фуражка кгб на анархистском чубе

уличную пустоту кричаще заполнял звонкий, но пьяный в хламину юношеский голос, неустанно орущий собственную очередную антисоветскую дребедень в ночь. этот проулок пострадал от четвёртой за месяц причины будущего похмелья егора летова впервые, и трудно сказать, к счастью или к сожалению, ибо налитый спиртом панк путался в маршрутах, а ноги несли его, как карта ляжет, потому что "куда глаза глядят" — это громко сказано: на них была этиловая пелена. само засосавшее вечно летающего по беспорядочным измерениям игоря место выглядело очень миловидно: несколько в прошлом пошарпанных сталинок всё же удосужились привести в должный вид, потому что люди поняли, что они точно здесь надолго и это не "временное жилье", как им горячо обещали. пятиэтажки небольшим полукругом восстали вокруг детской площадки с качелями, что со скрипом покачивались на ветру и поражённую кое-где ржавчиной горкой. сами дома в связи с довольно поздним часом иногда поодиноко отливали светом в окнах, но через пару минут снова погружались в ночную темноту, а по углам от грозной походки егора расшарахались коты и поразбегались куда-то по норам в бетонных стенах. — бля-ять, где кху-узьма... — летов, кажется, совсем растерялся и раздражённо принялся рассматривать пространство вокруг него в надежде увидеть приятеля, который сейчас без проблем дал бы ему крепкий подзатыльник, несмотря на собственную любовь к пиву, и потянул бы за шкирки к ближайшему трамваю, но его, уж ясно, нигде не было. ну пиздец. расстроенный неудачей и злой юноша не нашёл решения лучше, чем словить взглядом ближайшую лавочку с оббитой зелёной краской и с метеоритной тяжестью плюхнуться на неё, задирая голову вверх и этим самым неосознанно путая свои длинные, немытые один бог знает сколько патлы в кустах непонятной декоративной травы. в голову не лезло абсолютно ничего — оно и понятно, ведь состояние охуевшего мозга отрицало любую свою активность, — поэтому егор выбросил весь остаток здравого смысла на текста постепенно всплывающих в голове песен. он громко, хрипяще прокашлялся от ненужных комов в горле, сплюнул на землю и снова запрокинул голову назад: — на каждой стене портрет вели-и-икого вождя-я... на каждой стене-е портре-е-ет великого вождя-я... — он повысил голос, чуть ли не с самого начала песни переходя на хаотичный крик, — а я иду-у по доро-оге, и у меня нет сте-е-ен! любому человеку, проходящего мимо него в столь щепетильный момент, показалось бы, что летов на смертном одре, захлёбываясь слюной, захотел, чтобы вся блядская улица услышала то, как ему осточертело всё происходящее, надоели условия, поглощающие его каждый день всё больше, ну и просто узнала бы, что он бухущий в слюни, просто потому что поражённый водкой дух пожелал. на этом егор не остановился и после строчки про капканы начал просто орать и вытягивать из себя сочные и высокие крики, которые было трудно услышать даже в его записях: судя по всему, градусный напиток слишком хорошо прочищает горло. — пидарасы, суки, отборные пиздаболы, бляди! — кого он обвенчал такими громкими титулами, было известно самому только егору... ну или же вынырнувшей из окна на первом этаже заспанной мужской голове. — я сейчас тебе, пьянчуга, и пидарасов, и сук надаю таких, что сядешь ты разве что на инвалидное кресло! — грозно процедил слегка высоковатый для мужчины голос, но егора и кирпичом по голове не приструнишь. понимая, что продолжающий крыть трёхэтажным матом всё вокруг себя летов не успокоится, он куда-то пропал. довольный тем, что он — непробиваемая броня, егор развалился на лавочке и заулыбался во весь рот и громко заржал, даже когда эта самая мужская голова всплыла над ним вместе с подкаченным коренастым телом, что было выше его на пару добрых сантиметров. незнакомец встал в стойку, сложив руки на груди, и выжидающе посмотрел на егора: — если не встанешь, мне придётся тебя вытурить под зад коленом, — егор даже не шелохнулся. — ты доиграешься, я тебе серьёзно говорю. — а я-я-а открою вам тайну-у, вы все уже сдохли! — егор и не думал вставать. постепенно доводя до белой ручки мужчину перед ним, чей пронзительный взгляд голубых глаз никаким образом не смог пробудить в егоре совесть, он запел лишь громче, отталкивая настырного коленом. — нахуй не пойдёшь? си-ижу себе, пою про правду-матку, а вы... — ты преграждаешь общественному порядку, идиот, — злобно шикнул на него тот и неожиданно для пьяного тела схватил его за сорочку кулаком. летова изрядно тряхнуло, и он, не скрывая огромного удивления от происходящего, по инерции подался вперёд. — значит так, стыдух упитый, либо ты уходишь в сию же секунду, либо я тебя сам отсюда приберу, как и обещал. — э-э, ну ты утихомирься, бля-ядь, — если бы "столичная" не затмевала разум егора, он бы поэтично назвал этого мужчину "добровольным стражем общественной скуки", но увы, не тот момент, не та секунда. напористый и разьярённый свалившимся ему на голову егором дядька только ещё больше распалился от бесконечного бухого бреда и количества матов в свою сторону и , угрожающе сдвинув брови, он дёрнул егора на себя и потащил его, как тряпичную куклу, к проходу межи двух домов. — ещё раз я тебя тут увиж... — договорить ему не удалось из-за неожиданно прилетевшей в лицо слюны со стойким смрадом перегара. он с глазами в пять копеек и пульсирующей жилой на виске с отвращением вытер слюну тыльной стороной ладони и не сдержал свирепого крика: — я тебя точно найду и урою на трезвую, стерво такое! — он понял всю бесполезность разговаривать с человеком, что даже стоять без пошатывания не мог, и развернулся на пятах, заставляя землю гудеть от каждого его шага. благо, дом был недалеко, даже закрывая глаза на то, что ноги принесли его сюда в первый раз. у игоря была удивительная способность находить выход к дому из абсолютно любой задницы, словно его квартира была как мёд для мух, ну или незаменимая военная база, где он боролся за справедливость бунтарскими текстами. он чудом дошёл до своей улицы и обрадовался, когда увидел милую сердцу таблицу с фамилией осьминина, а путь от лестничной площадки до койки казался дорогой в рай, вот только жаль, что на следующий день голова снова будет раскалываться, будто по ней ебанули со всей дури кувалдой, и кузьма насмешливо забросает вопросами, что да как, но всё равно сквозь все подьёбки принесёт кувшин воды. — чё ты, егорыч, опять по дворам скитался, ась? — рябинов грубовато хихикнул и водрузил кружку с водой сначала на правое, потом на левое плечо егора. — отныне, значт, нарекаю тебя рыцарем литровой бутылки! — ой, ну тебя нахуй, кузьма... — кряхтя под заливистый хохот товарища, он привстал на локтях и принял чашку, жадно глотая воду, дыша воздухом и снова набирая себе ещё. — боже, как хорошо... — бля, вот я чё заметил, — кузя с гаденькой улыбкой наклонился к егору, чтобы забрать у него из рук чашку, — ты глотаешь так шумно, прям как лошадь. — жеребец, — поправил его летов, отмечая то, что даже в таком плачевном состоянии он ещё способен на шутки, что было хорошо: от тоски не сдохнет, жизнь суицидом не кончит. — бля, валентиныч, притащи ещё воды, щас умру, клянусь... — да понял я, трудно, небось, всю ночь под окнами орать, как кот с недотрахом, — парировал кузя и словил сердитый взгляд егора, — а чё, неправду, что ли, говорю? — я не помню, — егор опечалено вздохнул, — н-да, хуёво... он откинулся на подушку и закрыл глаза, пытаясь вспомнить, что ж он вчера мог натворить. в мозгу остатком воспоминания мутно промелькнул путь домой — значит, через этот маршрут он мог вполне прикинуть, в какой же пизде во всех смыслах он оказался. он вспомнил про похожую улицу неподалёку и уже было успокоился, ведь, казалось, он хотя бы знал, в каком месте он устроил омским гражданам бесплатный концерт, пока перед ним не блеснули радужки электрических глаз... значит, всё-таки кто-то дал ему пизды. печальный случай. — кузьма, — тихо позвал друга егор, потому что впервые за весь алкогольный опыт егора его макнули лицом в собственную грязь, как котёнка, и если его поставят на учёт за дебош, это может хуёво обернуться. — чё случилось? уже пяти минут без меня усидеть на месте не можешь, шило в жопе мешает? — ухмыльнулся краем губ кузя, но тут же приземлился возле летова в готовности слушать. — валяй. — мне вчера какой-то мужик люлей выписал, за деяния мои-то... — егор уставился куда-то кузе в шею и поднял брови, мол, "каков же пиздец". — грозным до пизды был, хотя, может, и обойдётся, но всё равно страшновато... — бля, ну, тут, значит, варианта два, — рябинов наклонился к егору так, будто собрался выдать страшные тайны нынешней власти, — либо тебе не дадут пизды и тот мужик просто решил выкатить яйца, либо дадут, всё ахуеть как просто. — буду надеяться на... — егор оборвал свою фразу, ибо услышал громкое и настораживающее "бах-бах-бах" и всё похмелье как рукой сняло. — это ты стучал? — я чё, ёбнутый совсем по-твоему? — кузя обернулся на дверь и кивнул на неё, указывая источник настойчивого звука, — поздравляю, ты сдохнешь. — иди открывай, харон-проводник хуев... — егор, кажется, почти не дышал, да и в этом надобности не было, потому что после характерного скрипа входной двери, завидев устрашающе знакомые глаза, да ещё и рядом с погонами кгб, его лёгкие и органы отказали напрочь. — о-о, знакомец вчерашний! — лейтенант в сопровождении ещё одного сотрудника советских органов бесцеремонно зашёл в квартиру и словесно вернул вчерашний летовский плевок. он осмотрел помещение, и когда к нему на глаза попались вырвиглазные анархистские плакаты на стенах, он понимающе кивнул. — ну что ж, садись, поговорим.