***
Сколько Двейн Уэлби себя помнил, он всегда был один. И всё, что он о себе знал, это то, что мать его умерла, когда ему не было ещё и года, а отец тут же сдал сына в пансион, оплатил его минимальное содержание до совершеннолетия и исчез из жизни Двейна навсегда. Молодой человек совсем не помнил своих родителей, только иногда во сне он чувствовал прикосновения, как ему казалось, маминых рук и слышал ласковый голос молодой женщины. Всё, что у него осталось от когда-то существовавшей семьи — это смутные детские воспоминания, женская шпилька для волос и мамин нательный крестик, всё, что его отец посчитал нужным оставить ему. Первое время в пансионе Двейн искал тепла у чужих людей, преподавателей и таких же брошенок, как и он, но быстро уяснил, что не только никому не нужен, но и вызывает своими навязчивыми попытками получить немного ласки и внимания лишь чужое раздражение и злобу. Преподаватели сразу поняли, что защитить его некому, и с особым цинизмом стали вымещать на нём свои злость и обиду за неустроенность собственной жизни. Воспитанники пансиона были такими же сиротами, как и он, или детьми разорившихся аристократов, которые не могли их содержать. Все без исключения были брошенными, несчастными и одинокими детьми, но пусть и не так часто, но их всё же навещали родственники, а иногда их забирали домой на праздники. Двейн же всю жизнь был один, к нему никто никогда не приезжал, о нём никто никогда не заботился. Ни один человек не интересовался, ел ли он сегодня, здоров ли, да и вообще, жив он или нет. И если, когда он был совсем маленьким, его просто пинали, как бездомного котёнка, то в подростковом возрасте всё стало ещё хуже. Воспитанники, видя отношение преподавателей к нему, чувствовали свою безнаказанность. Они с какой-то садистской настойчивостью не давали ему прохода, вымещая на нём свою обиду брошенных и забытых детей. Двейн постоянно был объектом злых шуток, на него сваливали вину за чужие шалости и проступки. Но юноша никогда не поддавался, всегда с прямой спиной и гордо поднятой головой он смотрел своим обидчикам прямо в глаза. Это всё доводило преподавателей до бешенства, а его ничем несгибаемое чувство внутреннего достоинства часто становилось причиной телесных наказаний. Нет, конечно воспитанников не избивали, но розги умело практиковали. Учащиеся пансиона тоже не могли простить ему этого внутреннего превосходства и силы, и часто устраивали ему «тёмную». Постоянно с ссадинами и шишками он по-прежнему не опускал перед обидчиками глаз. Масло в огонь добавляло ещё и то, что из-за скудного финансового положения новую одежду ему выдавали раз в несколько лет. И когда юноша быстро пошёл в рост и раздался в плечах, то его поношенный, кургузый камзол и короткие штаны стали ещё одним поводом для насмешек и издевательств. Неудивительно, что пылкое и ранимое детское сердце с годами покрылось шрамами и защитным панцирем. Устав постоянно отбиваться, Двейн со временем перестал что-либо чувствовать, а за девятнадцать лет вынужденной обороны он научился превосходно драться и приучил себя всегда быть начеку. Он привык быть один, не зная любви и заботы, никогда не чувствуя семейного тепла и уюта. К совершеннолетию Двейн превратился в красивого высокого и широкоплечего юношу. Каштановые слегка вьющиеся волосы были собраны в аккуратный хвост, а светло-карие глаза смотрели уверенно и слегка надменно. Чувствовался во всём его облике какой-то врождённый аристократизм, а постоянные недоедание и драки сделали его тело поджарым и выносливым. В последние годы в пансионе его уже никто не трогал, понимая, что он возмужал и стал физически сильнее своих обидчиков. Все эти годы Двейн был заложником пансиона. Случались, конечно, редкие вылазки в город, но особо идти ему было некуда. Все праздники и каникулы он по-прежнему был один. Пожалуй, единственным доступным развлечением для него была скудная библиотека, книги в которой он перечитал уже не по одному разу. Единственным человеком, который проявлял к юноше какое-то участие, был старый садовник пансиона. Нелюдимый старик ни с кем не общался, постоянно молча ковыряясь в саду. Ходили слухи, что по молодости у него были проблемы с законом, семьи у него не было и он одиноко доживал свой век в «Роттоне». Воспитанники обходили садовника стороной, считая его то ли пиратом, то ли разбойником. Все до жути его боялись, но мечтали оказаться у него в каморке, искренне считая, что он прятал там пиратский сундук с сокровищами. Старик долго наблюдал за мальчиком, одиноко шатавшимся по задворкам пансиона в то время, когда остальные воспитанники разъезжались на каникулы. Пока однажды молча жестом ни позвал его к себе в каморку, также молча указал на стул и поставил перед ним миску с дымящимся супом. Двейн оторопел от такого неожиданного и незамысловатого проявления заботы, замер, а потом с жадностью набросился на еду. Так началась их молчаливая дружба. Постепенно Двейн стал проводить всё своё свободное время у садовника. Они почти не разговаривали, ограничиваясь короткими «да» или «нет». Старый садовник подкармливал мальчишку, но в его драки никогда не вмешивался, лишь после молча мазал его ссадины какой-то вонючей мазью. А ещё он как-то невзначай появлялся именно в тот момент, когда какой-нибудь зарвавшийся преподаватель переходил границы, тем самым не раз спасая Двейна от неминуемой порки. А ещё было у старика одно необычное увлечение, по ночам он разбирал и собирал часы, юноша же тихо сидел в сторонке, наблюдая за его работой. И спустя время он уже и сам разбирался в механизмах часов не хуже своего учителя. За все эти годы они привязались друг к другу, но не за долго до совершеннолетия парня садовник неожиданного слёг. Двейн две недели дежурил у постели старика и ухаживал за ним, всё это время он не находил себе места, ведь из жизни уходил единственный близкий ему человек. И когда садовник совсем ослаб, он подозвал юношу и еле слышно попросил достать старую шкатулку. В ней лежала дарственная на небольшую комнату в городе. Всё, что у него было, он перед смертью отдавал парню… А потом Двейн его похоронил. Долго стоял один у могилы и тихо плакал.***
И вот он снова остался совсем один. Судьба как будто насмехаясь над ним, дала почувствовать, что он кому-то нужен, но поставила на место, показав, что он не достоин любви и заботы. В «Роттоне» его больше ничего не держало, и так как ему уже исполнилось девятнадцать, он забрал свои документы и ни с кем не прощаясь, ушёл из того места, где прожил всю свою сознательную жизнь. Ушёл без сожаления, унося с собой воспоминания, полные горечи, обид и дикого одиночества. И вот, уже третий год он жил один в подаренной ему комнате. Получалось, что старый садовник не только обеспечил его бездомного кровом, но и научил зарабатывать себе на кусок хлеба, тем самым, не дав ему умереть от голода. Так Двейн Уэлби стал единственным в городе часовых дел мастером. Платили ему хорошо, но поскольку часы были атрибутом роскоши, то и следили за ними тщательно, а поэтому и ремонтировали редко. Двейн еле-еле сводил концы с концами, но на еду, дрова и средней цены камзол денег ему хватало. Жил он по-прежнему совсем один, почти ни с кем не общаясь. На улицу выходил редко, забрать и отнести часы, так как слугам их попросту не доверяли, да купить незамысловатой еды. Вот, пожалуй, и всё. Район, где он жил, был ещё тот. Грязь, вонь, странные личности и шлюхи на улицах. Как и в годы жизни в «Роттоне» Двейн всегда был начеку. А после того, как он чуть не убил нескольких воришек, которые полезли к нему в надежде поживиться дорогими часами, его дом стали обходить стороной. Главный полисмен ещё три года назад провёл с ним беседу и доходчиво объяснил, что если он потеряет или сворует чужие часы, то ему прямая дорога на каторгу. Так он и жил в череде одинаковых одиноких дней, ни на что большее не надеясь и ни о чём не мечтая. Но однажды Двейн сильно простудился. Он редко болел, но климат в этой местности был ужасный. Постоянно шёл дождь, иногда неделями, не переставая, и тогда влага проникала повсюду, в дома, под одежду. И в этот раз сырость всё-таки сделала своё дело. С самого утра его мучила лихорадка, голова раскалывалась, а кости выкручивало. Он горел в постели целый день, а к вечеру начал бредить. Впервые в жизни ему стало страшно, он испугался, что будет умирать в одиночестве, и тогда никто даже не узнает, что он мёртв. Страх и одиночество так сковали его сердце, что, пожалуй, впервые в жизни он бессильно заплакал от своей беспомощности. Глаза Двейна оставались сухими даже тогда, когда его пороли розгами, когда били вдесятером, но сейчас ему было так страшно умирать в одиночестве. Так отчаянно захотелось быть хотя бы кому-то нужным, чтобы кто-нибудь пожалел и помог. Но Двейн, как всегда был один. Потерявшись во времени, сквозь бредящее сознание молодой человек вдруг услышал какой-то странный писк или плачь. Двейн подумал, что уже сходит с ума от жара и боли, но писк слышался всё отчётливее. Покачиваясь и еле держась на ногах, парень всё-таки добрел до входной двери и распахнул её, но там никого не было. И тут ему в ноги ткнулось что-то мокрое и холодное. Парень вздрогнул от неожиданности и опустив глаза, увидел мокрого, жалко скулящего щенка, трясущегося от холода. Сил стоять не было и боясь отключиться, он подхватил щенка одной рукой и цепляясь за мебель, вернулся в кровать. Всю ночь Двейн метался в бреду, горя в лихорадке. Временами приходя в себя, он в отчаянии прижимал к себе маленький живой комок, и тогда было не так страшно, он был не один. Парень чувствовал стук маленького сердечка, ощущал тепло живого существа, и это не давало ему окончательно потерять связь с реальностью. Двейн был так благодарен судьбе за то, что сейчас был не один, но силы кончились и под утро он всё-таки отключился.***
Очнулся Двейн от того, что что-то мокрое касалось его лица. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой любопытную собачью мордочку. Поначалу парень растерялся, но тут же всё вспомнил, и устало улыбнувшись, потрепал щенка дрожащей рукой по голове. Тот замер, а потом громко чихнул. С этого дня началась их дружба, дружба одиноких и всеми брошенных человека и живого существа. На следующий день Двейн на дрожащих ногах попытался отыскать мать щенка, но её нигде не было. Скорее всего собаку с потомством сдали на живодёрню. Это был неплохой заработок у местных пьянчужек. И теперь, вот уже второй месяц они жили вместе. Наверное, человеческая душа так устроена, что не может постоянно быть одна, и душа Двейна в отчаянии потянулась к маленькому живому существу. А потом, как-то незаметно собачонок сумел заполнить собой всю его жизнь. И вот, он уже не мог заснуть, не чувствуя под боком тёплый комок, а утро его теперь начиналось с любопытной мордашки и настойчивого сопения на ухо. Незаметно для себя Двейн начал отдавать Лакки лучшие куски, а потом и вовсе стал тратить большую часть заработанных денег на лакомства для питомца. Судя по лапам, щенок должен был вырасти в крупную собаку, поэтому аппетит у него был отменный. Лакки постоянно просил покушать и требовал внимания к своей персоне. Двейн прекрасно понимал, что собака слишком лакомый кусок для живодёров. Голодавший и отчаянно выживавший район кишел всякими тёмными личностями, и многие из них с величайшим удовольствием сдали бы щенка на живодёрню, выменяв его на пару бутылок дешёвого пойла, или же вечно голодные чумазые мальчишки, сбивавшиеся в стаи, выменяли бы за него чего-нибудь съестного. Зная это, Двейн всегда закрывал дверь на ключ, уходя на заказ, и постоянно следил, чтобы собака не выскочила на улицу, но чем больше становился щенок, тем сложнее это было делать. Выручив сегодня немного денег, Вей почти все из них потратил на лакомство для Лакки, который чуть не сбил его с ног, почувствовав запах еды. Он радостно скулил и подпрыгивал, пытаясь лизнуть хозяина в лицо. — Лакки, ты скоро меня с ног свалишь, — засмеялся парень, — Ты только посмотри, что я принёс хорошему мальчику, — молодой человек достал сахарную косточку. Щенок тут же высоко подпрыгнул, выхватил лакомство, прижал его лапами к полу, а потом лег на него мордой и тихо зарычал. — Ах ты, маленький засранец, ты ещё и рычишь на меня? А мне снова придётся сидеть из-за тебя голодным, — Двейн стал дразнить собаку, делая вид, что пытается отнять кость. Щенок положил на неё морду и снова зарычал. — Ладно, иди прячь своё сокровище, маленький обжора, — парень улыбнулся, устало потёр шею и встал, снимая камзол. Собачонок взвизгнул, подскочил, схватил лакомство в зубы и рванул с места. Парень положил на стол кусок хлеба, несколько картофелин и кусок сахара. «Да, с таким рационом ты скоро будешь больше меня» — усмехнулся Двейн и пошёл к умывальнику, поёжившись от сырого сквозняка. «Как же я ненавижу этот дождь. Льёт уже неделю, не переставая, не пройти, не проехать». <tab«Стоп. Почему так тянет сыростью?» — Двейн метнулся к входной двери, которая оказалась приоткрытой. «Лакки…» — со стоном пронеслось в его голове, а сердце мгновенно взлетело в галоп. Парень кинулся на улицу. Светлый щенок должен быть слишком заметным на фоне непролазной грязи. Дождь сделал свою работу, превратив в болото и без того грязные улицы. Его глаза быстро забегали по домам и улице в поисках собаки. — Лакки, Лакки, ко мне, малыш, — позвал Вей. Но щенка нигде не было. Парня охватила паника, он метался по улице, не обращая внимания на ливень и непролазную грязь. — Не его потерял? — Двейн вздрогнул и обернулся на резкий окрик. Развернувшись, он увидел в десяти шагах от себя мальчишку лет четырнадцати. Чумазый, одетый в лохмотья, он улыбался гнилыми зубами, держа Лакки за холку на вытянутой руке. Щенок радостно взвизгнул и начал вырываться, увидев хозяина. Пацан сильнее сжал руку. — Отпусти собаку, — спокойно попросил Двейн. — Ха, ещё чего. Скажешь она твоя? А теперь, будет моя. За него можно выручить неплохой куш… — Я выкуплю. Что ты хочешь за него? — голос парня дрогнул. — Да что у тебя есть-то? Строишь из себя, а такой же голодранец, как и мы, — заржал парень. За его спиной послышался хохот таких же мальчишек-босяков, как и он. — Есть немного денег, камзол почти новый… — А часы? — глаза пацана заблестели жадным огнём. — Часов нет. — Точно нет? — пацан недоверчиво прищурился, — Ну ладно, тащи сюда свои пожитки, посмотрим, что там у тебя есть. Двейн развернулся и уже было рванулся в дом, но услышал за спиной: — Хотя нет, я передумал, оставь их себе. Парень обернулся и застыл на месте. — В прошлом году ты знатно накостылял моему папаше. А он, хотя и алкаш последний был и помер от попойки, но как-никак родня. Давай-ка в память о моем папаше, — он задумался, — станешь на колени и попросишь прощения, при всех. Двейн тяжело задышал и сжал кулаки, приготовившись к броску. Пацан, уловив это движение, попятился и выхватив из кармана какую-то заточенную жестянку, быстро прижал её к горлу собаки, от чего щенок громко взвизгнул и забился в его руках. — Дёрнешься, и я ему тут же шею перережу, — прищурил злые глазки бродяжка. Двейн замер. На улице, несмотря на ливень, стали собираться зеваки. — Хорошо, — Вей громко выдохнул и закрыл глаза, — только отпусти собаку. Молодого человека била крупная дрожь, а перед глазами всплывали бесконечные картины его драк и унижений из детства… И он медленно опустился на колени, утопая в непролазной грязи. Пацан, не ожидая такого, выпучил глаза, а потом громко заржал: — Во дурак. Из-за вонючей псины стал на колени? Похоже, жизнь-то у тебя паршивая, а? Сзади раздался дружный хохот. Двейн стоял на коленях с закрытыми глазами и молчал, тяжело дыша. — Ну что молчишь, дурында? Сегодня точно мой день, такое представление, да ещё и даром. Вей медленно открыл глаза. — Во глазищи, так и зыркают. Чего пялишься? Понял теперь, что ты такое же дерьмо, как и все мы тут? Ты такой же, как и мы, а ходишь, задрав нос. Раз объявился здесь, значит и жить будешь по нашим законам, — пацан разошёлся, чувствуя, как за спиной его слушает притихшая шайка. И почувствовав свой звёздный час, он заорал, — Нет, на колени — это мало, давай, ползи сюда, попроси, может и отдам тебе этот блохастый мешок, — и с силой тряхнул щенка, от чего тот жалобно заскулил. Вей дёрнулся, а пацан отступил назад. Парень смотрел ему прямо в глаза, сжимая кулаки, а потом начал медленно подниматься из топкой трясины. — Вот упёртый, опусти глазищи-то, — пацан, злобно скрипнув зубами, выкрикнул, — Ну тогда смотри, тварь, — и с силой швырнул собаку, ударив о ближайшую стену. Щенок громко взвизгнул и затих. Двейн зарычал, в два прыжка преодолел расстояние между ними и схватив пацана за шею, поднял его над землёй и начал душить. Губы Двейна побелели, а глаза горели ненавистью. Пацан хрипел, закатив глаза, а Двейн не отпускал свою смертельную хватку. На помощь своему вожаку никто не спешил, бродяжки кинулись в рассыпную. Зеваки тут же потеряли всякий интерес к происходящему, драки были здесь обычным делом, и стоять из-за них под дождём никто не хотел. Вей тряс паршивца в железной хватке, а тот уже начал синеть. И тут, на руке парня кто-то повис. Не устояв на скользкой грязи, он осел вниз, но захват не ослабил. Переведя безумный взгляд, он увидел, что на его руке зачем-то повисла толи девушка, толи девочка. Он ошалело глядел на неё, ничего уже не соображая. А она смотрела на него огромными, полными ужаса голубыми глазищами, и не моргая шептала: — Не надо, слышите, не надо. Он не стоит этого. Вы же убьёте его… Я прошу, не надо, не берите грех на душу. Я умоляю, остановитесь, — она плакала и смотрела ему прямо в глаза. И… Двейн разжал руку. Пацан захрипел и упал в грязь. Девушка всё ещё висела у Двейна на руке, не отводя взгляд. Парень сбросил её с себя и тяжело поднялся на ноги. Его бил озноб, дыхание сбилось, и он ошарашенно оглядывался по сторонам, смотря на всех безумным взглядом. Так он стоял несколько минут, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Только после того, как шпана перебежками утащила своего главаря, он, качаясь и еле переставляя ноги, пошёл в сторону дома, об который ударили щенка. Подойдя, он опустился на колени и дрожащей рукой накрыл неподвижное тело. Щенок был мёртв. — Лакки, — простонал парень, закрыл глаза и заплакал. Так он просидел достаточно долго, после чего тяжело поднялся, взял щенка на руки и покачиваясь из стороны в сторону, пошёл в сторону дома. Всё это время девушка сидела на коленях в грязи, и полными слёз глазами наблюдала за происходящим. Она вся вымокла и буквально утонула в вязкой жиже. Спустя какое-то время она попыталась подняться, но тяжёлое, мокрое и грязное платье не давало сделать ни малейшего движения, и окончательно обессилев, она разрыдалась, так и оставшись сидеть под дождём по середине улицы. А в это время Вей вошёл в дом, сполз спиной по стене на пол и закрыл глаза. — За что Ты так со мной? — его всё ещё била дрожь. — Зачем Ты тогда вообще позволил мне родиться? Забавы ради наблюдая, сколько я продержусь? — парень с силой ударил кулаком об пол. — Ну что же, развлекайся, — Двейн быстро вытер тыльной стороной ладони слёзы и встав на ноги, прошёл через комнату и взял чистое полотенце. Затем дрожащими руками завернул в него ещё теплое маленькое тельце, взял лопату и тяжело вздохнув, пошёл к выходу. На улице лило как из ведра. Двейн шагнул в непролазную жижу и поднял глаза. И тут он увидел, что это странное создание, не давшее ему убить человека, по-прежнему сидит по середине улицы, почти по пояс утонув в грязи. Платье её полностью промокло, а грязи на нём было столько, что уже трудно было разобрать, что это живой человек. Вей замер на несколько секунд, а потом прорычав себе под нос, — Да за что мне это всё? — стал пробираться на середину улицы. С трудом добравшись до девушки, он увидел, что её всю трясёт и она из последних сил упирается руками в грязевую жижу. — Так и будешь тут сидеть? Девушка медленно подняла голову и посмотрела на молодого человека полными слёз глазами и тихо сказала: — Кажется, эта грязь меня победила, — а потом сквозь слёзы улыбнулась ему какой-то детской открытой улыбкой. «Боже, она ещё и улыбается?» — Вей вздохнул и протянул ладонь. Девушка с трудом вытянула из топкой грязи свою руку и попыталась ухватиться за него, но это никак не получалось, и она только размазывала грязь. Парень перехватил её второй рукой, и потянул вверх, помогая подняться, но не устоял и грохнулся в жижу рядом. Чертыхаясь, он кое-как поднялся на ноги и с тоской посмотрел на неё. Она обречённо опустила голову, а плечи её вздрагивали от беззвучных рыданий. И тут Двейн нагнулся, ухватился двумя руками за пояс платья, и со всей силы рванул на себя. Ему удалось вытянуть из трясины этот живой комок грязи, и еле стоя на разъезжающихся ногах и не выпуская из рук платье, он чуть ли не волоком потащил её в сторону дома. Девушка не сопротивлялась, у неё уже не было сил на это. С большим трудом ему удалось втянуть её в дом и опустить на пол у входа. Девушка попыталась сесть, но грязные руки разъезжались на полу. Немного побарахтавшись, она обессиленно опустилась на пол. Двейн, не глядя на неё, быстро вышел. Ему ещё надо было похоронить Лакки…***
Вернулся Двейн только минут через сорок. Он вымок до нитки и окоченел. Еле держась на ногах, он тяжело ввалился в дом, с трудом стянул башмаки и начал снимать с себя мокрую насквозь грязную одежду. И тут, сзади кто-то вскрикнул. Парень подпрыгнул от неожиданности и обернулся. «Господи, он уже и забыл, что притащил сюда это недоразумение. Ещё детей ему сегодня не хватало». — Чего ты орешь-то? — парень прошёл в дальний конец комнаты за штору душевой. Там он наконец стянул грязную одежду и быстро вылил на себя чан холодной воды, наспех вытерся и натянул чистую рубашку и штаны. Двейн почувствовал, что измотан до предела. Выйдя на непослушных ногах, он снова прошёл через всю комнату, открыл шкаф и вытащил оттуда бутылку с какой-то бордовой жидкостью, и закрыв глаза, сделал несколько глотков. Постоял несколько минут с закрытыми глазами, развернулся, подошёл к своей «гостье» и присел на корточки. Девушка так и сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Она вскинула голову и посмотрела на него. — Как тебя зовут? — Эбби, — голос девушки дрогнул. — Ну тогда, открывай рот и пей, Эбби, — Вей поднёс бутылку к её губам. Девушка отрицательно мотнула головой и тихо ответила: — Я не пью… — Ну, если хочешь умереть от простуды, то тогда не пей, конечно, — парень сам сделал глоток. Девушка на секунду засомневалась, а потом зажмурив глаза, приоткрыла рот. Двейн одним движением влил ей спиртное. Эбби подавилась и закашлялась, от чего на её глазах выступили слёзы. Двейн постучал ей по спине, а в голове пронеслось: «Гореть мне в аду, я уже детей спаиваю». — Давай, раздевайся. Эбби вскинула на него испуганный взгляд. — Нет, мне и так нормально. Я сейчас пойду… Спасибо… я пойду, — еле слышно залепетала она и попыталась встать. Грязь уже начала подсыхать, превращая перепачканное платье в неподъёмные доспехи, которые не давали пошевелиться. — Ну как знаешь, — устало выдохнул Двейн и выпрямился, собираясь уйти. И тут в дверь ударило что-то тяжёлое. — Открывайте, — орал кто-то с улицы, барабаня кулаком в дверь. — Пошли вон отсюда, — огрызнулся парень. — Открывай, а то я сейчас снесу эту чёртову дверь с петель, — заорал нетрезвый голос. Двейн устало шагнул к двери и приоткрыл её на половину. — Что надо? — Что надо? Что надо? Тебя надо… Тут у Бетси одна шлюха сбежала. Не видел? — Нет. — Точно? Бетси обещала хорошо заплатить тому, кто вернёт девку мамочке. Так что? Точно не видел? — выдохнул мужлан перегаром в лицо парня. Двейн молча смотрел на него, и вдруг почувствовал, как в его ладонь осторожно протиснулась маленькая ледяная и колючая от засохшей грязи ладошка, и еле уловимо сжала его руку. — Нет. Не видел я никого, — ладошка тут же расслабилась. — Ну что? Нашёл что-нибудь? — послышался ещё один голос. — Да нет, говорит, что никого не видел. Сзади к ним подошёл ещё один мужлан и прищурившись, спросил: — Точно? Может проверить? — и ухватился за дверь рукой. Двейн молча подставил ногу, не давая открыть дверь, а потом спокойно взял стоявшую рядом лопату и угрожающе поставил её перед собой. — Ладно, успокойся, пошутил я, — и переведя взгляд на перепачканные грязью порог и дверь, добавил: — Да тут такой свинарник, что ни одна шлюха сюда по собственной воле не зайдёт. — Ага, — хохотнул второй, — Да тут похоже, давно никакой бабы не было, — и слегка пнул дверь. — Пошли от сюда, — и заржав в голос, оба ушли. Двейн со злостью захлопнул дверь и отшвырнул лопату. И только сейчас почувствовал, что до сих пор сжимает дрожащую маленькую руку. — Спасибо, — всхлипнула девушка и осторожно высвободила ладонь. Двейн молча прошёл в комнату, долго что-то переставлял и чем-то гремел. Девушка закрыла глаза от дикой усталости и схлынувшего страха. Она и не заметила, как сидя, ненадолго задремала, похоже, алкоголь сделал своё дело. Спустя время, она почувствовала, как кто-то тронул её за плечо. Она вздрогнула и открыла глаза. Парень стоял перед ней, держа в руке нож. Эбби распахнула полные ужаса глаза и быстро перехватила его руку: — Не надо, пожалуйста. Вей замер. «Она, что думает, я её убивать пришёл? Да что за…?» — Ты, что совсем дурочка? Повернись, я платье разрежу. Или мы будем застёжки в грязи искать? — парень присел перед ней на корточки. Девушка отпрянула от него и со страхом вжалась в стену. — Я только хочу сказать, что всё, что они сказали… это не правда, я не шлюха, — щёки её покраснели и она опустила глаза, — Я работала у Бетси служанкой, а потом она захотела, чтобы я… а я сбежала, — быстро затараторила Эбби. — Я правда не шлюха, — и разрыдалась. Почему-то именно сейчас ей отчаянно захотелось объяснить этому случайному незнакомому мужчине, что она не продажная девка, именно ему и именно сейчас, зачем, она и сама не знала, но обязательно нужно. Двейн молча взял её за плечо, развернул и быстрым движением отсёк застёжки. Коленое платье под своей тяжестью поползло вниз. Девушка прижала его к груди, вскрикнув от неожиданности. — Всё, не дрожи, я ушёл. Выбирайся из своего панциря и иди мойся. Я воду согрел, — и отошёл в глубь комнаты. Эбби всё никак не могла успокоиться, всхлипывая и дрожа всем телом она медленно выбралась из платья и держась за стенку с трудом встала. Кинула испуганный взгляд на парня. Тот сидел за столом спиной к ней и не делал никаких попыток повернуться. Медленно, на нетвердых ногах она прошла в душевую. Она смертельно устала, а руки и ноги плохо её слушались. Зайдя за штору, Эбби трясущимися руками взяла ковшик и попыталась зачерпнуть воды, но не удержала его, и он с грохотом полетел на пол. — Ты там жива? А, наказание? — спросил Вей. Девушка молча всхлипнула. Двейн устало потёр виски. Голова раскалывалась. «Да, когда же это всё уже закончится?» Он подошёл к шторе и сказал: — Слушай, давай так. Подай ковшик сюда. Я буду поливать, а ты мойся. В ответ промычало что-то отрицательно невнятное. — Да не буду я смотреть. Сто лет ты мне нужна… Из-за шторы почти в нос ему молча ткнули ковшик. Вей улыбнулся уголком губ и стал, не глядя, наощупь зачерпывать воду и поливать. А когда вода закончилась сказал: — Там наверху на полке одежда. Послышалось шуршание, а затем еле слышное: — Она Ваша? — Ну извини, платьев у меня нет. Могу принести твоё, будешь спать стоя, — терпение Двейна закончилось, — Одевайся и ложись спать на кровать, — раздражённо сказал он и вышел на крыльцо. Сырой вечерний воздух сразу ударил в лицо. Молодой человек облокотился о деревянную балку и передёрнул плечами от холода. «Откуда только это чумазое чудо свалилось на мою голову?» Сердце больно сжалось. — Лакки, бестолковый малыш… — на глаза набежали слёзы. Двейн втянул сырой воздух и сглотнул подступивший к горлу ком. «Но, может, это и к лучшему, что сегодня я буду ночевать не один?» Парень вернулся в дом. Незваная гостья уже сидела на кровати, прижавшись спиной к стене и натянув одеяло до самого носа. Двейн молча прошёл к столу, достал краюшку хлеба и стал оглядываться в поисках ножа. Но так и не найдя его, просто разломил хлеб пополам и протянул кусок девушке. — Спасибо, — она нерешительно протянула руку. — Ешь и ложись спать. — Спасибо. Я переночую и завтра уйду, только у меня совсем нет денег, мне нечем Вам заплатить за ночлег и еду. — В моей рубашке? — Что? — удивилась девушка. — Завтра, уйдёшь в моей рубашке? — Ой, — девушка покраснела и опустила глаза. Двейн отвернулся к столу и молча жевал хлеб, а потом неожиданно спросил, от чего Эбби вздрогнула: — А идти-то есть куда? Девушка молчала. — Ну тогда ложись спать, завтра разберёмся. Эбби молча сползла на подушку, свернулась калачиком и натянула одеяло почти до ушей. — А Вы где будете спать? — Разберусь. Спустя уже несколько минут Вей услышал, что девушка заснула. Усталость и переживания мгновенно утянули её в сон. Облокотившись о стол и положив голову на сложенные руки, молодой человек не заметил, как отключился сам. Сквозь сон Эбби услышала тихий стон и всхлипы. Она вскинулась на кровати и с испугом стала оглядываться по сторонам. А когда наконец поняла, где находится, обернулась в сторону странных звуков. Её «спаситель» по-прежнему сидел за столом, уронив голову на руки, и, похоже, плакал во сне. Девушка обмоталась одеялом и еле слышно скользнула на пол. Осторожно подойдя ближе, она увидела, что глаза парня закрыты, а плечи вздрагивают от рыданий. Она нерешительно протянула руку, замерла, а потом опустила на спину молодого человека и тихонько погладила. Двейн вздрогнул, тело его мгновенно напряглось, и развернувшись, он быстрым движением перехватил её руку за запястье. От неожиданности Эбби вскрикнула и подпрыгнула на месте. — Не надо этого делать, — хриплым со сна и от слёз голосом сказал парень, быстро вытерев другой рукой предательские слёзы. — Что? — Жалеть меня не надо, — уже спокойно ответил он. — Почему? — еле слышно спросила Эбби. — Жалость делает жалким и слабым, — молодой человек отпустил её руку. — Первый раз слышу, что жалеть кого-то — это плохо. — А я и не сказал, что это плохо. Только меня жалеть не надо. — Но Вы же тоже пожалели меня сегодня? Двейн растерялся и молчал, не зная, что ей ответить. — И вообще, это не жалость, а сочувствие. Посочувствовать можно? Вам был очень дорог этот щенок? — Лакки. — Что? — не поняла девушка. — Его звали Лакки. Девушка заметила, как напряглись его плечи, и осторожно, еле касаясь, положила руку ему на плечо: — Не расстраивайтесь так. Я думаю, что он уже в раю. — Что? В собачьем раю? — Вей с удивлением уставился на неё. — Ну почему в собачьем? Просто в раю. Я думаю, все невинные души попадают в рай, и не важно человек это или собака. «Господи, что она несёт? Что это за чудное чудо? Где она вообще росла?» — пронеслось в голове Двейна. — А ну, если так… — неуверенно ответил он, боясь обидеть девушку. — Сейчас Вам очень больно, но Он, — она подняла палец вверх, — ничего не делает просто так. Забрав одно, Он обязательно пошлёт Вам что-то очень хорошее. — Уж не на себя ли ты намекаешь? — еле заметно улыбнулся Вей. Девушка мгновенно вспыхнула, быстро убрала руку и еле слышно ответила: — Не думаю… по-моему, я большой мешок проблем, который свалился на Вашу голову. — Ну будем считать, что я тоже сегодня, посочувствовал. У Эбби покраснели даже уши, и она смущенно опустила глаза. — Спасибо. Девушка с удивлением посмотрела на него. — Спасибо, за то, что я не остался один сегодня ночью. — Вы живёте один? — спросила Эбби, неуклюже подхватывая сползающее на пол одеяло. Двейн встал, снял с вешалки камзол и кинул его на пол. Лег на него и еле заметно улыбаясь, ответил: — Нет. Утром придёт моя жена. Глаза девушки округлились, и она в изумлении приоткрыла рот. «Откуда только взялся этот ребёнок? Разве можно быть такой... такой доверчивой, что ли?» — Вей устало закрыл глаза, а девушка так и стояла, закутанная в одеяло посередине комнаты. — Да ложись ты уже спать. Один я живу, один, — простонал Двейн, но тут же вздрогнул от неожиданности, когда его руки коснулось что-то холодное. Двейн распахнул глаза и с изумлением уставился на нож, который ему протягивала Эбби. — Возьмите. — Зачем? — обалдел парень. — Ну это Ваш. Я его под подушку спрятала, когда Вы выходили. Ну… я боялась, что Вы поверили, что я… ну этим, и захотите ночью воспользоваться… — А сейчас, опасений уже нет,— неожиданного для самого себя выпалил парень и тут же густо покраснел. Краснеть дальше, Эбби было уже некуда. — Человек, способный так плакать по собаке, не может осознанно причинить вред другому человеку, — еле слышно выдохнула девушка, а затем сунула нож в руку растерянному парню, развернулась и быстро метнулась на кровать, укрывшись с головой. Взволнованный и не ожидавший таких слов Двейн замер, а затем снова неожиданно для себя пробормотал: — Пожалуй, я положу этот нож себе под подушку, а то вдруг теперь ты, захочешь ночью воспользоваться, — и снова густо покраснел. Ему показалось, или кто-то тихо захихикал из-под одеяла? Двейн ещё долго лежал с открытыми глазами. Сон не шёл. Он растерялся и был сбит с толку. Впервые он так вёл себя, был открыт и свободен, даже шутил. В душе разлилось какое-то непривычное тепло. Кто бы мог подумать, что простое участие и нормальное человеческое общение поднимут в его душе что-то такое, чего он сам никогда раньше не чувствовал в себе, всколыхнёт в уставшем от одиночества сердце надежду. «Так, стоп, стоп. Нужно остановиться и не придумывать того, чего нет и не может быть. Поддамся сейчас, дам себе слабину, а потом не выберусь. Эта девочка исчезнет из моей жизни так же внезапно, как и появилась. И нечего травить душу призрачными надеждами. Сил и так почти уже не осталось». Двейн повернулся на бок и закрыл глаза. Сердце больно кольнуло, когда он не ощутил под боком родного тёплого комка. «Всё спать, спать… спать…»