Скверное предзнаменование

Я бессознательно смотрю куда-то вдаль. Неуправляемое сердце, неудачно расположившееся именно в моей грудной клетке, так громко бьется, что я непроизвольно хмурюсь. Больно. Неприятно. Тошно. Проволоки вен и артерий путаются в моем организме неукротимым комом. И, кажется, именно из-за этого я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Сколько бы неудач меня не преследовало, внутри будто образовалась беззвездная зияющая пустота. На меня смотрели сверху вниз, презирали, как дворовую собачонку. Но я не хотел огрызаться, плеваться в них ответной желчью. Лишь гордо вздымал голову и смотрел в глаза своим обидчикам, строя из себя наивного дурачка. Таких простофиль легче обмануть, но куда тяжелее ранить. Как можно задеть того, кому абсолютно плевать на твое мнение? Я совершаю негромкий выдох. Да, они презирали меня. Но я их всех презирал куда сильнее. А потому и притворялся. Ко мне снова кто-то подходит. Я не поднимаю своего уставшего взгляда, лишь что-то бормочу и устало хмыкаю. Полусомкнутые веки замечают худощавые ноги; поднимаются выше — чуть вздрагивающие руки, держащие оружие; еще выше — наивный и слишком обеспокоенный взор. Ты, юная дева, смотришь на меня с такой заботой, будто и просишь тобою воспользоваться. — Извини, ты в порядке? Только что в тебя прилетел кусок обломков... Прошу прощения! — твой дрожащий голос будоражит взбухшие прожилки вен. Я громко выдыхаю разгоряченный воздух: внутри моих сжавшихся легких он за мгновение превращается в обжигающую лаву. Растекается по моей гортани, трахее, бронхах. От наслаждения, казалось, я его же и поглотил; тогда он завладел моим пищеводом, искусно лавируя по стенкам желудка. — Ах... Точно. — опомнился я, и мои тонкие и грубые пальцы дотронулись до ранения на лбу. Как и ожидалось, сквозь фаланги пробилась багровая горячая жидкость. Но это жжение от легкой раны не сравнится со внутренним, что так безжалостно опаляет. И ведь оно именно из-за тебя. — А-а-а-а, ничего страшного! Это больше моя вина. Если быть честным, неудача ходит за мной по пятам даже если я не на задании. Надо бы к Барбаре сходить... Мне так лень играть этого наивного бесхребетного паренька, но когда ты так испуганно и понимающе киваешь, азарт охватывает меня необъятным пламенем. Глухой стон, зачерпнутый неудержимым желанием обмануть тебя, вырывается из моих сухих губ. Ты принимаешь его за зов о помощи и собственноручно проглатываешь наживку. Мы идем до Барбары в немой тишине, прерываемой твоими глупыми вопросами. Ах, а я ведь и забыл. — Не попробуешь мой новый рецепт чая и сегодня? — воодушевленно щебечу я, натягивая на ненавистные уста еще более ненавистную улыбку. Ты усмехаешься. — Конечно, Беннет. Я пробую твои рецепты каждый вечер. Кстати... Сегодня попозже, у меня встреча с Кэйей. Зачем? Я и без тебя знал. Знал твою фамилию, возраст, дату рождения, расписание дня и даже размер ноги. Мы виделись с тобой практически ежедневно, но ты, опаленная вниманием своих друзей, и вовсе не замечала меня — неудачника-простофилю. Мы познакомились, когда ты покупала в лавке еду и скупила последний цветок-сахарок, требуемый мне для отравы. Я снова осквернил и обвинил свою неудачу, которая подкинула мне очередную крысу. Но, смотря на мой обеспокоенный и испуганный взгляд, ты с нежностью протянула этот треклятый цветок. Ты истребила мою неудачу под корень, вырвала меня вместе с мыслями, дав отрезвляющую пощечину. Это не я неудачник. Это жизнь — сплошная неудача, бессильно портящая жизнь всем абсолютно. Просто кто-то умеет с этим бороться, а кто-то — лишь бессовестно наблюдает и ждет своей участи. Я по наитию тянулся к тебе, как гвоздик к всевластному магниту, прильнувший к такой же россыпи наивного металла. Я жаждал твоего внимания, как Аполлон, желающий покорить добро и ставший Богом света. Только я — не Бог. Не завоеватель, как кровожадный Наполеон, склонивший весь мир к своим ногам. Почему-то мне хотелось посмотреть на то, как ты ведешь борьбу с этой чертовой Судьбой. Как твой наивный взгляд бессовестно обманывает жизнь. Я стал зависимым от тебя по щелчку пальцев. Потому что ты — полная моя противоположность. Я слаб и никчемен. Ты сильна и безудержна. Как грациозный шартрез, ты не находишь себе места; вечно слоняешься и стараешься не привязываться ни к кому. Закрылась плотной коркой, спрятала от мира свое оголенное сердце. А самое главное наше различие в том, что ты не зависишь от кого-либо, а я — зависим от тебя. Когда мы приходим к Барбаре, я успеваю расспросить тебя, словно будучи на допросе; но ты искренне отвечаешь на каждый поставленный мною вопрос. Отвечаешь честно, потому что я уже заранее знал все ответы. Барбара залечивает твои раны, искусно не затрагивая ни одного болезненного места. Кажется, я видел эту картину миллионы раз, но твои вскрытые раны, источающие темно-багровую жидкость, так притягательно играют с моим измотанным рассудком. Пятна крови распускаются бутонами роз. Ты, изнывающая от боли, выглядишь куда прекраснее всех этих кровавых цветов. — Ах, как твое самочувствие? Остатки яда все еще действуют? — Барбара задает этот вопрос каждому, из-за чего я лишь сокрушенно вздыхаю. Опять надоедливая, расписанная будто по сценарию, беседа. — Все в порядке... Да, из-за ранений, кажется, яд начинает активничать. — честно признаешься ты, но все равно скрываешь одну простую истину. Яд действовал и до ранений, убивая тебя изнутри. Как бомба замедленного действия. Сначала ты лишь понемногу бледнела, утрачивая живой цвет кожи. Потом — резко худела. Я видел, как каждый вечер ты сидела у фонтана и горько усмехалась, кашляя черной, словно от собственной ненависти, кровью. И самое отвратительное, что я видел в этом что-то притягательное. Знаю, что наблюдать за страданиями другого человека отвратительно и аморально, но наблюдать за тем, как ты бессильно сдаешься каждый раз, становясь из сильной и непобедимой девчонки блеклым, зависимым от противоядий пятном. И каждый раз ты изумлялась: почему ни одно противоядие не работало на тебе? Да потому что ты изначально была слабой и наивной дурочкой. Просто этого не признавала. Ты выходишь со здания, бессовестно усмехаясь своей Смерти прямо в лицо. — Прости... — отравленный твоим счастьем, выпаливаю я. — Из-за меня тот яд... Попал... Прости! Не стоило тебе дарить тот подарок! — Забудь. — прерываешь меня ты. — Это было моим решением. Тогда, две недели назад, ты проникла в опасное место и, одолев стражей руин, выхватила у них самый драгоценный артефакт — часы, перемещающие во времени. — Это тебе. Ты можешь их отмотать назад, в лимите часа! Теперь, когда ты попал в неудачу, только отмотай их назад — и ты сможешь переиграть события твоей жизни. Только будь аккуратнее: часы забирают твою жизненную энергию. Чем чаще пользуешься ими, тем хуже себя будешь чувствовать! Ты считала это самым ценным подарком, как своему лучшему другу. Ты доверяла мне все, а я бессовестно пользовался своим положением, располагаясь к тебе ближе. Я был конченым мазохистом: мне приносило удовольствие наблюдение за тем, как тебя убивал яд. Поэтому, когда тебе становилось лучше, я ненавидел себя сильнее всего. Потому что руки бессознательно подливали в чай остатки яда. По чуть-чуть, чтобы твоя смерть не была слишком быстрой. Внутри меня загоралось пламя, оглушенное собственным желанием овладеть твоим страдальческим стоном. Безжизненный силуэт, идущий впереди меня, был чересчур прекрасен. Я чувствовал, как мои щеки наливались румянцем каждый раз, когда ты, покоренная, все равно гордо вздымала голову и направлялась вперед. И я понял, что люблю тебя. Настолько сильно, что твое длительное страдание превратилось в мою муку, убивающую изнутри не только тебя. Раньше я чуть ли не задыхался от восторга, когда ты бледнела, подобно покойнику. Теперь же, каждое пошатывание твоего тела не ускользало от моего взора. Я никогда не желал твоей смерти. Я всего лишь был ослеплен эгоистичным желанием приковать твое внимание лишь к себе. Каждый раз, когда яд обжигал твои сосуды, склеры наполнялись безжалостной влагой. И только ночью, когда все лекари покидали свои посты, ты, в страхе умереть в длительной муке и бессильно ждать своей участи, взмаливала о помощи. Меня. Не Кэйу, не Дилюка, не этого треклятого Венти. А именно меня. Потому что доверяла только простофиле-неудачнику, искренне надеясь на спасение. Но твоя смерть неизбежна. Стоит мне посмотреть на время, как ты оборачиваешься ко мне. Внутри оседает болезненный ком от наивного взора. Даже ты знала — это произойдет именно сейчас. Безвольным лепестком ты оседаешь на пол, задыхаясь в собственном бессилии. Хватаешь пальцами ускользающую надежду выжить, но умираешь так же быстро, как и появляешься в моей жизни. Каждый момент твоей смерти бесценен: я наблюдаю за очередной секундой с упоением. В горле оседают остатки восхищения. А в сердце, израненном и подбитом, снова возникает пустота. Смерть — самое безболезненное событие в твоей жизни. — Я всегда буду рядом. Мой голос, на удивление, дрожит сильнее твоего тела, находящегося в предсмертной агонии. Мои руки инстинктивно тянутся к часам, запрятанным в кармане, и я отвожу стрелку на час. Что-то несильно бьет меня по голове. Прямо по лбу. — Извини, ты в порядке? Только что в тебя прилетел кусок обломков... Прошу прощения! — чувство дежавю не покидает меня каждый раз, когда я слышу твой наивный голос. Я переигрывал этот сюжет чертовых 137 раз. В меня прилетает обломок от какого-то здания, и ты, обеспокоенная, сразу подбегаешь, повторяя злосчастную фразу. — Ах... Точно. — опомнился я. Я не в силах чувствовать что-либо. Именно ты сделала меня таким. И это чертово внутреннее жжение никогда уже не покинет меня. Я наблюдал за твоей смертью 137 раз, я ощущал обреченность каждый момент, стоит мне снова увидеть твое исхудавшее тело. Это моя вина. Ты обеспокоенно моргаешь, не в силах прочесть мысли собеседника. Я был яркой горящей свечой, освещающая путь заблудшим путникам. Иногда я тускнел, но снова и снова был способен пылать. А ты, обеспокоенная, однажды окунула меня в собственное полымя страданий, и я сгорал в нем. Пока от меня не остался один-единственный фитиль. Первые 53 раза я пытался поменять ход событий. Но ты умирала еще болезненнее, чем по истинному исходу. И я просто опустил руки. Смирился. Но, знаешь, часы начинают трескаться. Уже не осталось ни единого живого места на хрупком стекле, за которым спрятаны остроконечные стрелки, остановленные в районе 6 вечера. Каждый раз я чувствую себя все хуже. Ощущаю, как тело превращается в покорную груду костей и мяса. Я будто старик, не способный даже двинуться. — Но умереть вместе будет куда романтичнее, да? Усмехаюсь я, а ты обеспокоенно проверяешь мою температуру. Это должен был быть первый вечер, когда в твоей кружке окажется не яд, а противоядие. Но ты не дожила. И, когда твоя рука аккуратно ложится на мой лоб, я заботливо сжимаю твои фарфоровые пальцы своими — грубыми и мозолистыми. Ты подарила мне эти часы в качестве пытки. И я давно хотел тебе кое-что сказать. — Прости. Это я убил тебя.