Письмо

Утро. Оно все-таки наступило, как бы ни хотелось Сакуре остаться в заметенной декабрьской вьюгой ночи навсегда. Стыд затмевал эмоции, мешал разуму искать выход, бомбардировал флешбэками двухлетней давности, когда похожий случай почти разрушил ее жизнь. И все же в этот раз было важное отличие: тогда ей не пришлось испытывать подобного… подобного… возбуждения. Или это просто результат разлуки с мужем, побочный эффект обычного женского голода? «Черт…» Тьма ночи медленно сереет, выбеливаясь неумолимым восходом. На часах стрелки обгоняют друг друга, стремительно приближаясь к той отметке, когда прятаться больше не получится. Но в голове до сих пор ни одной дельной мысли — только обжигающий стыд за собственную несдержанность и запретное удовольствие. Тетради сложены и упакованы в прозрачный пакет. Все до единой. Даже та, на которую и смотреть боязно. Руки до тошноты пахнут мылом — Сакура, наверное, раз двадцать помыла их, пытаясь избавиться от пережитых ощущений. Голова тяжелая — бессонная ночь и накопившаяся усталость давят на организм, требуя законный отдых. Реальность словно укутана в вату — звуки глуше, тени гуще, чувства мягче. На календаре еще ровно три незачеркнутых клеточки. Всего три дня до зимних каникул. Так, может, ей просто заболеть? Большая часть учителей уже простыли, защемили грыжу и потянули лодыжку, одного даже покусала собака, только Сакура работала без отпуска, больничных и выходных. Никто не посмотрит неодобрительно в ее сторону, никто не упрекнет. Никто не… Нет, один человек точно поймет, почему она не пришла, будет считать ее трусихой, и — бог знает — какие сделает из этого выводы! Нельзя допустить, чтобы он продолжал свои инсинуации, это все нужно остановить на старте, иначе это не закончится ничем хорошим. Будильник противно пищит, вырывая пойманную в дремотный капкан девушку из хоровода безутешных мыслей. Решение, уверенное и точное, способное разорвать возникшую порочную связь, все никак не приходит в голову. Вчера вечером, потрясенная случившимся, даже не самим письмом, а своей невероятной реакцией на него, испытывающая к себе отвращение и гнев, Сакура забыла как следует высушить волосы и теперь розовые пряди бугрятся, торчат, спутанные и тусклые, отказываясь держать себя прилично даже в тугом хвосте, так что избежать утреннего душа не представляется возможным. Хотя… Может, оно и к лучшему. Пальцы машинально настраивают воду, тянутся к любимому шампуню с запахом цветущей вишни, выдавливают из прозрачного флакона столько, что пригоршня переполнена, быстрым движением пытаются обмануть гравитацию и подносят к голове душистую жидкость, как вдруг — в голове всплывает строчка из сочинения Хатаке, безумное признание о том, как ему нравится этот аромат в ее волосах, как он мечтает надышаться им… Руки безвольно повисают вдоль тела, бледно-розовая пена стекает с них, растворенная острыми и горячими струями воды. Нет. Мысли, чувства, решения придавлены страхом. Если помыть голову — он может решить, что это для него. Может подумать бог весть что! Нет. Хватит и просто намочить волосы. И тут же, словно назло этому вздорному мальчишке, себе и выжившей из ума судьбе, она с избытком льет шампунь на волосы и взбивает до густейшей пены. Пусть думает все, что захочет! Белая блузка с тонкой полоской кружева на планке с кнопками, прямая юбка-карандаш чуть ниже колен, теплые плотные колготки, увесистый клетчатый пиджак с тремя золотыми пуговицами. Сапожки на низком каблуке. Никакого макияжа. Волосы распущены по плечам. Из дома Сакура выходит на десять минут раньше обычного. Ни о чем не думая. Не переживая. В школе все как обычно: утренняя суета, бегающие повсюду подростки, степенно прогуливающиеся группками старшеклассники, визгливо дерущаяся мелкота. Дежурный учитель и по совместительству жена Наруто — Хината Удзумаки — стоит в центре ежедневного апокалипсиса и пытается призвать сорванцов к порядку. Кажется, даже обклееной школьными газетами колонне у входа в спортзал уделяют больше внимания, чем хрупкой вежливой женщине с невероятно добрыми глазами. Сакура тут же приходит на помощь и, задействовав нескольких учеников из своего класса, превращает базар-вокзал у раздевалки в почти приличное место. Отвлекается. Приятное чувство. Собственной значимости и нужности. До начала урока еще минут десять, нужно успеть забежать в учительскую, отметиться, посмотреть обновленную информацию, уточнить расписание, взять конспекты. Рутинный, привычный до абсолютной машинальности алгоритм действий, который даже этим утром действует на нервы успокаивающе. Жизнь происходит вопреки переживаниям новенькой учительницы из старшей школы. Слои событий накладываются один на другой, затирают яркость воспоминаний, притупляют остроту восприятия. В какой-то момент Сакура настолько ослабляет бдительность, что перестает оглядываться по сторонам в поисках седой шевелюры. Совершенно забывает о том, кто всего час назад казался ужасным монстром. Подходя к своему кабинету, она даже улыбается. В руках уютно лежит стопка тетрадей, самая верхняя из которых больше не вызывает страха. В груди зреет уверенность. Необъяснимое чувство, что все будет хорошо, все уладится, слова найдутся, решимости хватит, справедливость наконец-то будет на ее стороне. И, словно дожидаясь этого настроения, в голове щелкает тумблер — решение, простое и единственно-верное приходит на ум за несколько шагов до двери. Окрыленная собственной находчивостью, Сакура в обычном темпе входит в класс, здоровается и начинает урок, совершенно не обращая внимания на пристальный, горящий взгляд с последней парты. — Доброе утро! Гай, слезь со шкафа! Мэй, кто сегодня дежурный? Протрите доску. Ну что ж, все на месте, можем начинать? — стопка тетрадей привычно плюхается на матовую поверхность учительского стола, сумка облегченно повисает на спинке стула, в руках журнал, пора делать перекличку. — Обито снова опаздывает? — Он всегда опаздывает! Все как всегда. Так же легко и приятно. — Асума, раздай тетради. Хочу сказать, вы все молодцы, хорошо постарались… ой, подожди, я не все успела проверить, вот эту оставь, сейчас просмотрю и сама отдам, да, спасибо… Так вот, все молодцы, у вас получились отличные письма, интересные, некоторые были для меня неожиданными, но я честно старалась не смеяться. И все же, Майто, во время чтения твоего я наконец-то почувствовала эту пресловутую силу юности и улыбка не сходила с моего лица. Хидан, можешь ведь! А говорил, что ты на матерном разговариваешь. Рин, превосходно. Меня очень растрогала концовка про спасение щенка, у тебя замечательный стиль. Итачи, слишком мрачно, но если закрыть на это глаза, то очень атмосферно. И красиво. Так, ребят, я вам всем написала в общем-то после оценки свое впечатление и пояснение, так что можете почитать быстренько и давайте начнем урок. Скоро каникулы, нам нужно еще… — Где моя работа? Голос с последней парты ударяется прямо в солнечное сплетение, Сакуре кажется, что способность дышать пропала начисто, но каким-то невообразимым усилием воли, словно в ее руках нет слабости, а в груди не трепещет перепуганное сердце, она поднимает тетрадь над головой и удивительно спокойно отвечает, не отводя взгляд: — Не переживай, Хатаке, твоя работа единственная, которую я решила не проверять с вечера, а почитать на свежую голову. Как вспомню твои предыдущие сочинения, так вздрогну! Меня после того шедевра про домашних животных кошмары мучили. Поэтому пока открой учебник, у нас сегодня особености стихосложения в литературе конца девятнадцатого века, готовься, буду спрашивать. Я как раз успею все проверить и отдам твою работу. — Сакура обводит класс взглядом и неожиданно строго прикрикивает. — Вас это тоже касается, быстро глаза в книгу! Рабочая атмосфера. Рабочая атмосфера. Рабочая… Сакура садится за стол и открывает тетрадь. Для Хатаке она будет читать это впервые и нельзя показать, что текст ее трогает. Но как, скажите на милость, можно быть к этому равнодушной? Черт, он поймет, что она уже видела его. Что же тогда делать? — Шисуи, отличный бросок, а теперь встань и убери за собой. Глаза невидяще смотрят на первые два слова, остатки здравого смысла заблокировали доступ к прочтению остального текста — с чего вдруг ей показалось, что она выдержит? Пальцы самостоятельно включаются в игру и перелистывают первую страницу. — Дейдара, можем повторить поход к директору, если не перестанешь взрывать шарики с водой в классе! — Это не шарики! — Жаль, что ты так и не удосужился прочитать инструкцию, а то бы знал, как лучше применять это резиновое изделие. — Госпожа Харуно! — Тряпка в шкафу, ты сегодня назначаешься внеочередным дежурным и моешь полы. — Так нечестно! Сегодня дежурит Куренай! — Не благодари. Перепалка дает ей время. Возвращает улыбку. Глаза машинально опускаются к тетради. Натыкаются на «лишь на секунду забираюсь ладонью к тебе под юбку, чтобы только увидеть, как ты вздрогнешь, провожу кончиками пальцев вниз, в подколенную ямочку» — тонкие полоски бровей сходятся к переносице, хмурятся. Странно, но ей совсем не стыдно. Ни капельки не страшно. Сакура поднимает взгляд и смотрит в дальний угол класса. Прямо в темно-ожидающие глаза под прядями седых волос. Неожиданная смелость приятно щекочет нервы. В эту самую секунду она перестает быть добычей. Жертвой. Девочкой для битья. Здесь и сейчас она сама выбирает себе роль, и в этот раз промаха не будет. — Хатаке, подойди, пожалуйста. Длинное, гибкое тело неохотно выпрямляется, заставляя узел в животе немного стянуться. Но обретенный контроль быстро гасит непроизвольную вспышку. За те секунды, пока Какаши идет к ней, она успевает составить в голове первые фразы и перелистнуть еще одну страницу. — Посмотрела твою работу. Стилизация на отлично, правда, меня немного разочаровала бедность словарного запаса и примитивность синтаксических конструкций. Тут столько местоимений, постоянные повторы, ими можно захлебнуться. Неожиданно для тебя. Думала, будет что-то наподобие последнего, когда даже я путалась в определении типов сложных предложений. Поэтому отлично поставить не могу, но верю, что остальные работы у тебя будут лучше, чем… Сакура не успевает договорить. Какаши тянется к ней, словно нечаянно касается тыльной стороны ладони, держащей на весу раскрытую тетрадь, медленно проводит по чувствительной коже, задерживаясь на кончике большого пальца, пока не забирает из предательски вздрогнувшей руки свое сочинение. Как же невовремя она вспоминает конец его письма — предостережение, которое сделало бессмысленным все эти игры во взрослую, серьезную женщину. Хорошая была попытка, правда, хорошая. И ведь почти получилось. Но от мысли, что стоящий рядом парень представлял сейчас ее абсолютно голой, щеки покрываются густым бордовым румянцем. — Я понял. Его голос ровно такой же, как и всегда — ни тише, ни выше. Он словно отвечает на вопрос, как пройти на вокзал. Или объясняет, чем отличается кристаллическая решетка углерода от графита. Какаши смотрит ей в глаза еще только секунду. Чертова маска, никогда не понятно — то ли он злится, то ли насмехается! Разворачивается и идет на свое место. Садится, кладет голову на сгиб локтя и отворачивается к окну. Сакура резко встает, поворачивается к доске, берет в руки мел. Нужно прийти в себя, пока никто не заметил. Руки слишком усердно выводят тему урока, основные термины, фамилии писателей, годы жизни. Приглушенный боевой крик привлекает внимание. — Гай, давай все-таки ты будешь драться после школы или хотя бы на уроках физкультуры? Остаток занятия пролетает быстро. К вечеру ноги, распухшие от бесконечной беготни по кабинетам, гудят так, что не помогает даже обливание холодной водой, которое Сакура устраивает в женском туалете на третьем этаже. Там, рядом со спортзалом, уборная соединена с душевыми, где можно помыться после особенно активных тренировок. В это время дня школа почти пуста: лишь учителя, дописывающие полугодовые отчеты, да ученики, пришедшие на дополнительные занятия, изредко встречаются в ярко-освещенных коридорах. В душевой кабинке так спокойно. Вода стекает от коленок к носкам ног, мягко журчит, успокаивая не только тело, но и мысли. Хочется плакать от переизбытка чувств. Радость? Гордость? Триумф? Сквозь поток воспоминаний видна только победа над собственной слабостью. Кажется, она справилась. Смогла. Сделала то, что не получилось в прошлый раз. Может, считать это началом новой жизни? Настоящим началом. В голове хороводы планов на будущее: работа, отдых с друзьями, возможно, новые отношения с тем, кто примет ее такой. Будет любить и уважать, будет дорожить ей, будет… Дверь из коридора резко хлопает об стенку: кто-то не просто зашел — вломился в туалет. Сакура выключает воду и прислушивается. Душевые отгорожены перегородкой, но двери в проходе к ним нет, поэтому все слышно очень хорошо. Все слышно… Звуки поцелуев ни с чем не спутать. Кто-то решил устроить свидание в туалете? Этого только не хватало! Да что ж такое! Ну, ведь хорошо же сидела, отдыхала. А теперь придется разгонять пубертатное безобразие, пока их не поймал кто-то построже. Смотреть в стыдливо опущенные глаза, слушать скомканные извинения и обещания больше никогда-никогда-никогда так не делать. Эх… Так не хочется, но надо. Сакура на несколько секунд закрывает глаза, борясь с желанием просто отсидеться потихоньку в своем уголочке — вряд ли это затянется надолго или зайдет слишком далеко. Внутренняя пофигистка убедительно приводит аргументы за невмешательство: «все были подростками, чего ты! голова болит вообще-то, отдохни еще! у тебя ноги мокрые, поскользнешься, упадешь и сломаешь руку! как ты без колготок им на глаза покажешься, горе луковое!» Чувство долга перевешивает сладкие уговоры лени одним коротким: «надо». Колготки отправляются в карман пиджака, ноги легко проскальзывают в удобные сапожки, Сакура почти готова выходить, как вдруг: — Сними их. Голос, который она не спутает ни с чьим другим. Слишком ровный, спокойный, холодный. Тот самый, что сегодня сказал ей всего два слова «я понял». Мягкий баритон, от которого с таким трудом обретенное спокойствие разлетается на мелкие кусочки. «Хатаке! Черт! Что ты творишь?» Необходимость выйти и разогнать влюбленных никуда не делась. В отличие от решимости. Сакура зажимает рот ладонью. Какой-то кошмар. Неужели волей случая эти двое оказались в одном с ней туалете? Обычное совпадение, что Какаши привел свою девушку, чтобы заняться с ней… больной ублюдок… сексом именно сегодня, в день, когда Сакура недвусмысленно дала ему понять, что не испытывает к нему особых чувств? Так вот какой он! Не получилось подкатить к учительнице, охмурил одноклассницу? «Хотелось чувствовать, как ты начинаешь гореть от моих прикосновений, как начинаешь часто-часто дышать, как твои веки вздрагивают, а губы приоткрываются, чтобы я мог поцеловать их. Я представлял, как ты раздвигаешь ноги, там так мокро, что я вхожу до упора одним быстрым движением» — эти слова всплывают в помутненном сознании и Сакура ненавидит свою слишком хорошую память за разгорающийся в низу живота огонь. Кажется, что это она стоит там, запертая гибким юношеским телом у стены. Воздуха категорически не хватает. Теперь звуки поцелуев, шорох одежды, тихие девичьи стоны приводят ее в настоящее отчаяние. Уже слишком поздно обнаруживать свое присутствие. Придется вытерпеть эту пытку до конца. -…ааах… «О, боже…» Сакуре прекрасно известна интонация, с которой вырывается этот стон. Проникновение. Самое первое. Начало главного действа. Словно в подтверждение ее домыслов, из-за перегородки начинают долетать слишком откровенные шлепки тела о тело. Звуки нарастающего напряжения проникают сквозь плотно прижатые к ушам ладони. Теперь каждое движение сопровождается не только сбивчивым дыханием, но и безудержными стонами, от которых у сидящей неподалеку Сакуры сводит пальцы на ногах. «Черт тебя побери, Хатаке! Какая же ты сволочь!» Как долго это все продлится? Сколько ей придется сидеть тут и сдерживать собственное возбуждение? Слышен рваный женский шепот, из-за всей этой возни невозможно разобрать слов. Ритм хлопков внезапно ускоряется, чудится, будто в ответ что-то шепчет юноша. Участившиеся стоны становятся приглушенными, словно рот девушки закрыли ладонью. Кажется, кульминация уже близко. В памяти Сакуры неожиданно всплывают строчки детской считалочки: «Эне, бене, раба, Квинтер, финтер, жаба!» Она гоняет бессмысленные слова по кругу, отчаянно надеясь продержаться еще чуть-чуть. Нужно просто не думать о том, что происходит в десяти шагах от нее, нужно отвлечься, занять ум чем-то посторонним… но у нее ничего не выходит. Перед глазами, под темной изнанкой век воображение рисует картинку во всех подробностях. Тонкие кисти рук, запутавшиеся в лохматой шевелюре, напряженная мужская спина под черной тканью водолазки, спущенные с бедер брюки, ритмичное движение вверх-вниз… Протяжный крик из-под ладони, серия коротких резких стонов на выдохе. Дыхание слившихся воедино тел до предела частое, густое, громкое. Не разобрать где чье. Это сладкое смешение на самой вершине, переполненность чувств, нереальная острота ощущений. Сакура впивается ногтями в колени, чтобы утишить боль, пульсирующую внизу живота. Как давно она сама испытывала нечто подобное? Неужели причиной внутреннему смятению и неконтролируемому возбуждению самая обычная недолюбленность? «Боже…» Все меняется за несколько секунд после крика. Движение замедляется. Звуки затихают. Слышно, как девушка поправляет одежду, подходит к раковине и моет руки. Она усмехается довольно, но ничего не говорит, и Сакуре тяжело понять, кто же это. В любом случае, еще минута-две и можно будет выдохнуть. Эти двое неминуемо уйдут, слабо верится, что ночевать в туалете входит в их романтические планы. А значит, совсем скоро все закончится. Все останется тайной. Постыдным секретом, который она никому не расскажет. Который постарается как можно скорее забыть. Шаги. Стук двери. Звенящая колючая тишина. «Неужели!» Сакура пытается встать и резко падает обратно. За прошедшие — сколько? — минут ноги затекли в неудобной позе. Тысячи игл впиваются в беззащитную плоть, причиняя невыносимую боль. Рука тянется за душем, чтобы включить горячую воду и поливать мышцы, так быстрее пройдет. Подол юбки намок, рукава пиджака тоже. Кажется, ей придется остаться в школе с ночевкой. Или вызвать такси. Иначе она просто замерзнет в мокрой одежде, пока доедет до дома. Покалывание проходит. Уже можно стоять без особого дискомфорта. Наконец-то выйдет отсюда. Наконец-то… — Я помогу. Она поворачивается слишком резко, поскальзывается и падает на мокрый кафель пола. Больно. Словно что-то сломала. Левая рука не слушается. Но сейчас ее это мало заботит. Приподняв голову, Сакура смотрит в проход между туалетом и душевыми. Там стоит, опершись плечом о стену, виновник ее заточения. Полностью одетый, даже маска на своем привычном месте. Только волосы растрепаны больше обычного. Руки скрещены на груди. Взгляд пристально следит за каждым ее движением. «Почему он не ушел?» Неужели он знал, что рядом с ним кто-то есть? Не может быть, чтобы он знал! Знал и не остановился! Его хладнокровие похоже на психопатию. Разве можно так спокойно смотреть на человека, который фактически подслушал нечто очень интимное, личное, стал свидетелем тому, о чем никто, кроме двоих не должен знать? Что теперь будет? — Не надо. Спасибо. Сакура все еще надеется, что он уйдет. Просто пожмет плечами и выйдет. Отправится домой или к друзьям — где он обычно бывает. Оставит в покое и перестанет появляться в ее жизни в таких невозможных ситуациях. Она встает, опираясь на правую руку. Оправляет юбку, теперь мокрую окончательно. Проводит пальцами по влажным волосам и вдруг чувствует его! Этот запах! Запах ее шампуня! «Я всегда знаю, где ты была, знаю в какие кабинеты заходила. Я чувствую твое присутствие, даже если не вижу». О, боже! боже! боже! Он знал, что она рядом!.. Какаши отлепляется от стены и направляется к ней. Его взгляд не предвещает ничего хорошего. Сакура внутренне сжимается и готовится к удару, боли, насилию… Зажмуривается, в глупой рефлекторной попытке спрятаться от опасности. Но вместо неминуемого, казалось, нападения чувствует, как взмывает в воздух и оседает на руках своего ученика. Он ловит ее растерянный взгляд, словно притягивает магнитом темно-серых глаз. Его лицо слишком близко. Он весь слишком близко к ней. Тело мгновенно реагирует, раздувая потухший было костер. Ее ответный взгляд преисполнен немой мольбы, вид до невозможности жалкий. Ей должно хотеться сбежать, вырваться, отдалиться от него, но все, о чем она сейчас думает, это как выглядит его лицо под маской? «Прекрати, пожалуйста! О таком нельзя думать!» Сакура запоздало пытается спрыгнуть, разорвать этот контакт, стать как можно дальше от невозмутимо глядящего на нее Хатаке, но все напрасно — он лишь крепче сжимает ее. Так крепко, что сквозь толщу одежды и плоть ей слышно биение его сердца. Очень быстрое. — Отпусти меня, — она почти шепчет. — Не бойся. В уголках его глаз едва неразличимо две лучистые морщинки.