Скверное предзнаменование

Ты ворвалась в мои серые будни палитрой сочных красок. Твои нежные слова были похожи на интимный шорох пеньюара в беззвездную ночь. Твои глаза — разлитая акварель, приправленная несметной любовью творца. Ты была сверхъестественно красива. Страсть, таясь, набухала в тебе, готовая разорвать тело на мельчайшие кусочки. Когда ты обращалась ко мне, я ощущал, как в меня въедается крышесносный вирус, и я задыхаюсь от собственной бесполезности. Ты единственная, кто мог посадить меня на колени одним лишь взглядом. И я единственный, кто приковал к себе все твое внимание. Но был один-единственный минус. Ты ненавидела себя. Каждый день ты старательно заглушала свое Внутреннее Я: разложившееся, преющее, разъедаемое паразитирующими комплексами неполноценности. Но я был слишком внимателен к мелочам. Именно ненависть к себе и породила в тебе недоверие к каждому мужчине. Но ты всецело верила мне. И этот факт тешил мое самолюбие сильнее городских сплетен. Потому что я — рыцарь; честолюбивый, преданный, глупый. А ты злая. Но, знаешь, что только нелюдимые и агрессивные персонажи являются самыми честными? И твоя честность обжигала язык, раскаленным кольцом сжимала горло. Я слышу стук по деревянной поверхности и нехотя приподнимаю макушку, мучительно протягивая: — Входите. Как только дубовая дверь с пронзительным скрипом отворяется, в нос ударяет аромат столь знакомого парфюма. Ты источаешь тончайший эфемерный запах свободы, корнями прорастая в черноземе Мондштадта. Пропускаешь в темное помещение заходящие лучики солнца, но запрещаешь им бесформенно лечь на собственные волосы. В твоих прядях никогда нет места яркому солнцу; своим нравом ты источаешь тьму, путая в волосах лишь тихую всхлипывающую луну. Твой взгляд — панацея для моих ноющих ран. Твоя улыбка — молитва Барбары. Кажется, я возношу тебя, как нечто божественное. Иногда мне кажется, что я заболел. И моя болезнь — желание послушно выть под твоим каблуком. Или стать тем кнутом, который огреет каждую частичку девственно чистого тела. Как только ты выдыхаешь и закрываешь дверь, в моих распускающихся венах, как сады роз, начинает бурлить кровь. От меня пахнет обморочно-приторным тлением, нежелательной декабрьской оттепелью, ненавистным апрельским снегом. Я — грешник, созданный для распада Вселенной. Моя кровь — гной, растекающийся со вскрытых ран. Ты — пример для безгрешности. Я даже не имею права стоять поодаль, но желание слишком велико. И на этот раз я предусмотрел все исходы. — И что на этот раз? — усмехаюсь, разрезая пелену безмолвия. Ты безнравственно хмыкаешь, подходишь ближе и недовольно протягиваешь руку. Гладишь мои волосы, как жесткую шерсть послушной собаки. И, если бы я хоть на секунду прикрыл глаза, на твоем лике, я уверен, читалось бы презрение. Сколько бы я не сдерживал себя, но прекрасно ощутил, как мое сердце в один миг шелохнулось. Моя любовь была безграничной, выстроенной на одном лишь взгляде. Я знал, что люди вскоре начинают ненавидеть меня. И чтобы этого не допустить, я должен сделать так, чтобы ты влюбилась в меня раньше, чем возненавидела. Ты отшучивалась, не боялась моих глуповатых заигрываний. Но ты забыла одну простую истину: я жил среди шпионов. Манипулировать людьми — талант, выданный мне по наследству. Мои длинные руки, как надломленные веки, сокрушенно тянулись к твоей талии, и я, как покорный щенок, щекой терся об ткань одежды. Я повторяю твое имя, будто грешник, только что поверивший в Бога, и оно так приятно ложится на язык. Еще несколько раз мысленно произношу и целую его. Я прячу его в осколках своей памяти, как нечто сокровенное, открываемое лишь в беззвездные ночи, чтобы не упасть в крепкие объятия одинокой депрессии. Кажется, у меня случится коматоз, если я прекращу произносить его хоть на долю секунды. Твои пальцы проникают под ткань глазной повязки и как-то лениво развязывают узелок на ней. Каждый раз, входя в это помещение, ты позволяла себе такую дерзость. И я разрешал. Тебе можно было абсолютно все. — Тебе так нравится смотреть на мой шрам? — мурлычу я, притягивая тебя лишь ближе. Ты послушно садишься на мои колени и откидываешь повязку в сторону, с каким-то садистским восхищением смотря на изуродованный слепой глаз. — Как ощущения? — Прекрасно... — шепчешь ты, проглаживая ее своими фарфоровыми пальцами. — Особенно от осознания того, что этот шрам оставила я. Я пропускаю смешок. А твои зрачки, подобные черному хрусталю, смотрят на меня с такой настойчивостью. Твой зов, не успевший даже вырваться из бутона губ, тут же погас. Я знал, что ты хотела сказать. А потому в этом не было никакой надобности. Я подманиваю тебя рафинадом, как заядлую сладкоежку, и ты покорно следуешь за мной, играя в наивную Алису и белого кролика. А руки, дрожащие в неге забытых чувств, до сих пор вспоминают, как всадили осколок в мой собственный глаз. Тебе ведь понравилось, верно? Я разломил твое спокойствие сразу, как при первой встрече назвал свое имя. Ты смаковала его долгие минуты, и я забавно отшучивался, заставляя тебя краснеть и заикаться. Ты была чрезвычайно милой, но до ужаса грубой. И слишком наивной. Моя улыбка вспархивает наивным мотыльком, путаясь в твоих мыслях. Ты с опаской оглядываешься, но даже не находишь опасность перед собой. Единственный способ привязать к себе человека — использовать кнут и пряник. Мы были как инкубаторы, возводив в себе птенцов эйфории. Я был без ума от твоей робкой покорности; ты как жена декабриста, переживающая все его невзгоды. Как веселый бард, следующий за отчаянным воином и выгравировавший все его подвиги на дощечке. Твой смех разливался во мне первородным теплом. Ты превратила мою оранжерею в живописный розарий. Я дарил тебе надежду, посыпал пеплом недосказанности, но ты все равно доверяла мне, не слушая нравоучения Дилюка. Съела весь пряник, чуть ли не откусив вместе с ним и руку. Но приходит время и для кнута. Когда я открыто вру, безнравственно разрушаю планы и издеваюсь над твоей слабостью. Ты лихорадочно держишься за ворот моей одежды, но я отрекаюсь от тебя, как мать от бесполезного сына. И ты всхлипываешь, отчаянно рвешься и молишь о пощаде, лишь бы снова вкусить пряник, прямо из моих рук, как послушный котенок. И я позволяю тебе это сделать. Когда нервы на пределе, ты творишь отвратительные вещи. Я пресекаю каждый шорох в свою сторону, но в один момент, когда ненависть ко мне достигла апогея и возвысилась над любовью, я спустил тебя с поводка, словно голодную собаку на добычу. И ты разгрызла мою веру, окропив собственные руки в брызжущую кровь. И в этот момент, когда пес ранит собственного хозяина, он осознает всю свою привязанность к этому человеку. — Не покидай меня... — хрипел тогда я, отчаянно сдерживая трагичный вой. И ты снова повелась. Глупая, наивная девочка. Наша любовь — танец на раскаленных углях. Я вычитываю каждый твой вдох-выдох, как секундомер, и непроизвольно ухмыляюсь, когда твое дыхание вмиг сбивается, а ладони строптиво упираются в вздымающуюся грудь. В глазах загорается огонь желания, и ты моментально обмякаешь в крепких руках победоносца. Остроскулое личико предстает пред моим сознанием: мертвенно бледная кожа наполняется красноватыми прожилками, образуя легкий румянец, в то время как глаза изучающе и с неким желанием высматривают сквозь тьму покусанные губы. Мои глаза лихорадочно загорелись, стоило изучающему, сканирующему взору перевестись на тебя — в них будто насыпали горсть летних звёзд. И всё та же ухмылка — подарок змея-искусителя, которому тебе хотелось довериться без возможности очистить свою душу от первозданных грехов. Ты убирала свои ежовые иглы и послушно ластилась к моим рукам. Ты чувствуешь мое дыхание и тихо стенаешь, пытаясь справиться с ураганом эмоций. — Я ненавижу тебя... — шепчешь ты, мучительно сражаясь с собственными мыслями. Я знаю. Я все знаю. Однако продолжаю мучить твое тело. Как бы сильно ты меня ненавидела, пока мне не надоест блеск твоих непослушных волос, я не выпущу тебя с этой клетки эмоций и чувств. Сухой от волнения язык пытается нащупать взбухшие вены на твоей шее. Ты недовольно ерзаешь. И провокационные движения действительно забавляют меня: ты как маленькая змейка с отрезанными клыками в лапах большого хищника. Сладко-вяжущие ощущения ядом проникают по венам, оставляют ожоги и неутолимое чувство опустошенности внизу живота, втягивающегося в морской узел. Я люблю смотреть прямо, не отводя взора, как истинный хищник, не упускающий из виду малейшее колебание лани в лице тебя. Несмотря на то, что ты в какой-то степени приручила меня, ты по-прежнему ощущала себя временами в капкане животной натуры — той, которая любит проливать чужую кровь, которая не заботится об удобстве партнёра, делая лишь всё по природным инстинктам. Мои руки алчно и бесстыдно изучают твое тело, а ты с сопротивлением мычишь и кусаешь мои побледневшие губы. Я превратил тебя в послушного зверя, эгоистично утоляя собственные желания. Но ты старательно переводила стрелку весов на себя. Ничего не выйдет. Ты уже проиграла.