Море внутри

      Не синее. Обманули: синее-синее… Ни черта. Съедено дымкой, сизым холодным небом, пылью от далекой стройки. Даже здесь строят, умники. Обижено море, устало. Криками, суетой. Как и он сам. Ноет оно тупыми ударами волн о волнорез, стонет, шипит. Как будто прогнать хочет. Зачем пришёл он к нему, к глубокому, иному, чуждому его голове и укладу миру. Миру свободному, необъятному, не ограниченному белым кафелем палаты, серым ситцем больничной пижамы, грубым объятием рваного, пропитанного потом, грязью и кровью плаща. Ты несёшь с собой груз такой величины, которое не скрыть в лазурной воде в ясный солнечный день, не спрятать серебряными бликами, сливочной пеной и влажными комками песка. Не заглушить твои голоса в голове криками чаек, рокотом, перетекающим в нежное бормотание бегущих к твоим натруженным ступням волн. Холодный влажный ветер тоже не рад ему. Хлещет его же тонкой курткой по сгорбленному телу. Плюётся мелкими каплями дождя, перемешанными с солью морской воды. Ты чужд нам, ты не друг нам, как и мы тебе. Уходи-уходи-уходи. - Собачья погода, - с раздражением сипит Меглин. Как вспышка фотоаппарата пронзает его висок острая боль, тягуче растекаясь в затылке. Он привычно уже морщится и прикрывает глаза. Снова ему не рады. Хотя, почему снова, привык он уже. Боль сворачивается в маленький узелок и постепенно растворяется. - Чего якоришь-то? Обернулся, хмуро смотрит на тонкую фигуру, копошащуюся у машины. В ответ на окрик фигура распрямляется и поворачивается в его сторону. Наконец пелена, накрывшая его глаза во время приступа боли, полностью рассеивается, и он чётко видит Есению, смотрящую на него с упрёком. - Чё молчишь, язык проглотила. Долго стоять будем? - Родион, ты в курсе, что иногда ты просто невыносим? – Есения обходит машину, чавкая придорожной грязью с примесью гальки и окурков. Упрёк наверняка был слышен и в её голосе. – Сама такого выбрала, на меня не вали, - Меглин растягивает рот в широкой улыбке, довольно прищуривается, почесывая бороду. Есения устало вздыхает и усмехается в ответ. Ветер мягко треплет ей волосы, а виднеющееся море подмигивает серо-зелёным всплеском. Её они видеть рады. Тоже, конечно, дел натворила, но в ней они ещё чувствуют легкость, надежду и мечты, особенно самые детские и наивные, пусть они и спрятались под татуировкой, шрамами и короткой стрижкой. Неплохо, тебе идёт, но мы внесем свои коррективы. - Не знаю, Родион, наверное, придётся ждать, пока нас вытянут. Машина забуксовала в размытой проливным дождём грязи на единственном неасфальтированном участке дороги до небольшого городка, где они решили на первое время остановиться. - Долго ждать будешь, никто не поедет тут, кроме нас-то. Получше варианта нет? - Извини, мне как-то не попался на глаза внедорожник с тросом. Если неймётся, возьми Веру, погуляйте у воды, я попробую поймать сеть, вызвонить эвакуатор что ли. Меглин, покачав головой, вынужден молча признать правоту подру... друга. Жены? Кем она только ему не приходилась. Тьфу, ладно, просто Есении. Засунув руки в карманы куртки, он подошёл к машине, прислонился к ней спиной. Несколько молчаливых секунд вновь смотрел он на глыбу воды, дышащую враждебностью. - И вот это то самое Море, на которое ты меня хотела увезти? - Согласен, шняга какая-то, - пробурчал мальчонка в пыльной рубашке и спортивной кофте, пиная смятую жестяную банку, валявшуюся возле дороги. - О, пацан тоже считает, что игра не стоила свеч и трёх ночей в дороге. Есения краем глаза увидела силуэт парня и даже услышала его смешок, прорвавшийся через шум моря. - Ты ещё распробуешь, - мягко улыбнулась она, открыла машину и аккуратно достала с заднего сиденья розовую любопытную гусеничку, которая, распахнув тёмные глаза, глядела на огромные серые горы и необъятную синюю даль. - Держи Верочку, пройдитесь до берега. Тебе надо размяться, и заодно ребёнок уже сейчас настоящим морским воздухом подышит. - Что, что, нравится тебе водичка? - Меглин утопая голыми ступнями в мокром песке, намокших закатанных джинсах, неумело придерживает девочку около кромки, пока та тянет ручки к крутящейся, кипящей пене. Крошечные осколочки солёной воды приятно пощипывают ей щёчки, и она смеется так искренне и радостно, как может только беззаботный ребёнок. - Вижу, нравится. Запомнили. Будем с тобой учиться дружить с морем. – Меглин напевает под нос мотив какой-то приставучей песни, одной из сотни которых они слушали по дороге. Девочка хватает ручкой его за ухо, за нос, бороду, смотрит тёмными бездонными глазами прямо в его, и что-то глубоко-глубоко внутри его груди на мгновение вздрагивает и щемит, а потом тонко трогает в мягкой улыбке уголки его губ. Пока они с Верой возились у воды, трогали мокрый прохладный песок, здоровались с мелкими камушками, которые уже долгие годы укачивает в своих объятиях море, оранжево-розовый свет залил краешек горизонта, проглянувший из-за пелены серого неба. Меглин грубой рукой, но со всей мягкостью и аккуратностью, на которую был способен, смахнул прилипший песок с пальчиков Веры. Девочка, не замечая его попыток, что-то довольно гулила сама себе. Он сел на обрывок картона, валявшийся на пляже среди остального мусора, опершись на камень, усадил девочку у себя на животе, и они вместе провожали этот день, глядя на тонкий солнечный диск, медленно тонущий в воде. - Родион! Возвращайтесь, можно ехать! Крик Есении разорвал шумящую жизнью тишину, в которую сами того не заметив, погрузились девочка и её отец. - Мамаша твоя зовёт. Пора идти, осталось немножко.