Налоксон

У Бэллы вместо личного дневника - тело, исписанное шрамами, с кляксами заживших ран. Точная хронология жизненных падений. Она помнит их всех. Почти. Некоторые размылись алкоголем и наркотой. Если бы её жизнь вдруг оборвалась, то попала бы она в рай? Хуй его знает. И ей, если честно, невъебаться как похуй. У неё и без того есть беспроигрышный вариант. Вся её жизнь итак, как белая полоса. Через нос и на Небеса. Конечно это, блять, неправда. Её жизнь - это сборник боли и неудач. Падений, падений, падений. До сломанной челюсти. До сломавшегося инстинкта самосохранения. До сломленной души... К девятнадцати она попала бы в рехаб, а к двадцати на корм червям, в сырую землицу. А дальше мгла и разложение. Наверное, они бы рыдали. Все: мать, сестрёнка, бабуля, кенты. Она не знает. Ей опять-таки дела никакого. Как-то она сказала сестре: "Если вдруг что, заройте меня в лучших педалях. Они (взрослые) не поймут, на тебя, малая, вся надежда". Бэлла тогда косо хмыкнула, а Алина ничего не ответила, только жгла взглядом се́стринский худак. Держалась стойко, а после того, как Бэлла ушла отсыпаться после очередного марафона, заплакала. Тихо и до отвращения горько. Знала, что хоть сестра и полуобдолбаная, но говорит серьёзно. От этого страх и пробирал до самого мяса тоненьких хрупких фаланг пальцев. Её старшая сестра в свои почти восемнадцать занимала лидирующие позиции в списке смертников. И все никак не могли понять, от чего у Бэллочки такая тяга с саморазъёбу. Вроде бы и ок всё: хата с хорошим ремонтом, новая мобилка, дома всегда ждут, друзей куча. И на всех видосах с ними она танцует и поёт. А внутри пустота и развалины. Её ничем не наполнили, ничего не дали, не объяснили, как надо. Она просто есть, не знающая для чего именно она здесь. От того и такая тяга к дерьму. Это первое, что замечает в ней Настя. Бэлла со всеми ведёт себя резко, привлекая внимание, а перед Настей размазывает на лице мягкую улыбку. Ищет-ищет-ищет одобрение. И Петрова ей этого сполна, позволяя девчонке самовольно насаживаться на кол своих детских психотравм. Петрова для Бэллы сразу яркой вспышкой среди остальных. Она другая, ей реально интересно. Стоит и оценивающе следит за каждым микродействием девчонки. И Бэлле до садистского интереса за её реакциями наблюдать. Настя Кузнецовой всё своё гипервнимание сразу и в открытую. По кайфу. Видит же, что та падкая на него. Нет, зависимая (читай: созависимая, но об этом уже потом). Настя улыбается Бэлле в ответ. И та видит в ней свою очередную "судьбу". На этот раз ей точно-точно повезёт. Она тихо молится при каждой их встрече, пока Петрова таскает её по всем выставкам по непонятному её серой кашице метамодерну. Бэлла отчаянно просит, чтобы это было взаимно. И малышка точно знает, что именно. Потому что существовать так дальше невозможно. Она хочет жить, очень хочет. Ей нужен тот, кто поможет, вытянет из неё эту отягощающую тоску спальных районов, обблёванные хаты и зиплоки в спортивках. Потому что пустота больше не режет, а заставляет разлагаться. Носить в себе полусгнивший труп очень тяжело. Она даже не просит счастья, только немного меньше боли... Петрова только за. Ощущает в этом необходимость что ли какую-то. Живительную и животную. Как и в самой Бэлле. Малышка такая... м-мм, словно стафф, пущенный внутривенно. Разъёбывает до трясучки. Медленно заползает в нутро, дробит самую кромку черепушки. Первое Настино "я люблю тебя", прямо как тот самый вирус, молниеносно оседает в матрицах Бэллы, поражая собой всю её шаткую ЦНС, блокируя доступ к чему-то, кроме самой Петровой. Слова до пробивной трясучки бьют вольтами по сознанию. Так, что дыхание спирает. Бэлла ледяными от потрошащего волнения руками тянется к Настиному загривку, втягивая в болезненно-очищающий поцелуй. Центр всего внимания наконец-то переключается навсегда на Настю. Настя не знала, что самая тёплая весна придёт с Сибири. Для её промозглого от грязной слякоти и пороков санкт-петербуржского сердца это в новинку. И Петрова даже чувствует что-то наподобие утопической эйфории тлена и обречённости. Настино пространство пропитывается нищенской быдло-атмосферой. Это от Кузнецовой - несёт провинцией промышленного миллионника. Они обе заложницы своих принципов. Один из которых надменно гласит: "Любовь - это что-то вроде химерического коммунизма, оставшегося в книжных мавзолеях, но не в жизни". Между ними кое-что более отрезвляюще-настоящее - привычка и влечение (то бишь та самая Love is...). Осознание этого, нет, не разъедает - приятно жжёт и покалывает мурашками. Ещё одна из версий иллюзорной реальности. Но эта им кажется наиболее настоящей. Ей они верят. Друг другу тоже (ну, почти). Настя Бэлле необходима. Как мазь от заебавшего псориаза. Без неё она начинает гнить. Без Насти тоже. Петрова сложная. Высокомерная, с наполеоновскими замашками, леденющая достиженка только ей ведомых целей. Нежности от неё никакой. Ебёт она тоже грубо. Так, что у Бэллочки слёзы горячим ручьём по Настиной руке, сжимающей её лебединое горлышко. Вот-вот и придушит от своей садистской любви. "Терпи, сука", - хрипит с ухмылкой на ухо. А взгляд не просто чёрный, а иссиний. Две сжирающие пустóты, мажущие по багровеющему от удушья личику. Бэлла ненавидит секс с Петровой. Потому что по факту это жёсткая ёбля без капли чего-то приятного. Бэлла ненавидит и себя. За то, что так по-шлюхански зависима от подобных Настиных унижений. Настя с ней как захочет: душит, кусает, царапает, бьёт до искр и трупных гематом. А Бэллочка всё равно перед ней свои тоненькие ножки раздвигает. А когда не раздвигает, то Настенька берёт её силой. Тогда обычно у Кузнецовой остаются кровавые подтёки на теле. Это абсолютно нормально, заверит вас Бэллочка, потому что если внимание от Петровой, то только такое. И со временем она начинает принимать это как должное. После каждой истерики Настя целует её плечики и заставляет смотреть в зеркало. "Смотри! Смотри, какая ты красивая грязная шлюха. Заплаканная и только моя", - и Бэлла шмыгает носом и смотрит на свои взъерошенные влажные от пота волосы, расцарапанные ключицы и искусанную грудь. "Да", - кивающе соглашается. Ей правда нравится. Петрова даже обнимает и усаживает к себе на колени. Успокаивает. Её и себя. Потому что она ни словами ни действиями не может передать, насколько сильно она желает свою принцессу. Она точно-точно знает, что убила бы её только ради того, чтобы та навсегда была с ней. Бэлла боится Настю злую, Настю пьяную, Настю нанюханную. Страх перед последней версией зависит от категории веса. Страх перед Настей злой не зависит ни от чего. Петрова ведь не церемонится с ней, бьёт сразу и наотмашь. Капилляры разрываются, растекаясь в антрацитово-черничные синяки. "Целебные лещи ещё никому плохо не делали, так что не скули", - вытирает краями футболки потное лицо и прикладывается к живительной Амрите в виде полторашки Клинского. А глазки так и мироточат от разбившихся внутрь стёкол розовых виар очков. Бэлла тихо собирает слёзки, стараясь не подавать виду. А в глубине сердечная мышца отбивает болезненные удручающие удары. Глупая-глупая Бэлла не додумалась, что глупое-глупое сердце надо было вырвать и поджечь, оно бы осветило путь незрячим очам. Её ошибки, они просто есть, её они давно не учат. За восемь месяцев больноотношений они расставались пять раз. Пять беспонтовых раз, потому что Настя хроническими рецидивами возвращалась в жизнь обречённой Кузнецовой. Настя её тяжёлый случай. Без Петровой её ломает. От удушающей замызганной петли одиночества, от кубла потреблядей, от не щадящего существования. Когда они вместе, Петрова ломает её сама. Под свой идеал в голове. Настенька знает лучше, что нужно её "бельчонку". Настенька разнесёт ей челюху, но мозги вправит. Бэллочка по жизнь ей должна за такую заботу. Без неё Бэлла бы уже давно покоилась с миром. Признаться, мертвечинкой и сейчас от неё отдаёт. Но не спешите делать выводы. Это другое. Рёбра ломаются синей крошкой, а терпение Насти со скоростью света. Нехуй на левых тёлок пялить. Кузнецова получает заслуженно. Даже уже не сопротивляется, признаёт вину и взвизгивает от слишком сильного удара. Кажется, Настя заехала ей прямо по виску. Теряя сознание, она радуется, боли больше нет. Точно-точно. Петрова отвозит её в больницу сама. Плетёт врачам-уёбкам про оборзевшую в край гопоту. Мол напали на её невинную крошку. И считывает, считывает с лиц информацию через не внушающую спасительного доверия мимику. Верят всё-таки. Фух. А дальше рентгены и обследования. Внутреннее кровотечение и двойной закрытый перелом. Настя в своей самой сочувствующей маске. Ей говорят не переживать. А она и не переживает, знает, что Бэллка у неё живучая как собака. "Живучая сука", - ухмыляется своему остроумному каламбуру. Позже приносит фрукты и извинения. Конечно она её прощает, никогда не злится, ведь Петрова всегда права. А если возникнут сомнения, то Настя, перебрав позвонки, обязательно докажет обратное. У Бэллы рука дрожит, но она всё равно сжимает ей Настину, будто это избавит её от ноющей боли. Избавляет. Психосоматика в действии. Настя её спасает. Своим разрушением...