Письмо

В полутьме пальцы не сразу находят выключатель. Щелчок — и коридор озаряется теплым искусственным светом. На часах почти четыре утра. Скоро начнет светать, птицы заведут свою писклявую шарманку — надо бы закрыть окна, иначе потом не уснуть. Подошвы старых домашних тапочек шаркают в сторону туалета мимо большого, во весь рост, зеркала, в котором на пару секунд отражается бледная, испуганная женщина с залегшими на переносице хмурыми морщинами и покрасневшим от бесконечных слез носом. Худая, скорее высохшая, в свободной футболке и подвязанных поясом штанах. Когда-то шелковистые длинные розовые локоны теперь похожи на паклю, собранную в подобие прически на макушке. Внешность уже давно перестала быть предметом ее заботы. Желание стать невидимкой, раствориться в этом мире, удачно трансформировавшись в пустое место, императивно перестраивало всю ее жизнь. Она могла целыми днями лежать в незаправленной кровати, в неделями не меняемой одежде, с так и не смытой после вынужденного похода по магазинам косметикой. Настоящее огородное пугало. Уже почти не женщина, но все еще не овощ. И сейчас она на чистых рефлексах направлялась в туалет, чтобы освободить желудок от позднего ужина после очередного кошмара, в котором ей приснилось, как кто-то позвонил в дверь. Ожидание очередного дверного звонка, резкий звук которого прошивает сердце острыми пластинами страха, накопилось в груди постоянно колющим напряжением. В последний год каждый такой звонок — очередной скандал. Очередная боль. Очередное желание уйти хоть куда-нибудь. Спрятаться от необходимости жить в этом доме, от невозможности избежать встреч с бывшим мужем, от собственной трусости и ненависти. За последний год к ней больше никто не заглядывал. Все сторонились ее, словно больную проказой. И как-то само собой металлическое дребезжание старенького динамика стало означать только одно — мучительное выяснение отношений. Поначалу еще было стремление отстоять себя, доказать, как заблуждался Саске, как невероятны его обвинения. Поначалу она еще продолжала его любить и ждать. Верить в силу времени, которое может сгладить углы, залечить раны, успокоить бушующий гнев. Но с каждым днем становилось лишь хуже. Ссоры. Ссоры! Ссоры… Первоначальное желание справедливости уже давно превратилось в опустошение. И навязчивую идею — сбежать. Хоть куда-нибудь… — Сакура-чааан! — звонок повторяется, сопровождаемый звонким веселым криком. Кто-то, кто не является Саске, стоит на пороге и ждет, когда откроют дверь. Кто-то, не обладающий чувством времени и терпения, кто-то — Сакура бросает взгляд на скрытый в предутренной тьме вход — до сих пор прибавляющий к ее имени этот уменьшительно-ласкательный суффикс! — Наруто… Тошнотные позывы забыты в мгновение ока. Коридор остается позади, руки хватают ключ, пытаясь открыть дверь, в груди так много радостного предвкушения встречи с другом, что на глазах снова слезы. Сакура размазывает их рукавом заношенной кофты и нетерпеливо продолжает мучить замочную скважину. «Только бы это был не сон! Только бы это и вправду был Он!» Ослепительная улыбка под ярким светом небесно-голубых глаз — Наруто Удзумаки радостно щурится и светится ярче стоваттных лампочек, стоя на площадке у двери ее квартиры. — О, Сакура-чан! А я тут проезжал мимо и решил заглянуть! В его глазах, слишком честных, чтобы отговорка про случайную встречу могла показаться правдоподобной, отражается вся ее прошлая беззаботная жизнь. — Наруто… Рванувшиеся друг к другу в первые секунды узнавания, сейчас они мнутся, разделенные темной полоской дверного порожка в коротком и почти непреодолимом полушаге. Руки обоих сцеплены в замок за спиной. Каждый боится сделать первый шаг. Каждый отчаянно этого хочет. Глаза осматривают такие родные, такие изменившиеся черты лица. Наруто не удерживает улыбку, его взгляд темнеет. Сакура перестает различать россыпь веснушек, небесную синеву, огненные брови за пеленой накативших слез. В таком виде она вызовет у него лишь жалость. Наруто никогда не был особо хорош в дипломатии, так и теперь, скорее всего он перебросится с ней парой фраз о старых знакомых и уйдет, не желая вмешиваться в чужие разборки — в ее разборки с Саске. Кажется, это все, на что расщедрилась ее озверевшая судьба — краткий лучик солнца в заляпанной чернильным позором жизни. Тонкие, почти прозрачные ладони бессознательно тянутся, путаясь в бесформенном балахоне, чтобы ухватить, задержать еще ненадолго светлое, дорогое воспоминание. В расплывающихся очертаниях чудится, что стоящий напротив мужчина делает шаг назад, но дрожащие пальцы упираются в горячую, бьющую добрым, преданным сердцем грудь. Наруто стискивает хрупкое тело в своих объятиях. Его голос глух и странно тяжел. — Я приехал за тобой, Сакура. Они почти не разговаривали. Собирали чемоданы, укладывая туда самое необходимое или особенно памятное. Покупали билет на поезд, бронировали аренду недорогой квартирки в Конохе, незаметно отмечали появившиеся друг у друга морщинки. Долгая разлука изменила многое в каждом. Но незыблемым оставалось одно: неиссякаемая сила убеждения Наруто Удзумаки. Как директор школы, он предложил Сакуре должность учителя в старших классах. И свою безоговорочную поддержку. А также две порции отличного рамена в забегаловке у междугороднего вокзала. «Что-то ты совсем исхудала. Я все переживаю: довезу ли тебя живой! Ешь!»

***

Жить не стало легче. Ничего не изменилось как по мановению волшебной палочки. Уезжая от проблем в другой город, страну, да хоть на другую планету, ты всегда берешь с собой себя. Нужно время, чтобы вылечиться от одиночества, тоски и отчаяния. Много времени. Сакура до конца лета отучалась вздрагивать из-за резких звуков, заставляла себя каждый день выходить на улицу и общаться с людьми — старыми знакомыми, продавцами в овощных лавках, любопытными соседями. Придумала себе распорядок дня и педантично придерживалась его, строго следя за исполнением каждого пункта. Ей было сложно собирать осколки прошлой себя, но потихоньку, день за днем результат становился все заметнее. Уверенность, спокойствие, улыбка в глубине зеленых глаз. Это была почти прежняя Сакура. К началу учебного года ей уже можно было доверить куда больше, чем за пару месяцев до. И Наруто доверил. Выпускной класс. — Черт бы тебя побрал! Придурок! Чем ты думал? — громогласный крик, донесшийся из коридора, помог новому директору школы вовремя выпрыгнуть в открытое окно, чудом избежав неминуемой смерти от рук почти полностью пришедшей в себя Сакуры. — Сакура-чааан, подумай о моих детях! Им нужен отец! Хината слишком молода, чтобы стать вдовой! Сакура-чаааан! Осень обещала быть веселой. Сентябрь пролетел в погоне за кипой отчетов, приучении сильно повзрослевших выпускников к дисциплине и попытках не задушить Наруто за безумное цунами свалившихся на нее дел. Иногда Сакура даже спала без кошмаров, закидывая утром будильник точно в проем соседней комнаты. Это был казавшийся бесконечным огненно-лихой сентябрь. В октябре у трети класса вдруг случилось воспаление легких и всех оставшихся учеников спешно отправили на карантин. Так что целую неделю пришлось отдыхать и скучать по бешеному ритму любимой работы. К счастью, госпожа Цунаде быстро поставила компанию болеющих на ноги, прикрепив к ним для надежности ответственную медсестру. На всякий случай. И вновь закипела работа: пора было готовиться к полугодовому тестированию, заполнять анкеты на будущее поступление, проводить встречи с родителями безответственных личностей. Сакура только успевала замечать, как холоднее становятся вечера и позднее рассветает по утрам. В какой-то момент она стала просыпаться за несколько минут до будильника. Ноябрь нагрянул незаметно. Почти половину месяца в школе шли проверки. Поднимали все то, что пришлось писать в сентябре. Требовали открытых уроков, выездных мероприятий и побед на районных конкурсах. Кажется, именно в тот месяц случился первый конфликт с Какаши Хатаке, признанным школьным гением, отказавшимся участвовать во всех выездных олимпиадах сразу. Этот парень на всех уроках сидел молча в дальнем углу у окна. Никогда ничего не записывал в тетрадь, но спроси у него любую тему — мог ответить ее блестяще. Мог, если было хорошее настроение. Вот только за ноябрь его оценки стабильно ухудшались, и Сакура совершенно не понимала почему. Любые разговоры с ним заканчивались равнодушным молчанием, игнорированием вопросов и уходом из класса без разрешения. Морозные темные вечера заставляли кутаться в теплое пальто и надевать подаренную Хинатой шапку. Ноябрь кинул первым снежком, заставив задуматься о предстоящих праздниках. В декабре Сакура завела календарь, на котором красными жирными крестами стала зачеркивать пережитые дни, отсчитывая время, оставшееся до желанного отдыха. В декабре она просто валилась с ног. Все чаще приходилось брать работу на дом. Полугодовое тестирование отнимало все силы. Вот и в тот день ей пришлось захватить с собой работы по заданному выпускникам сочинению на свободную тему, потому что, погрузившись в сладостный мир отчетов, она очнулась, лишь когда сторож стал греметь ключами. Стопка тетрадей чуть съезжает вбок, нарушая пространственную гармонию. Сакура заправляет край полотенца на затылке, чтобы не рассыпались мокрые волосы. Полчаса в горячей ванне сотворили настоящее чудо: ушло раздражение, усталость уже не так давала о себе знать и предвкушение чашки горячего шоколада вместе с пироженками из магазинчика Ино сделали этот вечер почти сносным. За окном по-зимнему метет, постукивая в стекла снежными кулачками. Но в маленькой кухне тепло и уютно. Остается последнее дело и можно лечь спать. На самом верху стопки лежит тетрадь этого невыносимого Хатаке. Хм… Он так хотел, чтобы его работу прочли первой, что вполне заслужил быть последним. Сакура с мелочным злорадством берет тонкую тетрадку и засовывает ее под самый низ стопки. Вот так. Отлично. Теперь этот ужасный человек не испортит ей проверку сочинений. Итак, первая — Анко Митараши. «Посмотрим»… Через час на столе высится новая горка лежащих без соблюдения какой-то симметрии тетрадок с проверенными работами. И одна, на самом краю, брать в руки которую совершенно не хочется. С самого первого дня отношения с Хатаке Какаши не сложились. Его работы были написаны чудесным языком, но их содержание постоянно повергало в шок. Сакура старалась помнить о напутствии директора школы — «выпустить и забыть как страшный сон», но одно дело, когда проблемный ученик обычный лоботряс и бездельник, и совсем другое — вот такой не по годам умный засранец. Может, поставить ему средний балл не глядя? Ошибок в работе все равно не будет — это уже проходили: Какаши Хатаке просто чертов гений. Поставь ему что-то ниже и он замучает вопросами «за что» да «почему». Нет, нужно прочесть. В конце концов, что может быть страшного в сочинении на свободную тему, стилизованном под письмо какому-нибудь человеку из реальной жизни или исторической личности. Если даже Майто Гай справился, написав послание о силе вечной молодости буддийскому монаху. Да и у Хидана получилось написать целую страницу без единого матерного слова. Может быть, Хатаке не станет подробно рассказывать способы расчленения свиной туши на мясобойне, как в тот раз, когда было задание написать о домашних животных? И наверняка не ударится в рассуждения о бессмысленности существования человечества как вида на примерах прошедших войн и постоянной агрессии даже близких людей, по-своему трактовав задание написать о величайших достижениях в науке и технике. Пусть это письмо будет посвящено какому-нибудь заумному собеседнику, с которым Хатаке сможет в очередной раз помусолить тему несовершенства этого мира. Плевать. В конце концов это просто работа. Проверить — поставить оценку — забыть. «Фууух…» Сакура берет в руки тетрадку, зажмурившись и набрав побольше воздуха в легкие. Она убеждает себя: «Это просто — как прыгнуть с небольшого выступа в набегающие волны. Чем быстрее нырнешь, тем быстрее выскочишь на поверхность. Хватит уже оттягивать». Выдох, веки медленно поднимаются, взгляд сконцентрирован на верхней строчке: «Привет, Сакура. Знаешь, сколько раз я представлял, как мы занимаемся сексом? Кровь за одно краткое мгновение осознания прочитанного приливает к лицу. Слюна неожиданно путает горло и попадает в легкие, вызвав приступ кашля. Пальцы, словно обжегшись, отбрасывают тетрадь в сторону двери. Сакура обхватывает себя руками и старается не закричать. «Нет! Нет-нет-нет-нет-нет! Только не это! Только не снова!» В голове брызгами раскаленного гнева слова бывшего мужа, его обвинительные речи, выжегшие в душе клеймо: «Ты сама виновата, что он соблазнился тобой! Надо было одеваться скромнее! Надо было сидеть дома! А чего ты ожидала, улыбаясь им? Одеваясь в свои короткие платья? Что они не увидят в тебе женщину? Может, именно этого ты и добивалась? Тебе было мало меня, тебе было нужно переспать с каждым, кто посмотрит в твою сторону! Ты просто шлюха!» Сакура сжимает лицо ладонями. Смертельный страх сковывает сердце. Что за проклятье висит над ней? Как же так? Снова это предвкушение беспомощности, предчувствие всеобщего отчуждения и презрения. Глупый мальчишка, у которого не хватило ума или желания сдержать свои порывы, разрушит ее с таким трудом выстроенную жизнь? Опять? Корешок тетрадки укоризненно смотрит с пола. Хочется сжечь каждый листок с опасными словами, развеять пепел и забыть об этом, вот только — кто же ей даст? Этот Хатаке не из тех, кто будет молчать. Теперь-то уж точно. Раз решил написать подобное, значит будет продолжать, пока не добьется своего. Черт! Чего он хочет? Взаимности, невозможной в принципе, или унижения глупой учительницы, осмеливающейся не признавать гениального ученика? Сакура давит пульсирующие виски, продавливает кругами под кожу, пытаясь унять панический страх. Нужно взять себя в руки. Вообще, конечно, не надо такое спускать, не надо быть добренькой, как прошлый раз. Нужно просто отнести эту писанину Наруто, пусть он выпутывается сам. Хватит с нее досужих домыслов и сплетен! Хватит с нее быть виноватой без причин! Стараясь не заглядывать внутрь, Сакура решительно поднимает тетрадь и пытается разгладить смявшиеся после броска листы. Но глаз беспокойно цепляется за строчки, приковывая внимание к продолжающемуся откровению: На каждом уроке я слежу за тобой, смотрю, как ты ходишь по классу, рассказывая новые темы, как наклоняешься, чтобы прочитать неразборчивый почерк Асумы или открыть верную страницу Ямато. Я почти не слышу, о чем ты говоришь им, потому что в эти минуты твое присутствие заполняет мои мечты. Я представляю, как ты останавливаешься около моего стола, делаешь вид, что хочешь проверить выполнение заданий, а сама ждешь, когда я коснусь тебя рукой, словно случайно. Ждешь, не уходишь, продолжая диктовать всем новую тему. Отворачиваешься, отвлекшись на очередной глупый вопрос Гая, и в этот момент я лишь на секунду забираюсь ладонью к тебе под юбку, чтобы только увидеть, как ты вздрогнешь, провожу кончиками пальцев вниз, в подколенную ямочку. Ты запинаешься на слове, начинаешь глубоко дышать, твои глаза довольно блестят. Тебя заводит риск быть пойманной с поличным. Да, тебе очень нравится рисковать. Никто не увидит. Это наша с тобой тайна. Грязная тайна. — Боже… Сакура бросается к крану и плещет на лицо пригоршни холодной воды. Сердце колотится. Чертовски колотится. Низ живота не просто горит — пылает. По мышцам дрожь, губы сухие, дыхание частит до головокружения. Не надо было дочитывать, ой не надо. Но теперь любопытство не унять. Красивым ровным почерком исписано еще три страницы. Что там? Проглотив залпом три стакана холодной воды и попрыгав на двух ногах почти сто раз, Сакура пытается надышаться, замедлить тараторящий пульс, вернуть себе привычное хладнокровие. С надцатой попытки у нее почти получается успокоиться, она садится за стол, решительно открывает сочинение на том месте, где прервалась, с намерением дочитать до конца, и не замечает, как впиваются с силой в нежную мякоть ладони подросшие за осень ногти. На прошлой неделе ты ходила в одной и той же серой кофточке с вязью маленьких сиреневых цветков у горловины. На локтях она стала вытягиваться, и ты все время подтягиваешь рукава повыше, чтобы не было заметно. Из выреза на груди выглядывает край рубашки, верхняя пуговица оторвана, ты так и не пришила ее. Не пришивай. Иначе я больше не смогу разглядывать твою шею. Особенно те две крошечные родинки в ямке между ключиц, словно растаявшие брызги шоколада. Я хочу попробовать их на вкус. Кончиком языка слизнуть сладкие капли, а потом медленно и влажно провести снизу вверх по чувствительной коже до мочки уха. Втянуть ее в себя и тихонько посасывать, пока ты не застонешь. Я хочу слушать, как сбивается ритм твоего дыхания, как резко и быстро вылетает из открытых губ горячий воздух, как ты перестаешь контролировать свое звучание. Я хочу слышать, как ты хочешь меня. Перед внутренним взором навязчиво лицо в маске. Седые волосы закрывают лоб, падают на глаза, но их длины не хватает, чтобы скрыть проникающий сквозь кожу взгляд. Это он — ОН — написал каждое слово в каждой строчке долбаного письма! Это он довел ее — ВЗРОСЛУЮ ЖЕНЩИНУ — своим словами до неконтролируемого возбуждения! Тот, кто замечал каждую ее ошибку и не давал спуску! Тот, кто смотрел на нее с непонятной злобой! Тот, кто не давал и повода подумать, что испытывает к ней подобное! Этот самонадеянный мальчишка, возомнивший себя взрослым мужчиной! Сакура вновь перечитывает последнее предложение и откладывает тетрадь на стол. В ее глазах больше нет испуга. Они расплавлены жаром восхищенного признания собственного поражения. Странно, но раньше ее бы всю колотило от страха быть пойманной с подобным. Сейчас же было даже приятно читать столь откровенные слова. «Плевать. Черт! Плевать, если это всего лишь безумие его гениального мозга, немыслимая шутка, жестокая и бессмысленная — пусть! Боже… Я хочу знать, чем все закончится! Мне так не хватает подобных признаний! Я хочу думать, что кто-нибудь когда-нибудь мог бы действительно мечтать о таком! Я хочу обманываться! Пусть ненадолго — завтра все развеется, но я запомню это сладкое чувство — быть желанной. Ну почему? Почему так нечестно… так не… ведь он… Черт! Глупый мальчишка, зачем ты так со мной? Если бы это написал кто-то другой… Стоп! Да! Да, я так и буду думать — это написал кто-то другой! Это написал… учитель математики, как там его? — Шикамару! Или физрук Киба! Да хоть сам Наруто — без разницы! Нужно просто заместить кем-то образ этого мальчишки. Тогда смогу спокойно дочитать, тогда смогу завтра посмотреть ему в глаза…» Губы сохнут так быстро, что язык раз за разом шершаво скользит по горящей коже, совсем не увлажняя ее. Впереди еще почти половина непрочитанного текста. Сакура зарывается ладонями в волосы, поглаживает корни, наслаждаясь мягкой болью на макушке, отвлекается, собираясь с силами для нового броска. Люблю твой запах. Цветущей вишни. Так банально определять выбор собственным именем, но тебе идет. Я всегда знаю, где ты была, знаю в какие кабинеты заходила. Я чувствую твое присутствие, даже если не вижу. Сильнее всего этот аромат по понедельникам. В эти дни я стараюсь подгадать так, чтобы оказаться у тебя за спиной, когда ты стоишь в очереди за шоколадным кексом в школьном кафетерии. Я держусь так близко, как только можно, почти касаясь твоей спины, чтобы просто надышаться тобой. В понедельник у тебя уроки начинаются рано и твои волосы не успевают высохнуть после душа. Ты завязываешь их в хвост, чтобы никто не заметил, но непослушный локон на шее постоянно выбивается и предает тебя. Хочу уткнуться носом прямо туда, в кромку влажных волос, зарыться лицом и потеряться в тебе навсегда. Я почти привык к сладкой боли от невозможности прикоснуться, но два дня назад в очереди началась давка и мы оказались прижаты друг к другу. Помнишь, как ты выставляла локти назад, чтобы быть от меня на расстоянии? В тот день я не смог удержать свои руки в карманах и первый раз прикоснулся к тебе. Я накрыл ладонями твои плечи, когда тебя толкнули двое парней, отходящих от кассы. Я прижал твое тело к себе, чтобы удержать от удара. Ты была так близко всего долю секунды. Помнишь, как ты сбросила мои руки и хотела повернуться, чтобы отчитать меня, но тут тебя окликнули и пришлось делать заказ? Ты отвернулась и отсчитывала мелочь для оплаты. А я смотрел на розовый локон, и мне хотелось взять тебя за руку и увести за собой. Хотелось остаться с тобой наедине, хотелось снять с тебя эту серую кофту, увидеть бледно-розовую кожу, провести ладонями по спине снизу вверх, прижаться к тебе всем телом. Хотелось чувствовать, как ты начинаешь гореть от моих прикосновений, как начинаешь часто-часто дышать, как твои веки вздрагивают, а губы приоткрываются, чтобы я мог поцеловать их. Я представлял, как ты раздвигаешь ноги, там так мокро, что я вхожу до упора одним быстрым движением. Твоя грудь в моих ладонях, эти острые соски приятно перекатывать между пальцами, сдавливать, крутить, смачивая слюной. Я бы не смог быть с тобой нежным в тот момент. Сакура гасит ладонью нечаянный стон. Картинка перед глазами как живая. Угрюмый Какаши позади нее, стихийная давка, его руки на плечах, странное ощущение от неожиданной близости. Слишком короткое, чтобы задуматься всерьез. Но это больше не похоже на жестокую шутку, слишком уж выбивается из розыгрыша случившееся в кафетерии. Попытки изгнать образ высокого соблазнительного юноши с треском провалены. Отпечатки его ладоней запоздалыми ожогами горят на плечах. Сакура ерзает на стуле, старательно сводя колени вместе, игнорирует ноющую боль и желание сунуть руку за пояс штанов. Дочитать осталось немного. Она справится. Знаю все, что ты мне скажешь. Знаю, что будешь призывать быть серьезнее, тыкать в лицо возрастом, давить разницей статусов. Ты будешь сидеть за своим столом и отчитывать меня. Потому что я нарушил правила, рассказав о своих желаниях. Потому что я посмел признаться тебе в том, что вы, взрослые, любите прятать. Завтра я буду ждать твоего решения. Хочу посмотреть, хватит ли тебе сил сказать мне в лицо, как я мерзок. Знай, что я буду представлять тебя совершенно обнаженной на коленях передо мной. Я буду смотреть тебе прямо в глаза, но видеть, как ты целуешь мне живот, перебираешь губами по дорожке седых волос ниже, стягиваешь штаны и ловишь открытым ртом мой член. Как втягиваешь его и сосешь, закрыв глаза. Я буду слушать причмокивание и влажное хлюпанье. Руками я стану направлять и держать твою голову, пока не кончу в твой маленький розовый рот. Хочу увидеть как из уголка уставших губ стекает моя сперма. Как ты облизываешь ее, словно довольная кошка. Как тянешься ко мне за поцелуем. Я буду иметь тебя каждую секунду нашего разговора. Поэтому подумай как следует, что именно ты скажешь мне. Сакура кусает себя за большой палец правой руки, стараясь отвлечься на боль. Дочитать осталось самую малость, но в груди вместо сердца отбойный молоток, между ног изливается лавой разбуженное либидо, все ее тело жаждет прикосновений и поцелуев. «Чертов Хатаке! Что ты творишь?!» Глаза безумно блуждают по стенам. Хоть бы какую-нибудь мысль зацепить, вспомнить, почему же эти отношения под запретом. Здесь и сейчас нет никого, кто бы мог ей помочь. Последние строки требуют прочтения. Сопротивляться бесполезно. Кажется, в конце письма полагается поинтересоваться делами адресата. Ну что ж, Сакура, как ты? Где сейчас твои мокрые пальцы? Несколько резких движений доводят ее до оргазма в мгновение ока.