Там, на неведомых дорожках

      Обвив одной рукой верёвочные подвесы, а другой с особым трепетом перелистывая страницы лежавшей на коленях книги, Алина сидела на качелях, и от увлекательного занятия её изредка отрывали затеявшие очередную шалость младшие. Вообще-то, к их постоянному шуму, писку и визгам она давно привыкла и даже умудрялась при их играх заниматься делами, требующими тишины и сосредоточенности: домашними заданиями, чтением книг, практическими работами по чарам или трансфигурации. Иногда, правда, отработанная схема давала сбой и очередная шалость младших выводила из себя и её, и результаты выполненного задания, но это бывало настолько редко, что и особого внимания не стоило.       Вот и на этот раз, углубившись в учебник по травологии, Алина оглядывалась на братьев и сестру, только когда самый младший в семье Миша, надрывая горло, требовал уступить ему в игре или Саша в очередной раз начинал драться и ругаться. Тогда требовалось лишь грозно выкрикнуть имя нарушителя спокойствия и пригрозить рассказать всё маме или и вовсе поклясться покусать или превратить в тараканов, если в течение минуты игра не вернётся в прежнее русло. Помогало мало: одиннадцатилетняя Настя насмешливо фыркала, прекрасно зная, что сестра в трансфигурации — нолик без палочки, девятилетний Саша заходился в приступе истерики и бежал к матери со словами «Лина нам угрожает!», и лишь восьмилетний Мишка притихал и шёпотом, на ушко, продолжал уговаривать Настю уступить ему в игре. Дальше Алина их не слушала и вновь возвращалась к чтению, прекрасно зная, что через пару минут дети успокоятся и с прежним весельем продолжат свою игру.       Внеплановым отвлечением от учебника послужил громкий голос, кричавший её фамилию. Алина сначала старалась не обращать внимания, но на пятом, самом громком и недовольном: «Кнопка, твою мать!» — была вынуждена поднять с земли оранжево-зеленый лист вишни, заложить его вместо закладки и, ухватившись обеими руками за верёвки, перекрутить качели так, чтобы оказаться лицом к невысокому деревянному забору, из-за которого выглядывало недовольное лицо Ильи.       Каким-то чудом соседский мальчик из семьи прямо сказать неблагополучной, который переехал в соседский дом, когда Алине было года четыре, стал её вечным спутником по жизни: один садик, одна школа, одни игры и общая лёгкая неприязнь, появившаяся с возрастом. Но тогда, впервые попавшись на глаза Алине, он казался странным и диким — весь в синяках, зашуганный, пугливый. Ещё необычнее для маленькой девочки было то, что переехал он не с родителями, а с бабушкой и дедушкой — милейшим людьми, как потом оказалось. Ещё позже оказалось, что они тоже волшебники, и Алина, когда в шесть лет к ней пожаловал секретарь из Колдовстворца с пригласительным письмом в школу, со всем упрямством потребовала, чтобы её маленького соседа посадили в тот же класс, что и её.       Так соседский мальчишка Илья Бендеберин, которого бабушка и дедушка хотели устроить в кадетский корпус для молодых волшебников, находившийся совсем недалеко от посёлка, где они проживали, стараниями Алины был зачислен в самую лучшую Российскую школу магии. Это сейчас Алина понимала, что взяли его за счёт недобора — в тот год детей шести-семи лет оказалось не так много — и из-за хлопотаний Алининого папы. Обычно таких детей как Илья — не блещущих магическими способностями и имеющих таких родителей — в Колдовстворец не берут.       И в самом деле, у них в классе все так или иначе имели таланты в разных учебных областях: Егор Соколов был асом в трансфигурации, Маша Ульянова — мастером чар, Ася Юдина как никто знала ЗоТИ, Костя Морозов — историю, сама Алина дышала травологией… А вот Илья — нет, он был совершенно рядовым учеником, но сам факт его учёбы в Колдовстворце на его будущем оставлял особый отпечаток — выпускников этой школы особенно любили в разного рода институтах и вузах.       — Кноп-ка! — по слогам рявкнул Илья, и Алина, встряхнув головой, отчего вязаная шапка съехала на брови, устало спросила:       — Чего тебе, Бендеберя?       Она быстро оглядела его непомерно бледное лицо и нахмурилась. Илья всегда был смуглым и умудрялся загорать даже зимой, оттого его бледность — как бы выразились в девчачьих романах «аристократичная» — сильно пугала.       — Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась Алина с искренним участием.       — Ужасно, Кнопка, ужасно! — ответил он и, раньше чем она успела задать очередной вопрос, взмолился: — Кнопочка, милая, подай сигареты, а?       Быстро оглянувшись на дом, где в окне кухни маячила мамина спина, затем на игравших в дочки-матери малых, она, сойдя до шёпота, возмутилась:       — Ты с ума сошёл? Какие, к лешему, сигареты?       Последнее слово она произнесла одними губами и ещё раз оглянулась, словно опасалась, что за сказанное получит как минимум нагоняй.       — Да обыкновенные, Кнопка. Вон там, под смородиной пачка такая, бело-синяя, подай, пожалуйста.       Переведя взгляд на сидевший вдоль забора куст смородины, находившийся целиком и полностью на их территории, и приметив блеснувшую под ним упомянутую пачку, Алина нахмурилась и свела брови к переносице.       — Что твоя гадость делает под нашей смородиной?! — прошипела она, и Илья, закатив глаза, торопливо признался:       — От деда прятал — кто-то донёс ему, что я курю, — при этом он выразительно бросил взгляд на всегдашнего ябеду Сашу, и мальчик, прежде с интересом наблюдавший за разговором старших, смущённо отвернулся. — А ты знаешь, какой он у меня ЗОЖник — как услышал, что я якобы курю, тут же ремень в руки и за мной гоняться. И ничего, что внуку уже шестнадцать и от ремня толку, как с козла молока.       — И правильно дядя Петя делает, — поучительно сказала Алина, — я тебя всегда говорила: курить вредно.       — Ой, Кнопка, не начинай, — взмолился Илья, стукнув ладонью по забору, — подай пачку лучше.       — А волшебное слово?       — Пожа-а-алуйста!       Коротко вздохнув, Алина поднялась с качелей, положила учебник на узкое деревянное сидение, неохотно отправилась к смородине и со всей имеющейся брезгливостью поднесла треклятую пачку Илье. Отдавать, однако, не спешила — застыла с занесённой над забором рукой и призадумалась       — Чего, Кнопка? — спросил Илья, внутренне уже предвкушая или долгую тираду, или, что ещё хуже, вопрос сугубо личного характера.       — Скажи, а у вас в последнее время ничего странного не случалось?       Илья нахмурился, но тут же заговорил:       — Дай-ка подумать, Кнопка… Да, случалось: кот наш недавно котят родил — видать, кошкой оказался; домовой послал меня к чёрту и сказал, что больше убираться у меня в комнате не будет. Что ж ещё, что ещё… А, мать недавно звонила — работу, говорит нашла, ещё…       — Ой, правда что ли?! — радостно перебила его Алина, вмиг забыв про свой вопрос, и Илья, почесав затылок, поджал губы и сказал:       — Ну да. Гляди, может и пить перестанет… — Он осёкся, вдруг осознав, что разговор выходит на слишком близкий уровень, и Алина винить его в этом не стала — самой неудобно было. — Так чë ты хотела?       — А, да, — Алина на мгновение замолчала, в который раз оглянувшись на младших, чтобы они не слышали разговора, поднялась на носочки и спросила: — У вас гусей никто не высасывает?       Алина заметила, как неестественно вздрогнул Илья, но прежде чем она успела это как следует обдумать, он уверенно напомнил:       — Да мы ж своих ещё в августе зарезали. А что?       — У нас вчера кто-то всех птиц выпил, — рассказала Алина, обняв себя за плечи. — С утра выходим во двор — воробьи с голубями по всему двору мёртвые лежат. Папа смотрит, а крови в них ни капли. А вы, помню, гусей держали, вот и спросила.       — Ласка, наверное, — предположил Илья, сглотнув, и Алина покачала головой:       — Ласка обычно на наземных зверей нападает — мыши там, куры. Я сначала думала, что это летучая мышь, но у нас кровососущих видов не водится.       — Ты ещё скажи, чупакабра, — сказал Илья чуть насмешливо, и Алина, уже было собравшаяся прочитать ему целую лекцию об этих чу́дных животных, вдруг фыркнула:       — Да ну тебя. Я серьёзно вообще-то.       — И я серьёзно, нам же рассказывали на уходе, что чупакабра и птиц, и коз выпить может.       — Может, и она, — задумчиво проговорила Алина, постучав пухлыми пальцами по доске забора, а Илья не преминул протянуть:       — Кнопка! Сигареты.       — У меня имя вообще-то есть, — напомнила она. — А-ли-на. В переводе с древнегерманского, между прочим, величественная, благородная и великодушная.       — А я Илья, в переводе «Божья сила», отдай сигареты, великодушная, а?       — Ой, на, травись на здоровье! — буркнула Алина, но, вместо того, чтобы передать ему пачку лично в руки, бросила её вглубь двора, и сигареты невероятно точно приземлились в коробку с инструментами дедушки Ильи.       Процедив сквозь зубы что-то особенно нецензурное, Илья поспешил к коробке, а Алина, возвращаясь к качелям, не могла отделаться от ощущения чего-то горького и тяжёлого. К плохому предчувствию прибавлялось ещё то, что домовой, будя её утром в школу, явно несколько раз дунул ей в ухо, что, как известно, плохая примета.

***

      В ожидании грядущего Дня Учителя в школе царил особый, сопровождавший каждый грядущий праздник гомон. И тут и там собирались ученические группы: одни решали последние моменты, вроде тех, в какой момент урока лучше поздравить педагога, в то время как другие только думали, что и кому следует дарить.       Десятый Б, к счастью, относился к первой категории учеников, поэтому по звонку в класс они заходили громко споря о том, кто будет дарить цветы Валерию Александровичу. С другими учителями было проще — с Лаврентьевым разве что пришлось немного помучиться, но при неустанных намëках Аси все-таки выбрали на эту роль Ладу.       Марина Анатольевна, всё это время находившаяся в кабинете зелий, смахнула с чугунного котла незаметную пылинку и лукаво улыбнулась:       — Я ничего не слышала.       Егор поучающе поднял вверх указательный палец и заметил:       — Подслушивать, Марина Анатольевна, не хорошо.       — А кто виноват, что вы так тихо думы думаете? Не удивлюсь, если ваши размышления Валерий Александрович на третьем этаже услышал. Так, друзья-товарищи, оставляем портфели на партах и быстренько все ко мне.       — Бить будете? — поинтересовалась Ася, и Марина Анатольевна со всей серьёзностью ответила:       — Хуже, Асенька, куда хуже. Давайте ребят, шевелимся, нам ещё надо успеть практическую выполнить.       Заинтересованно переглядываясь, школьники окружили котёл и выжидающе посмотрели на Марину Анатольевну. Она с ответом не тянула:       — Помнится, несколько уроков назад кто-то спрашивал у меня, правда ли амортенция пахнет тем, что больше всего любишь. Я подумала-подумала и решила, что вы дети уже взрослые и вам можно показать столь опасное зелье. Да, Егор?       Егор серьёзно кивнул и даже отсалютовал, а Костя, поверх очков оглядывая жидкость в котле, спросил:       — И что, им в самом деле можно кого-то в себя влюбить?       — Влюбить нельзя, но привязать, как собачонку, можно. Поэтому, дорогие мои девочки и мальчики, не советую — любовь зельями не призовёшь.       Она подмигнула, и у стоявшего по левую руку от неё Кости от сердца словно что-то отлегло — глупый и совершенно ненужный червячок сомнения грыз нутро, ехидно интересуясь: уж не приворожила в своё время десятиклассница Марина своего молодого учителя? Впрочем, это было настолько смешно, что Косте даже стало стыдно, что он подумал о матери в подобном ключе.       Марина Анатольевна тем временем дала ученикам добро вдохнуть аромат зелья и, горя от любопытства, спросила:       — И как впечатления?       Первой отозвалась Маша:       — Я слышу море и мокрую пыль.       А Егор, оказавшись рядом с ней, наклонился к её плечу и громко возмутился:       — А я, Марина Анатольевна, ничего не могу понять — мне Машкины духи всё перебивают!       Маша торопливо ударила его в плечо и, покраснев до кончиков ушей, тихо буркнула:       — Иди ты!       Класс вместе с учителем дружно засмеялись, а Илья, внимательно принюхиваясь, недоуменно нахмурился:       — Металлическое что-то. Такое может быть?       — Почему бы и нет, — Марина Анатольевна пожала плечами и уже через пару минут, выслушав двадцать признаний во вкусах, была атакована собственными учениками, которым не терпелось узнать, что же слышит она, вдыхая запах амортенции.       — Ну, Марина Анатольевна! — взмолилась Ася. — Так не честно! Мы вам все о своих пристрастиях рассказали, теперь ваша очередь!       Марина Анатольевна поняла, что ученики от неё ни в коем случае не отстанут, поэтому наклонилась к котлу, улавливая запахи, и созналась:       — Свежий хлеб, розы и… И всё.       Про услышанный знакомый, но почти забытый любимый одеколон супруга она умолчала. Но именно из-за этого факта, идя после пары в учительскую, она была задумчива и несколько рассеяна, невольно вспоминая о такой недолгой, но невозможно счастливой совместной жизни с мужем.       А ведь сейчас преподавателем зелий в Колдовстворце мог быть он — Константин Сергеевич Морозов, строгий и упрямый, но… На его месте была она, а он уже шестнадцать лет числился пропавшим без вести.       — Марина, у вас всё в порядке? — спросил басистый голос, и Марина, невольно вздрогнув, подняла чуть затуманенный взгляд на один из столов, где расположился Борис Николаевич. Он сидел как раз лицом к двери и вошедшую коллегу заметил с подозрительной быстротой. — Вы какая-то грустная.       — Всё в порядке, Борис Николаевич, воспоминания просто нахлынули.       Она улыбнулась и устремилась к другому, так называемому завуческому столу.       Внимательно проследив за ней взглядом, Борис Николаевич покачал головой и поднялся на ноги, интересуясь:       — Чай будете?       — Ну, если его делаете вы, то буду, — сказала Марина и, подхватив с вазочки бублик, поинтересовалась: — Как там мои дети?       — Да, знаете, хорошо. Отстающих, слава богу, нет, в этом году все более-менее в предмете разбираются. Соколов как всегда выше всяких похвал — того и гляди, в скором времени меня превзойдёт.       — Это в любом случае будет трудно, — заметила Марина, — вы же мастер мирового уровня, Борис Николаевич.       — Просто Борис, Марин, сколько раз можно повторять? — пожурил он и, так и не дождавшись ответа, спросил: — Мои там что?       Марина тут же оживилась:       — Замечательно, Борис Николаевич, просто замечательно! Пока, конечно, рано говорить об уникумах — сами понимаете, пятый класс, почти всё сейчас теория, — но в Храмовой Кате и Полковниковом Вадиме определённо что-то есть. Если тяга к зельям не перегорит к классу седьмому, то, думаю, их могут ждать большие успехи.       — Отрадно слышать, — сказал он, и перед Мариной тут же опустилась кружка дымящегося чая, а в нос ударил аромат чебреца. — Скажите, Марина, а вы в субботу вечером не заняты?       Внутренне уже предугадывая продолжение вопроса, Марина строго откликнулась:       — Смотря зачем, Борис Николаевич.       — Что насчёт ресторана?       — Э-э… Ой, Лëнечка, милый, привет!       Крайне вовремя для Марины и так же некстати для Бориса Лаврентьев перешагнул порог учительской и облегчённо выдохнул.       — Вот ты где, Марина, а я тебя весь день ищу! Слушай, Борис Николаевич, не хочу показаться ябедой, но твои там, кажется, Орловскому алконосту чихательного порошка дали.       — Это ещё что за фокусы? — нахмурился Борис Николаевич и, бросив извиняющий взгляд, быстрым шагом покинул учительскую.       Марина в ту же секунду устало откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, произнося:       — Лëнечка, не поверишь, ты меня только что спас от похода в ресторан.       — Я могу его вернуть, — тут же отозвался Лаврентьев и даже сделал шаг, и Марина, резко сев ровно, предупредила:       — Лёня, не смей.       На лице Лаврентьева проскочила лёгкая улыбка и он покачал головой, насмешливо интересуясь:       — Вот что ты от него бегаешь, Марина? Нестарый, красивый, богатый. Неженат, кстати говоря. Вот что тебе ещё надо?       — Ну во-первых, не неженат, а разведён. Во-вторых я сама уже старая, тридцатишестилетняя женщина со взрослым сыном и вот такими тараканами, — она растянула руки, показывая примерные размеры. — А в-третьих, ты с Туркиным сговорился что ли, наперебой мне женихов подбираете?       — Да, мать, тараканы у тебя действительно серьёзные, — кивнул Лаврентьев. — А вот со старостью ты, конечно, погорячилась: молодая ты у нас ещё. И красивая, — добавил он, подмигивая, и Марина громко фыркнула:       — Тоже мне, красавицу нашли. Ты вообще чего хотел, Лëнь?       Лаврентьев в ту же секунду упëр ладони в стол, наклонился и спросил:       — У тебя рунного адреса Татьяны Владимировны нет случаем? А то я по старому набираю, а абонент не абонент.       Вытащив из сумки записную книжку, Марина открыла её где-то по середине и, немного подумав, настороженно подняла взгляд на коллегу:       — Он-то есть, а тебе зачем?       — Надо, Марин. Личное.       Ещë раз окинув его внимательным взглядом, Марина быстро пролистала записную книжку, затем ежедневник учителя и, недовольно пробурчав, произнесла:       — Слушай, Лëнь, где-то же был. Честное слово, недавно натыкалась, — она ещё раз пролистала ежедневник и пообещала: — Я дома ещё раз посмотрю внимательно, тогда тебе скажу, хорошо?       — Не забудь только.       — Ты же меня знаешь, Лëнь.       — Знаю, — согласно кивнул Лаврентьев. — Поэтому и говорю.       Марина недовольно закатила глаза.

***

      Еще раз перечитав написанный реферат, Лада потянулась и широко зевнула. А ведь это только половина работы — написанное ещё нужно было подтвердить на практике и выступить должным образом перед всем классом на чарах.       — Скажи, вот нафига нам это надо? — спросила Лада, поворачивая голову, и застёгивающая пуговицы пальто Маша быстро отрапортовала:       — Для общего развития и оценки в четверти.       — Всё равно не понимаю: делать долго, нудно, а в дальнейшем это никак не пригодится.       — Ты Ольге Ивановне так и скажи, — усмехнулась Маша. — А что, опыт имеется.       Лада шумно выдохнула, верно распознав намёк подруги. Случай, произошедший несколько лет назад, одноклассники вспоминали ей до сих пор. Всё дело в том, что повздорив в восьмом классе с преподавателем рун из-за нечестно поставленной двойки, Лада громко сбросила учебники со стола и, заявив Маргарите Викторовне, что «плевала она на её, Маргариты Викторовны, руны, в жизни они ей не пригодятся», вышла из класса и до конца урока не возвращалась. Кто же тогда мог подумать, что всего через пару месяцев Лада искренне полюбит этот предмет и даже всерьёз задумается связать с ним жизнь? Однако брошенная в сердцах фраза быстро ушла в народ, и за два года была неоднократно упомянута, пусть даже несколько переиначенной.       Повезло тогда, что Марина Анатольевна уговорила Маргариту Викторовну на нерадивую ученицу не серчать и дать шанс на исправление. С тех самых пор по рунам у Лады ниже четвёрки оценки не было, но в том, прокатит ли подобный номер с чарами, она была не уверена.       — Ну уж нет, — запротивилась Лада, — мне и по травологии трояка хватает. Лучше ты спрашивай, твоя все-таки бабушка.       Маша на этот раз ничего не ответила и направилась в зал, чтобы попрощаться перед уходом с мамой Лады.       Алевтина нашлась сидящей на диване перед телевизором — она делала маникюр, напевая под нос что-то весёлое. Но едва Маша открыла рот, чтобы сказать слова прощания, как в дом ворвалась соседка — пышнотелая тётя Люба с бигудями на коротких каштаново-седых волосах. Запыхавшись в результате быстрого бега на короткие дистанции, она схватила лежавшую на журнальном столике газету и, обмахиваясь ей подобно вееру, эмоционально заявила:       — Алечка, там такое! Такое! Ты не поверишь! Включай скорее новостной канал!       Шипя сквозь зубы — из-за внезапного визита соседки она ухитрилась слишком глубоко порезать кутикулу, — Алевтина недовольно переключила игравшую мелодраму на новости, лишь бы умаслить и побыстрее выпроводить вездесущую соседку. Однако увиденное заставило её отложить щипцы и с неподдельным вниманием уставиться в экран.       Кадры один за другим показывали район какого-то города — как подсказывала иконка снизу, то им была Москва, — перепуганных людей и гигантского, слишком пугающего волка, а женский голос вещал о нападении некой твари на мирно прогуливающую компанию студентов. «Московский оборотень» — так называли данный спецвыпуск вестей, прервавший финальную серию нового детектива.       — Черт возьми, Егор! — вдруг воскликнула Маша и бросилась обратно в спальню Лады, на ходу пытаясь надеть берет.       Лада и Алевтина тут же поспешили за ней, а тётя Люба, прижав руки к груди, уселась на диван и сделала телевизор погромче.       — Машка, ты чего? — перепуганно спросила Лада, но Маша, бормоча себе под нос: «Полнолуние. Идиоты. Ну говорила же!» — закрыла дверцы шкафа и громко потребовала:       — Колдовстворец!       Выждав пару секунд, Лада, не слыша останавливающих слов матери, отправилась за ней.