Море внутри

Что-то тяжёлой петлёй обнимает его горло, завязывается тугим душным узлом вокруг груди, дрожью горячего озноба бежит по рукам и ногам, и он просыпается, сипло вдохнув спёртый воздух. Перед глазами плывёт извилистый рисунок трещин хрустящей грязно-белой штукатурки, которой вымазан потолок. Навязчивый жёлтый прожектор уличного фонаря, горящего последние минуты перед занимающимся рассветом, порывается через сетку тюля, отсекает угол комнаты и выхватывает из сереющей темноты приоткрытую скрипучую дверь. Его тело обвито жаркой влажной простынёй, ко лбу прилипли волосы, мокрые от пота. Рывками, путаясь в складках грубой хлопковой ткани, Меглин стягивает с себя удушающий кокон, и наконец может глубоко вдохнуть. Он медленно набирает в грудь воздух, чувствуя, как ноюще поднимаются когда-то сломанные ребра, на мгновение задерживает дыхание и медленно выдыхает, заторможенно скользя взглядом по потолку. Вдох-выдох, вдох-выдох, нескончаемый ритм движения грудной клетки, цепляясь за повторяемый паттерн которого, он пытается собрать рассыпавшиеся мысли в один клубок, в котором они только сильнее путаются, ускользают, теряются в собственном ворохе. Ему не удаётся осознать ни одну, он хватает лишь их обрывки, которые сваливаются в какофонию, гремящую внутри его головы. - Ты не спишь? Тонкий шёпот проскальзывает сквозь духоту, путаность мыслей, и занимает собой всё его сознание. Он чувствует прохладное прикосновение кончиков пальцев к груди. Меглину удаётся сфокусировать взгляд и посмотреть на Есению, лежащую возле него. Она была так близко всё это время. Ему казалось, что он был абсолютно один, и один он тонул в зыбучем песке своих мыслей. - Духота страшная, как люди добровольно выбирают жить на юге, да ещё и летом… Есения мягко прикасается губами к его напряжённому, соленому от пота лбу. «Сейчас станет полегче», словно через вязкую пелену слышит он, и вновь проваливается в черноту. Стальная поверхность смесителя, медленно, как инеем, покрывается конденсатом, когда Есения отворачивает вентиль с ледяной, пахнущей хлоркой водой. Она набирает выцветший пластиковый ковш до краёв, опускает в него полотенце, методично утапливая его. Только когда её пальцы начинает покалывать от холода, она наконец открывает глаза и прекращает как мантру беззвучно шептать единственное своё желание. «Не уходи, пожалуйста, не уходи, не засыпай снова. Пожалуйста». Она вновь слышит слова Бергича, которые острыми иглами колют в груди. «- А потом он стал уходить? – Куда уходить? – От нас». Брызги холодной воды отгоняют навязчивые мысли, и она плотно закрывает тугой кран. Есения возвращается в комнату, тихо садится на край кровати возле спящего Меглина. Голова запрокинута, рука лежит на медленно, ровно поднимающейся груди. Сейчас он спит спокойно, его дыхание глубокое, лицо не тронуто изнеможением беспокойного сна. Есения отжимает полотенце до боли в ладонях и едва влажной тканью почти невесомо проводит по лбу и щекам, шее и телу Меглина. Где-то глубоко во сне он чувствует мягкое прикосновение прохлады, и ему становится спокойно. *** Когда он вновь открывает глаза, комната полностью залита бархатным золотым светом. На стене танцует полупрозрачная тень тюля, который подрагивает от тёплого воздуха, мягко затекающего через приоткрытое окно. До него доносится пенящийся шум небольшой улочки, на которой стоит их дом, и голос Есении, воркующей с Верой. «Плюх! Плюх! Как в ладушки играем, покажи-ка?..». Слышится плеск воды в маленькой ванночке и хрустальный детский смех. Меглин, зажмурившись, с шипением садится на край кровати, вслепую шаря по тумбочке рукой. Голова не болит, но это лишь небольшое достижение утра после тяжёлой ночи: гудение в мышцах сводит с ума, свербит в спине и вгрызается в позвоночник. - Плохо тебе, родненький? Паренёк в неизменном наряде и с довольной ухмылкой стоит над Меглиным, спрятав руки в карманы. После приезда на море прошло меньше недели, но нос и щёки мальчика уже усыпали солнечной крошкой веснушки, а лохматые волосы начали выгорать. Меглин поднимает тяжёлый взгляд на парня, который одним своим полным жизни и лета видом вызывает раздражение. «Вот же, собака, всё ему нипочём. Дури всякой понабрался, от местных обалдуев, ума с горошину». - Ну с утра-то ко мне не лезь, гадёныш. Плохо мне, плохо. Доволен? Где эти чёртовы таблетки. Пей их, не пей, разницы никакой. Ночные мучения и боль никуда не уходят, а тупости и вязкости в башке только прибавляется. Серебряный блистер нахально подмигнул и исчез в кармане куртки пацана. - Меглин, голубчик, я прекрасно знаю, что ты о таблетках этих думаешь, чай в твоей же голове и живу. Ну не пей ты их денёк, хоть выдохнешь спокойно. Меглин обреченно осознавая бесполезность борьбы против изворотливого юнца, с глухим стоном поднимается с кровати, шаркая, бредёт в сторону ванной. Перед глазами мельтешит русая голова, появляясь то справа, то слева, он чувствует, как липкие пальцы щелкают по его рукам, локоть несильно толкает его в спину. - Ты можешь на минуту оставить меня в покое? - Чего ты дуешься, давай, топай в душ, просыпайся! Сегодня намечается отличный день. Никаких погонь, пальбы, смертельных схваток, даже никаких попыток выжить на зоне, Меглин! Можно гонять балду и жрать арбузы, чего ты кряхтишь, как дед?! Звонкая трель нескончаемого речевого потока дрелью сверлит виски. Меглин выворачивает до упора кран и стоит под плюющимися струями воды, шум которых ненадолго отрезает его от мира и, наконец, позволяет прийти в себя… *** Маленькие мягкие ручки хватают лямку её летнего сарафана. Зелёная трава, вся в алмазах брызг, пушистые листья мальвы, щекочущие лодыжки, запах старого дерева, прокалённого жаром полудня, шершавость алюминиевой поверхности ванночки для купания. Все эти мелочи окружают её мягким заботливым покрывалом и прячут осколки тревоги, подрагивающей где-то в животе. Верочка возится в тёплой воде, играет лодочками из лепестков и листиков, которые она самостоятельно сорвала, пока мама показывала ей их сад. Ни одна тень не омрачает румяное, приласканное южным солнцем, личико, и только во взгляде её глаз проскальзывает строгость, непривычная возрасту. Умиротворение знойного дня взрывает грохот: входная дверь, жалобно скрипнув латунными петлями, распахнулась, с треском ударившись о стену так, что слоёный пирог масляной краски, покрывавшей её, лопнул и разноцветными хлопьями полетел на крыльцо. Рассекая волну жаркого сухого воздуха, Меглин на ходу надевает кепку и с видом, выражающим искреннюю уверенность и упрямство, летит к калитке. Есения с лёгким скепсисом, маскирующим всколыхнувшееся беспокойство, провожает глазами несущуюся фигуру. - Родион, ты же город даже не знаешь, куда ты подорвался? Перелезая через невысокую изгородь, Меглин салютует кепочкой и подмигивает Есении, стоящей возле дома в тени зарослей мальвы. - Прогуляться надо, дельце одно сделать. Ты с Верочкой поиграй, с соседками познакомься. В обед пообщаемся! - Ты же не обедаешь! – ей приходится повысить голос, чтобы слова долетели до него через плеск воды и гвалт детей с улицы. - Недооцениваешь меня! Есения устало вздыхает, потирая переносицу, а когда отворачивается от улицы, в отражении окна видит силуэт парня, перепрыгивающего через калитку, и в шуме возни детей слышит знакомый голос: «Меглин, меня-то подожди!» *** Шествуя по прибрежному городку, Меглин и его альтер-эго не упускали возможности шугануть бабок, торгующих семечками. Один раз эти самые семечки даже полетели им вслед, после чего Меглину пришлось потратить немало сил, чтобы выпутать их из волос. Слепящий солнечный свет постепенно кренился в сторону запада и окрашивался мандариновым. Оранжевые проблески мелькали и преломлялись фонтаном в небольшом парке возле городского рынка, бурлящего криками торговцев, спорами покупателей и перебранкой рабочих, возводящих новые палатки. Это место и было главной целью маршрута, похода за священным Граалем позднего августа – спелым звонким арбузом. - Дрянной, дрянной был, в Москве тогда-то, да, - глаза Меглина сверкали влажным блеском, голос едва слышно подрагивал. Никто не мог заметить этой перемены, а если бы и обратили внимание, то подумали бы об очередном алкаше, которого развезло от домашнего вина. Лишь бы на людей не бросался. Рынок пестрел красками упругих боков свежих фруктов и овощей. Под ногами хрустели смятые полиэтиленовые пакеты, валялись чеки, потерявшие белизну ещё на прилавке. Пару раз Меглин едва не поскользнулся на раздавленной полусгнившей груше. Или сливе? - Меглин, дуй сюда! – Пацан с легкостью протискивался в душной потной толпе в сторону заветных прилавков, и Меглин, натянув пониже кепку, вступил в штормящее море людей. *** - Чёрт! Дура! Понадеялась, поверила в сказку со счастливым концом. Есения с колотящимся сердцем вылетела из машины возле уродливой вывески «Зелёный рынок». Час назад ей позвонили из местной полиции, сообщив, что некий Меглин Р.В., ваш сожитель, да? Так вот, гражданочка, Меглин Р.В. совершил акт вандализма и хулиганства в городском общественном месте, оказывает агрессию при задержании, явно находится в нетрезвом виде. Приезжайте, забирайте, или повезём в обезьянник. Хорошо хоть соседка, пожилая женщина с доброй собакой, которая уже успела подружиться с Верочкой, согласилась понянчиться с ребёнком. Войдя в здание, Есения сразу поняла, где находится источник всех бед и радостей: маяком служила толпа в конце центрального ряда, от которой отделялись люди, одежда которых была заляпана чем-то розовато-красным. Протиснувшись через ряды возмущённых тёток и смеющихся мужиков, она увидела перед собой сцену, напоминающую картину «Апофеоз войны». Пол был покрыт толстым слоем сахарной арбузной мякоти и усеян поломанными корками. Розовый сок метрономом капал с прилавка, на котором громоздились покорёженные плоды, вершину же этой горы венчал Меглин, догрызавший сочный арбузный ломоть. *** После затянувшихся попыток договориться с полицией, продавцами и посетителями, бесконечных обещаний, что больше этот ублюдок возле рынка не появится, и удовлетворивших обе стороны сумм денег, Есения и Меглин наконец возвращаются домой. День угасает, цепляясь на западе бледным серпом, но он бессилен против неотвратимо накатывающегося чёрного купола звёздного южного неба. Стук ложечки по столу, а затем сонные капризы Веры, скрежет плохо ловящего сигнал телевизора, удары мячика о стену, который со скучающей миной бросал пацан, заставляют Меглина ещё сильнее испытывать муки отравления. Он сидит, склонившись над тазом, и пытается отвлечься от накатывающей тошноты, изучая сколы эмали на его дне. Есения войдя в ванную и посмотрев на полную страданий скрючившуюся фигуру Меглина, аккуратно садится на пол возле него. - Родион, Бергич же говорил, что даже один пропуск может стать триггером, особенно после острой фазы. В ответ раздается лишь мычание, интонация которого выражает ненависть к миру, таблеткам, Бергичу, всезнающей Есене, и чёртовым арбузам. Есения прислонившись спиной к стенке ванной и запрокинув голову, долго смотрит в тупую желтизну потолка. Наконец, царапющее изнутри и тянущее болью вырывается наружу скомканными словами. - Не смогу… Я не смогу выдержать этого. Два взгляда, измученный и уставший, молящий и любящий встречаются во внезапно застывшей тишине. - Ты умер. Потом ты вернулся, но это был не ты. Совсем не ты. Родион, если таблетки, это правда единственное, что позволяет тебе остаться с нами, про… я прошу тебя, ты слышишь? Пожалуйста, будь с нами. Тёплая шершавая ладонь накрыла руку Есении, и крепко сжала её. Собрав остатки воли, Меглин хрипло усмехнулся: «Лучше бы ты этими арбузами отравилась». Есения смеется, тепло улыбается ему в ответ. Она прикасается губами к его руке, продолжающей сжимать её ладонь, и поднимается проверить, как спит малышка.