Замена

Должно быть, это частое явление, когда ты влюбляешься в старшего брата лучшего друга. Особенно в такого, как Франческо Бароне. Эти чайные глаза, которыми он беззвучно смеялся, очки, которые постоянно сползали с переносицы, тёплая полуулыбка, мягкий взгляд из-под длинных пушистых ресниц, успокаивающий вкрадчивый голос, дорогой парфюм с нотками сладкой мяты и медового бергамота — всё это врезалось Джану под рёбра, в самое сердце. Закрывая глаза, он видел его лицо, и, открывая их, он представлял его тоже, везде, ежесекундно, придумывая счастливые сценарии их любви. Но Франц его любил по-другому. Семнадцатилетний Джан был одержим Франческо каждой клеточкой своего тела, и старший Бароне об этом, конечно, догадывался. Джанлука как-то странно проник в жизнь Франца. Случайные неловкие разговоры, короткие переписки ни о чем, но Бароне редко был их инициатором. Малыш Джинобле, как его называл Франческо у себя в голове, несмотря на плотный график, всегда находил минутку, чтобы осведомиться, как у него дела, чем он занят и как проводит время, ему было интересно всё, и он спрашивал, спрашивал, спрашивал, а Францу ничего не оставалось, кроме как отвечать. Надо признать, Джанлука оказался неплохим собеседником, и эти разговоры с ним умиляли Франческо. Он бы, может, и не ответил — понимал: не дружить Джан хочет, не дружить, и оттого не желал давать ложных надежд, чтобы не разбивать хрупкое юношеское сердце (увы, Францу уже было известно, что, собранное по осколкам, оно черствеет, грубеет, наполняется тяжёлой пустотой равнодушия), но как же Франца забавлял этот мальчик! Такой нежный, наивный, Джанлука любил рассуждать над философскими вопросами (особенно по ночам), и Франц с улыбкой читал его мысли, изложенные в сообщениях, утром. Джан ему был как младший брат, о котором хотелось позаботиться, дать совет, уберечь его открытое ко всему сердце от жизненных потрясений. Он поздно разглядел в Пьеро младшего братишку и потому не был ему примерным старшим братом. Возможно, виной тому совсем незначительная разница в возрасте, из-за которой Франческо определял Пье как равного, тогда как Джан был действительно младше, и у Франца вдруг проснулись братские чувства к тому, кто вовсе не был ему братом. Он хотел дать ему то, чего не дал Пьеро, но для Джинобле Франческо был куда значимее брата: он брал воздух из мимолётного взгляда карих глаз, перечитывал сотни, тысячи раз каждое слово его сообщений, искал в них какой-то скрытый подтекст и подолгу не смахивал уведомления от него, чтобы подольше насладиться сладостным чувством влюблённости в старшего Бароне. Франческо с трепетной снисходительностью относился к этим трогательным чувствам. Будучи подростком, он и сам влюблялся в тех, с кем невозможно быть вместе, и научиться отпускать этих людей, видя невзаимность своей влюблённости, не надеяться на положительный ответ, а идти своим путём он научился только с годами. И потому Франц делал всё, чтобы не ранить Джанлу. Часто он думал, что, может, в том и была его ошибка: вдруг Джанлука, веря в образ холодной отстранённости Бароне, расценивал его хорошее отношение как нечто большее. Может, надо было один раз сказать больно и резко, чтобы у Джана пропало всё желание звонить, писать, думать о Франце. Ох, нет-нет-нет! Франческо было невыносимо думать, чтобы так в самом деле сделать! Что же это получается, Джанлука дал ему оружие, а он вонзит его Джану в сердце? Нет, он не мог и никогда не сможет так поступить. Францу только и оставалось пытаться не подпускать Джинобле слишком близко, отвечать так сдержанно, как он только мог, чтобы не дать повода укрепить эти чувства, говорить как можно меньше, избегать встреч, но всё его нутро разрывалось: он желал этому солнечному мальчику всего самого лучшего, он хотел оберегать его, защищать как брат, но как может брат быть на расстоянии? И эти терзания превратили их общение в эмоциональные качели, которые Франц собственноручно толкал, а Джан, так доверявший ему, на них преданно сел. Бароне клял, безбожно клял себя за это, ведь эти качели лишь усугубляли влюблённость Джана, привязывали его к нему красными нитями, разорвать которые было неподвластно даже самому Франческо. Он и сам в них запутался: он не хотел отпускать от себя этого мальчика, хотел быть рядом, но только как брат, БРАТ! Однажды Франц заметил то, что перевернуло всё его сознание. Он шёл к себе в комнату и проходил через гостиную, где на диване раскинулся Пьеро. Он сидел переписывался с кем-то и нежно улыбался, глядя в телефон. — Кто такой важный тебе пишет, что ты весь расплываешься в улыбке? — Франческо по-доброму усмехнулся, остановившись рядом с братом. — Да нет, это просто Джан, — с наигранной безучастностью ответил ему Пьеро и поспешно вернулся к беседе в мессенджере. И тогда Франц понял. Нет, это не просто Джан, в отношении Пьеро к нему не было ничего простого, и это стало так очевидно с первого взгляда, ведь влюблённый малыш Джинобле смотрел на него, на Франца, такими же сияющими глазами, из которых словно светило солнце, с такой же блаженной улыбкой на губах — смотрел в точности так же, как Пьеро сейчас — в телефон. Франческо вдруг стало то ли страшно, то ли душно, и он поспешил побыстрее удалиться в свою комнату, открыть наконец чёртово окно, вдохнуть воздух, пока это странное чувство не испепелило его лёгкие. Он и сам своей реакции не понял. Его одолела какая-то детская ревность, собственничество, как ребёнок не желает расставаться с любимой игрушкой и боится даже подумать, что кто-то другой захочет с ней поиграть. Но ведь Джан не игрушка! Просто Францу льстили такие искренние чувства, может, его никто никогда так и не любил, как самозабвенно это делал Джанлука. И потому старшему Бароне стало до тошноты дико от мысли, что кто-то ещё может посягать на сердце его кудрявого ангела, тем более, что это не кто-то, а его родной брат! После этого открытия Франц уже не мог не замечать влюблённости Пьеро. Он видел, как Пье пытается случайно дотронуться до руки Джана, смотрит на него как на божественное изваяние, ходит за ним по пятам, смеётся, как дурачок, над каждой смешной и несмешной шуткой Джанлуки и всё это называет крепчайшей дружбой и родством душ. Джанлука тоже верит в это и по вечерам рассказывает Францу, какой Пье хороший друг и как ему повезло, что они встретились. Бедный Пьеро! Его возлюбленный — великий слепой. А Франческо видит, всё видит и замечает. Замечает, как Пьеро готов бежать к Джану по первому зову, как он бережно стирает пыль с рамки с их общей фотографией, поставленной, естественно, у кровати, как загораются его глаза от каждого нового сообщения, как по утрам он по полчаса переделывает укладку, потому что Джанлука однажды отметил его причёску, как он, абсолютно равнодушный к чтению, вдруг хватается за книги, которые ему посоветовал его обожаемый «просто друг», книги, которые Джан прочитал, потому что он, Франц, о них ему рассказал, и — о, как неожиданно! — они вдруг оказываются в домашней библиотеке, что так удивляет Пьеро, «прямо будто Джан к нам книги ходил читать!» А вчера Джанлука написал Францу: «У вас с Пье такие глаза похожие, смотрю на него и тебя вижу. Представляешь, вы ведь даже очки поправляете одинаково!» Не приведи Господи, чтобы Пьеро узнал об этом сообщении, Франц был убеждён, что неугасающая вот уже несколько лет любовь Джана к нему просто убьёт Пьеро, заставит его возненавидеть собственного брата, сделает их соперниками, несмотря на то, Франческо никогда не был в игре. Ему казалось, что будет лучше оставить всё это в секрете, и потому он не говорил младшему ни об общении с Джаном, ни о том, что Джанлука, возможно, усиленно видит в Пьеро другого, того, кто не может ответить на его чувства ни сейчас, ни когда-либо ещё. Он молча наблюдал за тем, как Пьеро пытается выставить свои чувства за дружеские намерения, как Джан не видел его самого, а разглядывал в нём черты Франческо, и Францу было так обидно за брата, никто не знал, что на самом деле думает Джан о Пьеро, видит ли он в нём хоть что-то индивидуальное, воспринимает ли как отдельную личность, а не как Франческо-номер-два. Это так оскорбительно быть заменой кому-то, что сердце Франца горько сжималось от такой несправедливости. Почему Джан его удостоил своей любви? За что его наказывают боги таким подарком? Почему Джан полюбил не Пьеро, сгорающего в синем пламени своих безответных чувств, а Франца, который ничего ему не мог дать? Франческо Бароне не мог найти ответы на эти вопросы. Потом в жизни Франца появилась Рита. Он влюбился в неё, как мальчик, казалось, будто они созданы друг для друга, но его любил Джан, и он, совсем сумасшедший, даже с появлением девушки думал, как бы это событие не ранило малыша Джинобле, который, кстати, был давно уже не малыш. Франц осознавал, что в этом любовном неравенстве ему пора стать вычеркнутой точкой, он хотел для сказки Пьеро и Джана найти счастливый конец, но прежде всего ему надо было сказать брату правду о Джанлуке Джинобле. Воскресенье. Франц позвал Пьеро в бильярд, куда они часто ходили раньше. У Пье наконец-то выдался выходной, и он охотно согласился составить компанию старшему брату. Смех, шутки, разговоры обо всём, что накопилось за прошедший месяц: Пье, конечно же, говорил о предстоящем концерте в Палермо, работе над новым альбомом, а Франц рассказывал об учёбе в университете, о недавно купленных наушниках, о последней встрече с друзьями — о пустяках, в которых он хотел забыться, потерять причину, по которой он сюда пришёл на самом деле. Вечер был в самом разгаре, когда Франческо понял: сейчас или никогда. Уже три часа он тянет, откладывает эту страшную минуту до последнего и, наверное, так и не скажет, если не осмелится сделать это сейчас. Он убирает телефон в карман и начинает говорить прежде, чем его сознание прикажет ему остановиться. — Пьеро, тебе ведь нравится Джан? Младший был непобедим в бильярде, он никогда не промахивался, как бы сильно его ни отвлекали разговорами во время игры, но от одного упоминания любимого имени кий проскользнул мимо цели, заставив шары раскатиться в разные стороны. — Как ты узнал? Его лицо ничего не выражает, он не смутился, не начал отрицать, как Франц думал, он просто стоял и ждал ответ. — Я видел, как ты смотришь на него, сложно не догадаться, — отвечает старший, подходя ближе. Он всё ещё не сказал самого главного. — А ему нравлюсь я, Пьеро, понимаешь? Пьеро вскинулся, как подстреленный, чёрные глаза его раскрылись так широко и ясно, словно в мгновение перед смертью. Его мир остановился. Его дорогому Джанлуке нравится Франческо… Старший посмотрел на брата, пытаясь проглотить вставший в горле горький ком переполняющей вины, но не смог вынести этого долгого, мёртвого взгляда, обращённого на него. — Мне не хватило смелости сказать тебе раньше о нашем общении, уж тем более я не мог заикнуться о его чувствах ко мне. Мне казалось, это разрушит наши с тобой отношения. Я никогда в нём не видел потенциального парня, он всегда был для меня ребёнком, которого я хотел уберечь от всех невзгод. Но у меня Рита, и я не смогу ему дать того, чего он от меня ждёт. А ты можешь, Пье. Попробуй меня заменить, но, прошу, только не оставайся заменой, пусть он полюбит тебя, а не мой образ в тебе. Честно, Франческо хотелось разрыдаться. Напротив это лицо, исказившееся в покойной гримасе душевной боли, немигающий взгляд, в равнодушно-жёлтом свете ламп ещё лёгкие морщинки вонзились глубже под кожу, под глазами залегли чёрные тени, губы, которые раскрылись в неозвученном вопросе, а всё из-за него, из-за Франца! Пьеро как будто отключился, он, видимо, что-то решал в своей голове, и Франческо неотрывно смотрел на него в ожидании, когда же в родных глазах появится ответ. — Франц, я тебя не виню, от тебя ничего не зависело, каждый сам виновник своих чувств, — наконец выдавил Пье. — Прости, я пойду, мне нужно всё обдумать, спасибо, что сказал, правда, спасибо. И Франц остался один. Половина дела сделана, теперь осталось объясниться с Джанлукой. Бароне набирает ему короткое сообщение с предложением выпить кофе в кофейне рядом с его домом, и мгновенно приходит согласный ответ. Завтра всё будет кончено. Яркий солнечный день, тёплый ветерок… Сегодня всё противоречит душевному состоянию Франческо Бароне. В сердце темно и скребут кошки, он боится, что станет совсем не нужен Джанлуке, а ведь он сам к нему так привязан. Хотелось развернуть машину, сбежать от тяжёлого разговора, но Франц, до побеления костяшек вцепившись в руль, нажал на газ, чтобы быстрее добраться до Джинобле. Нет, он скажет ему, и будь что будет. Бароне нервно допивал уже второй стакан воды, когда светящийся от счастья новой встречи Джанлука врывается в кафе. Его яркие зелёные глаза ловят его напряжённый взгляд, и вот абруццезе уже сидит напротив в ожидании, что же скажет ему сицилиец. Прочитав во вчерашнем сообщении: «Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное», Джан, переполненный самыми разными чувствами, полтора часа ворочался в постели, терзаемый догадками. Что же он хочет сказать? Может что-то случилось? А вдруг он надоел Франческо? А может он хочет наконец сказать заветное «я люблю тебя»? Но Франц ему скажет другое. — Джан, я не знаю, как начать, да и стоит ли выдумывать предисловия? — Бароне на мгновение жмурится, вытаскивая из беспорядочного потока мыслей нужные слова. — Я знаю, что давно нравлюсь тебе… О, это лицо..! Словно сошедший с картины Вильяма Бугро, он выглядел подобно ангелу, спустившемуся из рая в мир людей. Выразительные изумруды глаз в обрамлении длинных изогнутых ресниц, чувственно приоткрытые губы, ярко вспыхнувший румянец, окрасивший до этого бледные щёки… Джан изумлённо вглядывался в любимые глаза, а сердце так и норовило выскочить из груди, и в этом остром замешательстве от того, как же Франц всё понял, он пытался найти ответ, но всегда чуткий Франческо будто не чувствовал сейчас его смятения и молчал, молчал, молчал. — Почему ты так решил? — глупый вопрос, непроизвольно сорвавшийся с языка. Джан не готовился, что ему придётся признаваться вот так, и искал пути к отступлению, но бежать было некуда: он зажат между стеной и столиком, на другом конце которого его сжигает одним лишь взглядом Франческо. Его любимый Франческо. — Скажем так, в семнадцать лет ты не слишком умел скрывать свои чувства, — Бароне растирает виски в попытке упорядочить мысли. Он едва мог сидеть на одном месте, мысленно он то и дело подрывался со стула, трусливо сбегал от Джана, но в реальности он сидел и тщетно пытался связать отдельные фразы в единое целое. — Джан, я глубоко тронут и благодарен тебе за твою любовь, но принять её не могу. У меня есть любимая девушка, и я счастлив быть с ней. Я не смею просить тебя радоваться за меня, но прошу, не держи на меня зла. Ты дорог мне как брат и я действительно ценю, люблю тебя, но не так, как тебе бы того хотелось. Я не вижу в тебе парня, Джанлука. Зелень в ещё недавно сверкающих глазах потухла в одно мгновение. У Джинобле всё опустилось, и воздух встал поперёк горла, словно отравленный. Резко рухнули все иллюзии, которые так старательно выстраивал абруццезе и которыми обманывался холодными одинокими вечерами. Франц не любит его и никогда не полюбит. Теперь это ясно как день. — Я не знаю, стоит ли нам продолжать общение, не знаю, как тебе будет легче, но мне будет действительно тебя не хватать, — подытожил Бароне. — Я посчитал справедливым рассказать тебе правду, а что с ней делать — уже твой выбор. Вдох-выдох-выдох, на второй вдох у Джана не хватает сил, его горло сдавливает воротник водолазки, как в удушье, он тщетно хватает ртом кислород, что-то зажимает в грудине, он опустошён и отвергнут человеком, который был его смыслом, его воздухом и крыльями. Взгляд бегает в нерешительности по поверхности стола, Джанлука не решается их поднять на Франца, ему вдруг становится стыдно, что доставил столько проблем своими чувствами, Франческо же не виноват, что не может их разделить, так в праве ли ты злиться за это, Джанлука? — Спасибо за честность, — сухо отвечает Джинобле. — Я пойду, мне хочется на воздух. В искусственном освещении это поддельное безразличие сделало парня похожим на восковую фигуру, на его лице не осталось ничего живого, даже моргал он как-то противоестественно. Дрожащие пальцы только с третьей попытки подхватывают со спинки стула кожаную куртку, в которой он пришёл, и Джинобле поспешно выбегает на улицу, чуть не сбив с ног официантку. Бежать, бежать скорее от Франческо! С глаз долой, вот бы никогда его больше не видеть, не смотреть в эти чёрные омуты, стынет сердце от его холодного жестокого «нет»! Мысли невпопад, и Джан ускоряется, чтобы поспевать за быстротечным потоком рассуждений. Как же больно, больно! Конечно, было больно и раньше, когда Джан вновь убеждался в невзаимности своих чувств, но всегда находилось хоть одно оправдание, объяснявшее всё и разрешающее любить Франца дальше, и Джанлука цеплялся за него, как за якорь во время шторма. А сейчас его бросили в ледяное бушующее море, ему не за что ухватиться — Бароне перекрыл все пути спасения своим «люблю, но не так», и Джинобле оставалось только тонуть в своём горе, обречённо раскинув руки, пронзаемый страшными судорогами совместных воспоминаний, которые, как оказалось, не имеют никакого значения. И снова Франц остался один. Как и Пьеро, Джанлука исчез в считанные секунды, будучи не в силах совладать с эмоциями. Пье не умел показывать свои слёзы даже самым близким и потому в моменты, когда слизистую глаз начинало нестерпимо щипать, он сбегал так быстро, как только могли нести его ноги. Для Франца стало открытием, что Джан точно такой же — ранимый, но гордый, он бы не смог вынести общества старшего сицилийца ни секунды более, и потому, чтобы точно не пересечься с Джинобле, Франческо остался в кофейне глотать горький американо. Он тут же набирает Пьеро короткое сообщение: «Я с ним объяснился. Он только что ушёл.» Теперь его миссия была исполнена: за два дня он разрушил до основания две маленькие вселенные, чтобы их создатели построили заново одну большую. Вместе. Пьеро стоял в пробке по дороге домой, когда увидел сообщение Франческо. Страшно представить, в каком состоянии пребывает сейчас Джан. Один на один он остался со своими неутешительными мыслями, раненый в самое сердце, и бог знает, до чего его доведут эти размышления. Только бы не попал под колёса... А он может! Бежит, наверное, ничего перед собой не видя, а в голове только Франц, Франц, Франц. Где его счастье? Что с его Джанлукой? Нет, домой Пье сейчас не поедет, ведь это он - его дом! Как только возобновляется движение на дороге, ни медля ни секунды, Бароне стремительно разворачивает машину и едет на другой конец города к тому, кого он больше никому не позволит забрать. Показалось, что не счесть километров, а он знал — их только десять! И вжимал педаль газа до упора, лишь бы быстрее, быстрее приехать к своему мальчику! Должно быть, он многократно превысил скорость, но оплатить штрафы он может потом, а расплачиваться за то, что опоздал, не успел спасти от оледенения нежное, трепетное сердце Джанлу, он будет до конца жизни. Он вбегает в незапертую квартиру, Джан, видимо, был настолько опустошён, что совсем забыл закрыть дверь, но благодаря этому Пьеро за секунду преододевает преграду в виде порога и вбегает в комнату, где на полу, прижавшись к стене, ни живой, ни мёртвый сидит Джан. Он не плачет, но по щекам катятся слёзы. Его мальчик! Бароне опускается рядом с ним на колени, прижимая к груди любимое лицо, на котором высохла тяга к жизни. Джинобле не противится, словно и не заметил его присутствия, и совершенно пустым взглядом смотрит вникуда. Он мысленно не здесь. Он там, в кафе, где Франческо ему говорит: «У меня есть любимая девушка.» Пьеро гладит его по голове, пропуская между пальцами кудрявые пряди мягких волос, шепча куда-то в макушку: «Тише, тише…» Он не знает, сколько они просидели, обнявшись, в молчании, лишь изредка нарушаемом утешительным шёпотом Пье. Джан вряд ли был в состоянии разговаривать, всё потом, а сейчас ему нужен был только кто-то, беззвучно разделяющий его печаль, просто сидя рядом. И Пьеро согласен так сидеть столько, сколько понадобится. Сейчас Джан лишь иногда подрагивал в редком всхлипе, слёзы уже не капали, их попросту в нём не осталось. Обессиленный, он уснул прямо в руках Пьеро. Они со всем справятся. Обязательно. *** Вот уже месяц Франческо Бароне не получал ни слова от Джанлуки. А на что он надеялся? Что он начнёт умолять всё вернуть? Первые дни Франца терзали переживания, как же там Джанлу, как он справляется? Пьеро молчал, ничего не рассказывал, а Франческо не решался спросить. Его беспокойство уняла Рита. Пьеро всё знает, поэтому он точно помог Джану отпустить. Если бы у абруццезе остались какие-то невысказанные обиды, за эти недели он бы напомнил о себе, чтобы не нести дальше в жизнь за собой этот груз. Да, наверное, так всё и есть, и Францу пора перестать драматизировать. Они ведь даже не встречались, и чувства Джана были игрой в одни ворота, его не держала ответная любовь Франческо, так что так долго убиваться ему ни к чему. Джану абсолютно точно уже всё равно на Франца. Через неделю мальчики уезжают в Палермо, и Пьеро позвал всю семью на этот концерт. Зная, что происходит с Джаном, он не сказал «все, кроме Франца», значит, Джанлука оправился и больше не переживает из-за него. Надо поехать! Надо увидеть своими глазами, что малыш Джинобле о нём уже не вспоминает! Но каким трусом он сам себе показался! Для Франца было немыслимо заглянуть вновь в золото-янтарные глаза, остаться с ним в одном помещении, ему было страшно от того, что он мог в них увидеть, хоть он и не мог решить для себя, что разглядеть он опасался сильнее. Боль? Обиду? Разочарование? А может ужаснее всего было увидеть в его родных глазах безразличие? Он не знал и не хотел знать, его сковывал ужас от предстоящей встречи, ему нужен был кто-то, кто будет рядом с ним там, в Палермо, и Пьеро в этот раз таким человеком быть не мог. Он будет с Джаном, если понадобится, сам подставится под удар, лишь бы уберечь своего мальчика от любой угрозы, и так дико было подумать, что на концерте он будет защищать его от своего старшего брата. Но зато Франц мог быть спокоен: если Джанлука всё же полюбит Пьеро, ему больше никто не скажет: «Я люблю тебя по-другому». Нет, Пьеро будет любить его так, как просит сердце Джанлуки, он залечит все его рваные раны, будет сдувать с него пылинки и сделает всё, чтоб свет в его зелёных глазах больше никогда не погас. Франческо Бароне знал это наверняка, лишь бы только Джан всё это смог разглядеть, а не оттолкнул Пьеро как болезненное напоминание о своём разбитом сердце. Пье Францу этого не простит. Ох, как же вынести этот концерт, на который он не может не ехать! Ему нужна Рита! Он не может ехать без Риты! Только она поймёт его мучения и не оставит его одного в этом переполненном людьми зале, где Францу, несомненно, покажется, что кроме них с Джаном больше никого нет. Да, надо ехать с Ритой! Концерт в Палермо. Два часа саундчека, лёгкий макияж, наглаженный костюм. Il Volo готовы к выходу. Пьеро чуть хлопает Джана по плечу, тепло улыбается. Воздух пронзает скрипка, и мальчики поднимаются на сцену. Абруццезе обводит взглядом зал, проходится глазами по первому ряду: вот его родители, Эрни, вот мама Иньяцио с Ниной, Элеонора, Гаэтано, Мария-Грация и он. С Ритой. Палермо! Скорее бы в Палермо! Джан считал дни до поездки, чтобы сбежать от Франческо куда подальше, чтобы не видеть его лица и не слышать его голоса, преследовавших его даже во сне. Если б не Пьеро, который с ним нянчился, как с тяжело больным ребёнком, бог знает, может, он бы до сих пор валялся в кровати, захлёбываясь горечью разлуки с тем, с кем ему не быть. Но побег успехом не увенчался: Франц Бароне настиг его и здесь, буравит взглядом, ни на секунду не отводя глаз. Кажется, он даже не моргает, смотрит в душу, за рёбра, словно пытается узнать, чем Джан склеил своё сердце. Но абруццезе не сломлен. Младший брат виновника его боли поднял его со дна, поставил на ноги, заново научил ходить, дышать, жить. И Джанлука вёл себя как обычно, невозможно было разглядеть, что под этой счастливой улыбкой и внешне искренним смехом скрывается боль от необходимости смотреть на Франца, сжимающего ладонь Риты. Она нежно ему улыбается, и для всех очевидно, как они счастливы вместе. Но Джан тоже хотел быть счастлив! Тоже хотел! Снова скрипка. Сольное выступление Джана с «Mi mancherai». Звучат до боли знакомые ноты — эту песню он исполнял тысячи раз, и она давно уже перестала задевать за живое. Но сегодня что-то в душе Джанлуки треснуло. Сейчас в этом зале сидел тот, кто принёс ему столько горя и радости, тот, с чьим образом перед глазами он засыпал по ночам, тот, кто забрал у него полсердца. Франц, неоднократно слышавший эту песню на трансляциях концертов Il Volo, не мог не заметить, с каким особенным надрывом Джан пел её в этот раз. Франческо весь концерт просидел с твёрдой убежденностью, что абруццезе стало на него всё равно, — так равнодушно он на него посмотрел в начале выступления! Он всё забыл, ему больше не о чем беспокоиться. Скрипка, скрипка… «Я буду скучать, любовь моя…» И Франц вдруг понял, всё понял: он с ним прощается! Джанлука навсегда отпускает его из сердца, чтобы ничего не осталось: ни любви, ни ненависти. Да, Джан с ним прощается! Но не так, чтобы больше никогда не здороваться и не общаться, а так, чтоб с последней строчкой выплеснуть через края из душевного сосуда всю любовь, все чувства, так долго его наполнявшие, чтобы не было больше Франца в его мыслях и сердце, чтобы никогда больше не ревновать его, разрывая грудь, чтобы больше не видеть в нём смысл своего существования. И специально он подменяет последнюю строчку: «И радость, друг мой, уносится с тобой». Прикрытые веки Джанлуки подрагивают в ослепительном свете прожекторов, прямые брови в болезненном отрешении сдвинуты к переносице, и глаза Франца начинает предательски щипать. Вот и всё. Теперь всё встало на свои места. Джан ждал, что после этой песни в сердце ничего не останется, оно опустеет. Действительно, Франческо Бароне в нём теперь не было, он навсегда от него отрёкся, но, к удивлению Джанлуки, там поселился кто-то другой, кто занял место в нём ещё до этого прощания. Кто-то, кто так похож на первого, кто-то, кто незаметной тенью всегда был рядом, кто-то, кто преданно ждал, когда глупый Джан его наконец заметит. Джанлука в тихом забытье удаляется за кулисы. Он не помнит, что было после последней строчки, говорил ли он что-то зрителям и что именно, глаза и мысли застилала пелена. За сценой его ожидал тот, кто так похож на первого, тот, кто ждал своего часа, чтобы выйти из тени, чтобы его наконец заметили. — Ты был великолепен! — Пьеро привычно нежно улыбается ему, проникая кофейным взглядом в омут зелёных глаз. И Джанлуку вдруг пронзает. Он вдруг видит то, чего, словно слепой, никак не мог разглядеть до этого. Глаза! Как он мог написать однажды Францу о схожести их с Пьеро глаз? Франческо смотрел на него своим матово-чёрным взглядом как на ребёнка, брата, тогда как глаза Пьеро блестели от переполняющей его любви, такой любви, какую ждал Джан. Пье смотрел на него как на мужчину, с которым желал быть вместе, которым хотел обладать и которому хотел вверить себя. Так Франческо на него никогда не смотрел. Какие же они разные! Джанлука видел в Пьеро образ Франца, каждый раз искал на его лице сходства с тем, кого так любил, пытался заменить старшего брата младшим. И совсем не заметил, как начал видеть, наоборот, Пьеро во Франческо. Не замечал столько времени, продолжая верить в иллюзию мёртвых чувств, которые и держались только на том, что давал ему Пьеро! Пьеро! Он столько ждал, когда он, дурачок, всё поймёт, верно был рядом, ничего не требуя взамен. Он отдавал всего себя без остатка, а Джанлука лишь из-за внешнего сходства все эмоции, получаемые от младшего, перекладывал на старшего, продолжая его «любить». Сколько же времени ты уже любишь не его, Джан? — Пьеро, ты любил когда-нибудь? — спрашивает Джинобле, в отражении карих глаз желая прочитать ответ. — Я нашёл любовь, но потерял в неё веру, — горько усмехается сицилиец. Столько времени он ждёт, когда же Джан догадается, но уже давно потерял надежду, что на его ангела снизойдёт озарение. — Прости меня, я был так слеп, — и Джанлука впивается поцелуем — он теперь понял — в любимые губы. Он нашёл того, для кого он — весь мир, того, кто любит его той самой любовью и позволяет любить в ответ. Один поцелуй, в который оба вложили то, чем жили все эти годы: Джанлука — горечь одиночества и скорбь об утерянном времени, проведённом в слепом непонимании, кому принадлежит на самом деле его сердце, Пьеро — неверие долгого ожидания, что его мечта сейчас прижимается к нему в горько-сладком исступлении, что он не мираж из ночных сновидений, который вот-вот рассыплется, как песок, в ладонях, а настоящий, настоящий Джан! Они целовались долго, отчаянно, словно у них есть лишь одна эта минута, им не нужен был воздух — они были им друг для друга, целовались, будучи не в силах насытиться чужими губами, пока оба не поняли — больше никто их не разлучит, ведь теперь их очередь быть счастливыми.