсадовца, так же строго и напыщенно красиво для виду. миша шёл, разглядывая пятиэтажки поблизости. такие забавные они, на балконах вилось на ветру, видимо, уже позавчера забытое бельё, на них же слетал не долетая пепел жильцов повыше, что, кажется, так и радуются своей возвышенностью над «обычными людьми». три дома прошли, свернули, попали на побитую жизнью детскую площадку, где, конечно, никого не было. миша постоял пару секунд, огляделся, и заметя, что рядом есть урна — кинул бычок туда. что-то сигареты не очень помогли. но, что ж поделать, придётся заесть горе едой. как уж быть по-другому? хотя, она, вроде как, предложила только чай. ну, ничего. голодать тоже и не раз приходилось. выживем. андрей всё ещё ощущал странное чувство щекотки и боли вперемешку, но мысленно аплодировал мише за его сдержанность. они поднялись по лестнице в дом, такой же серый как и остальные, на скамейке же рядом с ним сидел мужик, лет сорока, курил, горшкова дама напыщенно и притворно прикрыла носик рукой и потащила своего горе-кавалера наверх, мысленно, похоже, думая, что горшок станет таким же бездарем, если не хуже. потому что у него уже есть увлечение, которое только отдаляет его от неё — музыка. она всё портит. из-за неё она не может видеть свою любовь чуть ли не каждую секунду в сутки. потому что горшенёв похоже считает, что несколько дней — это не признак великой любви. наивный дурак. она же знает, как лучше. знает, что если избавиться от всего, кроме неё — будет ему счастье. она буквально знает, как стоит прожить ему жизнь так, чтобы было всё хорошо. поднявшись, достала из сумочки ключи, распахнула дверь и оба вошли в чистенькую, маленькую комнатушку. — разувайся, милый, я сейчас всё сделаю. горшок послушно снял кеды и разглядывал картины с красивыми дамами на них, что-то наподобие «весны» или «женщина, читающая у окна». книги на шкафу были сплошь усыпаны бульварными романами. а после мишка да андрей напару направились на кухню. — миш, знаешь, — начала она говорить со спины, заваривая чай. — мне кажется, ты слишком много времени посвящаешь своему, — она помолчала, хмыкнула: — своему хобби. — да? — тот удивился. положил руки на стол. — почему ты так думаешь? — потому что со мной ты не виделся уже целый день! — возмутилась она. — но зато сейчас проводил несколько часов подряд, разве это не, — начал было горшок неосознанно оправдываться, однако сию секунду снова был одарён прекрасным, пугающим, внезапным взглядом со спины. — милый, ты понимаешь, что я люблю тебя. такая быстрая и внезапная любовь. красиво. за сколько? день? два? я не знаю как зовут твою мать, отца, как внезапно и неожиданно из твоих слов понимаю, что, оказывается, люблю тебя до беспамятства. — это значит, — продолжает она свои умозаключения, — что я не хочу тебе зла. я хочу дать тебе только добра, миш, ты должен это понимать. сложно согласиться. — возможно ты думаешь, что твои увлечения развивают в тебе твоё творческое начало, что они развивают в тебе твоё собственное я, однако это только фальшь. её голос отдавался от стен болью, тупой болью где-то в подсознании. — может быть. — безэмоционально согласился горшенёв, глазея в пол. она подсела рядом с ним. руки как-то непроизвольно сжимались в кулаки, а когда разжимались, правая рука будто в судорогах продолжала против воли сдерживать пальцы. чай был горячим, пар лез тонкой струйкой в лицо, слегка опалял его. миша думал о своём. думал о том, как же хорошо, что у него есть друзья. может быть, если он снова с ними встретится, пустота от общения с александрой уйдёт. может быть. потому что от общения с ней чувствовалась только давящая на душу тоска. — и знаешь, мне кажется, то, что музыка тебя свела с твоими, — она посмотрела в окно задумчиво, убрала тёмные вьющиеся пряди со лба. — друзьями, это… не очень хорошо. я думаю, что они только делают тебе хуже. когда в твоей эмоциональной яме ты глушишь это разговорами с ними, ты совсем забываешь о том, кто на самом деле ближе к тебе, чем кто либо. — кто это? — проговорил тупо миша, глядя на неё, как на дуру. — как кто?! — возмутилась она. он болезненно выдохнул, смотрел на неё полумёртвым взглядом. — я, миш, — прошептала она, ткнув пальцем ему прямо в сердце. а руки подрагивали от нервозности. нервно, неприятно, пусто и мерзко. гнусно. зачем он согласился направиться прямиком в её логово? ну, хорошо. ты, так ты. никто не спорит, но и не соглашается. всем, ну, мягко сказать похуй, что ли. миша понервничал и метнулся за кружкой чая. левую руку пронзил жар, а правая всё не могла успокоиться — хотелось в нервозности барабанить ею по столу. но миша держался. бес в неё вселился, что ли? почему это она, да ещё и против воли собственного хозяина, хочет бушевать? чай откидывал куда-то в прошлое, куда-то вдаль, когда ты, беззаботный, маленький мальчик, сидишь и в беспамятстве попиваешь чай и не думаешь ни о чём. на сей раз александра тоже молчала. они оба молчали и казалось, что пребывали в каком-то параллельном мире. — и всё-таки мне кажется, что твои друзья на тебя плохо влияют. разве случилось бы то, что случилось, не будь у тебя друг — светловолосый, уж прости, дурачок? — она возмущённо стукнула ладонью по столу. — почему он так близко к тебе, и почему-то мне кажется, что даже больше чем морально? постоянно к тебе липнет! — саш, он мой друг. — рационально и холодно начал судить горшок. — он не может быть к тебе ближе, чем я! — друг детства, — сказал миша и медленно поставил стакан на стол. — и вообще, — проговорила она, как ни в чём не бывало. — почему это у него мелированные волосы? а серёжка? мне кажется, что это признак, который ты ДОЛЖЕН был не пропустить мимо. — руки аж вспрели, а правая долбила пальцами по столу сильнее. — тебе кажется, — сказал горшок с улыбкой, и снова посмотрел на неё, как на полоумную. — да, да. — она кивнула. но так, чтобы было ясно, что вскоре не поздоровится никому. и, если честно, в этом она была немного права. — миша, давай лучше поговорим более… — она надула свои пухлые губки — мирно. горшок уже не хотел с ней никак спорить, а просто-напросто вновь потянулся за чаем. не хотелось уже говорить, мол, блять, ты, как бы, сама это всё начинала, как бы, не? ну не, так не. твоё не. твоё дело. он кивнул. настала неловкая тишина. она всё тянула чай из кружки. на пальце покрутила прядку, а после неотрывно на него глядела. приблизила кисть чуть ближе, она стала совсем рядом с мишкиной рукой. правой рукой, а она сама по себе отплясывала кульбиты нервозности. он отреагировал стремительно — всего-то нужно было потянуться ей же к баночке с печеньем, открыть горемычную металлическую крышечку и притвориться, что жизнь у тебя самая, блять, прекрасная на свете. вот как-то так. потянулся рукой, смотрел строго на стол. на лёгкий дымок от кипятка напротив себя, а потом её грудь да и она сама, что была чуть выше, кажется, поднялась, а горшок всем своим видом пытался сказать, что похуизм спасёт даже при потопе. потянулся к крышечке, открыл, начал нервно и с тряской тянуться к печенькам, а она стремительно близилась с ним, но страха не было. была какая-то злость. хотелось оттолкнуть, ибо намерения этой неприятной дивы порой неясны никому. но, знаете такие ситуации, когда решаешь всё совсем не ты? вот примерно такая ситуация случилась и сейчас. миша спокойно держался, никого, знаете, не трогал, но рука, эта чёртова рука, дёрнулась в самый неподходящий момент, задев девицу чуть ли не по макушке — звук был просто невообразимо красивый, глубокий, звонкий и громкий. миша даже сообразить мало что успел — выронил только эту крышку, снова с испугом поглядел на свою правую руку. а после раздался такой крик, что уши у него, кажется, потом недели две отходили от такого ужаса. — ты что, совсем спятил?! — прокричала она, взлохматившись и вставая из стола. — а если синяк будет?! миша её уже совсем не слушал. потянул печеньку, что была в левой, в рот, быстро ретировался — встал, поклонился, аки барину холоп, в пол, и категорично, под крики о том, какой же он всё-таки гад, как была права маменька, что, по её собственным рассказам, мертва уже года два, (что, без сомнения, прискорбно) была права. и кошка права. и собачка. и все остальные кошки тоже будут правы. и вообще он козёл. и чтоб глаза её больше его никогда не видели — говорила уже впустую она, когда миша бежал по лестнице быстрее молнии. выучил где окна — пошёл другой стороной, дом его был не слишком далеко, но и не слишком близко. как раз для сигаретки-другой, да и размышлений о том, что это, блять, вообще было. закурил — аж легче стало. рука больше не ныла. она как-то… освободилась? ну, похоже на то. он даже улыбнулся ей. улыбнулся, блять, руке. вот зачем — пусть сам он и ответит. — если я буду когда-нибудь с тобой разговаривать, пожалуйста, просто пристрели меня, — сказал он, смотря на центр правой ладони. — блять, я же уже это делаю… — разочарованно бросил он. — в этот раз не считается, хорошо? — в шутку выговорил он и окончательно понял, что рехнулся. та баба была права. вроде он и сам её ударил, а вроде и не совсем сам., а ударил ли? больше криков было. чувство, что не сам, но кто знает, кто знает. кто, блять, знает. никто. кроме… руки? похоже на то. но миша решил не говорить больше ни с кем. по крайней мере сегодня. быстрым шагом направился по подъездной лестнице к своей квартире, поднялся, закрыл дверь, достал из холодильника бутылку пива и подумал о том, что же творится. вроде он благодарен. а вроде и нет. зачем, нахуя, а главное — кто? почему чувство, что постепенно теряет над собою же контроль? огляделся, лёг поудобнее на кровать. задумчиво посмотрел на пиво, а пиво в ответ игриво посмотрело на него. — блин, ну… — негодующе пролепетал он. — даже андрея рядом нет, я не помню как и пил без него в последний раз и когда. кажется, всю жизнь за бутылкой провели. вот, блять, наделал дел, ну и дурак. ни поговорить, ни выпить не с кем, кажется, я мало кого по-настоящему ценил. андрюха, бля, вот бы ты вот сейчас рядом бы… проговорил не до конца он, но пришлось аж ахнуть, поскольку тело резко дёрнулось вперёд, за правой рукой, а рука за холодной бутылкой — этакие перегонки страстей, горшок аж опешил. он изумлённо поглядел на кисть, что держала бутылку с пивом, и от безысходности осушил ещё пару глотков. — ну и дела! — протянул иронично он. — не такой представлял я нашу встречу. он задумчиво пялился на свою собственную ладонь. — ну, знаешь, — он отвёл взгляд на секунду. — она и вправду дурная. дурочка. ну, понимаешь, как же тут терпеть, если в хуй не ставит моих собственных друзей? никак. — горшенёв опять подумал, что словил лёгкую ебанцу, когда беседовал с ладошкой. ну, ничего страшного. и не так жили, причём жили — не тужили. поморщился, отвёл руку, поставил бутылку и с лёгким, самым легчайшим стыдом потянулся рукой к паху, пьянство не давало повода стесняться больше — уж извините, ну, в самом деле, неужто в собственном доме человек не может почесать мошонку? и ладно чью-то — свою собственную? лёгкая волна возбуждения пробежалась по телу. и не только миша, к слову, это заметил. какая-то тайная сила дала князеву видеть, слышать, понимать и чувствовать, потому что руки в нашем мире, к сожалению, могут практически ничего из этого списка, а с рождения андрей рукой не был. посему ему проще было чувствовать всё то, что чувствует миша — хотя бы минимально. рука, кажется, практически напала на мишу — он ощутил снова это недо-рвение инородной силы, потому как пальцы ловко потянулись к замку и сомкнулись на собачке. горшенёв в каком-то туманном состоянии подумал, что, на самом деле, это не худшая идея. левой рукой оттянул ремень больше, а после спустил портки чуть ли не до колен. в каком-то смятении он даже улыбнулся, опёрся о кровать, а рука оттянула резинку трусов — почему мише от этого как-то… приятнее? от непонимания, почему он чувствует, что это не он? от непонимания, но одновременно и какой-то радости. будто бы он вправду здесь не один. вдохнул побольше воздуха, когда указательный палец коснулся головки, аккуратно провёл по уретре. — д-да-а, — простонал он уж слишком несдержанно, хотел сказать что-то ещё, но понял, что говорить с уже не совсем собственной, но всё-таки рукой, во время такого деликатного процесса не стоит. кисть провела по всей длине, медленно, тягуче-медленно, аки мёд, стекающий и сладкий. возбуждение отдавалось мелкой дрожью, твёрдостью под пальцами и туманом в голове. хотелось просто лежать, да прикрыв глаза насладиться хоть и недолгим, но процессом. движения в тот момент стали быстрее. размеренные, но непостоянные, — с замедлением, будто бы в момент, когда как раз нужно. андрей будто бы знал, как будто правильно, знал, всё знал, пользовался и знал, как будет приятно. потянул рукой вниз, коснулся двумя пальцами яиц, а миша уже совсем ощущал до дрожи приятное чувство, что едва сдерживался, чтобы в голос не сказать о том, как же хотелось, чтобы это длилось вечно. закусил тыльную сторону ладони, прикрыл глаза сильнее, пока с глухим шлепком рука всё чаще касалась кожи. чувствовалась естественная влага, чувствовался жар и какое-то чувство… присутствия? мало того, приятное чувство присутствия… горшок громко задышал, когда почувствовал, что прямо сейчас может кончить, но когда был готов громче, возможно даже застонать, ощутил лёгкую боль внизу живота — все движения остановились и стали медленнее раза в два. будто бы играючи пальцы стали вести сверху вниз очень медленно, а после вновь ускорили темп — но тут уже не удалось сыграть эту чересчур приятную, но сложную в исполнении шутку — миша уже не смог бы сдержаться, почувствовал, как белёсая жидкость стекла по тыльной стороне руки, негромко застонал, больше устало, и снова подумал о том, как же это было… странно? вроде того. — зачем же только взяли мы с тобой такую тяжкую ношу? — проговорил он с довольной улыбкой, когда уже в усталости сидел, глядя на полное безобразие под названием рука. — можно же было, всего-то, подождать пару минут — и то самое свидание в шляпе, даже стараться бы не пришлось, она бы и сама, может быть, управилась. но тут горшок нахмурился, так как рука потянулась к прикроватной тумбочке, на которой лежала его тетрадка со всяким бредом, ну, или если по-простому — первоначальными нотными зарисовками. схватила погрызенный карандаш, и аккуратным, вот точно не мишкиным почерком вывела — «до твоего истинного свидания, оказалось, — рукой подать».***
— ну как, ты говоришь, нормально? — проговорил горшок, задумчиво глядя на андрея. — всё же уже хорошо? — да нормально. нормально, конечно, уже даже не чувствую ничего такого болезненного. было и странно, и неординарно, и неприятно… — и приятно тоже, — ляпнул горшок невпопад, перебивая. — ну, это смотря кому, — проговорил андрей, улыбаясь, но после они оба не сдержавшись весело засмеялись. — нет, правда. — понимаю, конечно правда. это же всё шутки. — сказал андрей с той же доброй улыбкой. — но слушай, когда ты всё понял, как у тебя вообще в голову идея пришла, типа, — андрей замялся. — блять, ну ты понял. после всего, что было, сделать это... — естественно понял. — сказал горшок серьёзно. — если честно, мне даже говорить тебе не хотелось. это бы, вероятно, попортило бы настолько прекрасно преобразовавшиеся отношения. — ну, а если серьёзно? — а если серьёзно, андрюх, — проговорил горшок уже проще, — у меня просто зачесались яйца. — ответил он, выжидая драматическую паузу. — знаешь, — сказал андрей, переводя взгляд куда-то вдаль. — когда я мелким ещё был, мне дед толя рассказывал, что если яйца чешутся — это к любви. горшок неприлично, сначала выжидая его вердикта со всей серьёзностью смотрел на губы андрея, но услышав итог его прекрасной фразы заржал, как конь, неприлично хрюкнул. — блять, ты что, миха? он так вообще-то бабку свою встретил! но тот его уже не слушал, вцепившись в плечо, ржал как ненормальный, а андрей, завидя этот смех, разлетевшийся по всей округе, и сам начал тихо хихикать, а после уже открыто хохотать.