Скверное предзнаменование

— Ох, как же я устал. Мой взгляд дразняще обличает безразличие, играясь с концентрированной ненавистью на устах Скарамуччи. Из бутона его губ спешат вырваться очередные оскверненные слова, преображенные в выцветшие оскорбления. Но они не затрагивают меня; более того, в этой безобидной желчи я нахожу свою отраду. Она забавляет меня, как могла позабавить исключительно ты. И когда я успел находить в каждой мелочи твой силуэт? Ты отравляла меня фальшивой приторностью, инфицировала этой глупой ревностью, алчно принимая чужие комплименты. Ты заставляла меня извиваться в вожделении очередными одинокими ночами, выкрикивая твое имя, как самый отвратительный кошмар. Но я лелеял его, влюблялся, как слепой котенок в первый ощутимый запах. Ты приковывала меня ржавыми цепями к себе, так наивно полагая, что я в любой момент могу отпустить тебя. Я как покойник, прикованный к собственному месту на кладбище. Все, что могу делать — ожидать, когда опарыши выгрызут мои эмоции и наконец затронут чувства к тебе. Только вместо трупного запаха мое тело пропитано смрадом твоих духов. Одновременно любимых и ненавистных всем оледеневшим сердцем. Ты обличала свою наивную натуру, но только я видел, что под этим бархатом скрывается кровожадный цербер. Ты пленяла каждого своей чистой улыбкой, украденной у Архонтов. Но век твоей доброты краток. И когда тебе надоедало, ты извечно тянула мои поводья, заставляя действовать. — Ты поехавший. Ублюдок, нужно было притащить его живьем, — Скарамучча снова плюется ядом, пока ноги агрессивно отпихивают разлагающийся труп. Лицо искажено в агоническом припадке, руки и ноги переломаны, а органы, как россыпь дорогих бусинок, разлетелись по всему периметру помещения. — Ой, какая жалость, — с латентной иронией проговариваю я, позволяя себе встать. Руки изнеможенно дрожат, не в силах даже удержать оружие. Алая влага постепенно запекалась на перчатках, впитывалась в ткань, будто стараясь достать до сокровенной кожи. Но до нее дотрагиваться смеешь только ты. — Это все? Если так, то я пойду домой. Как приятно, когда тебя там ждут, да, Скарамучча? Или в сердце таких коротышек нет места любви? Бай-бай! — Поехавший. Может быть. Если сойти с ума — это условие, чтобы быть с тобой, то я готов потерять рассудок полностью. Мне нравился стальной блеск в твоих глазах. Он напоминал багрянец разлитой крови, запекшейся на моих собственных щеках. Я доказывал тебе свою лебединую преданность день изо дня, а ты поджимала губы и отправляла меня обратно. За новыми подвигами. Я ревностно размахивал оружием, а ты ожидала, когда ихор хаоса достигнет твоих ног. Ты была тем, кто усмирил мою подростковую пылкость. Я поддавался твоим дьявольским провокациям, как наивный ребенок, и был готов играть по твоим правилам. Я плясал под флейту из собственных чувств, раболепно поклоняясь тебе. Ты приручила меня, как нерадивого зверя, и я был готов выгрызть глотку даже своим прошлым хозяевам. Ради одной тебя. Я одновременно ненавидел и бессовестно любил тебя. Суккуб в лике ангела, которому постыдно проиграть. Ты была той, кто не раз побеждал меня. Я ожидал, когда ты снова откроешься, чтобы победить. Однако вечно проигрывал. И когда ты оказалась прикованной к постели, я и вовсе прекратил свои попытки сломить тебя. Неужели проклятье задело твою горделивую натуру? Ты захватила власть над моим строптивым умом. Жадно улыбалась, а я внимал твои слова, как самый дорогой напиток. Даже божественный шум и звон колокольчиков в долине ветров не мог сравниться с твоим тембром. Тихим, нежным, успокаивающим. Только я слишком поздно понял, что ты столь же ядовита, сколько и прекрасна. Я постепенно увядал, стоило осознать, что бессовестно влюбился в тебя. Ты — непокорная Валькирия, сводящая с ума одним лишь строптивым взглядом, но не сумевшая справиться с чужеродным вожделением. Ты срубала ростки влюбленности, ощущая только волевой дух. Ты жаждала свободы, не сумевшая справиться с ношей двух возлюбленных. И только мысли о твоей податливости так иронично искушали меня. — Тебе не удастся соблазнить меня, — чванно выкрикнешь ты, когда я распутно запущу пальцы под твою блузу. Но я сгорблюсь в желании ранить тебя искрометной правдой. Разве мои пальцы нащупали не твой ныне учащенный пульс? Разве это мои щеки так сильно побагровели? Ты принимала меня с весенней прохладой, когда внутри расцветали бутоны чувств и царил сплошной солнцепек. Плохая актриса, но я позволяю доминировать одной лишь тебе — жертвам следует дать фору. Я сажусь возле тебя, спиной прикованной к стене. Ты смотришь на меня с довольным ликом дождавшегося своего хозяина щенка. — Ты сделал то, о чем я просила? — мурлычешь на ухо, строя из себя непокорную птицу: пытаешься взлететь выше своих амбиций и боишься, что падать будет больно. — Ты убил его? Правда ведь убил? Не бойся падать, я поймаю тебя в любой момент. Ты жестикулируешь слишком активно для человека, которого когда-то поразило проклятье. Обычно люди не выживали после подобной оплошности, но ты была здоровее даже моего потрепанного сознания. — Да, я убил его, — лязгающая радость в нотках режет уши, но ты не придаешь этому никакого значения. Наши взгляды скрестились. Арктический лед и потухающая надежда, между которыми возгорелось пламя страсти. Ты вожделеешь меня морально, но физическое наслаждение давно тебя не интересует. — Что мне сделать еще, чтобы ты подарила мне поцелуй? Я готов уничтожить весь мир, убить даже себя, лишь бы с твоих уст наконец-таки вырвалась похвала. Мне нравится уничтожать каждого, кто тебе не нравится, кого ты считаешь куском дерьма. Что удивительно, наши желания очень часто сходятся, и это не может не радовать. Однако я знаю, что ты прикажешь. В надежде отвадиться от меня, ты жалостливо молишь об одном и том же. Об единственном, что я не сделаю, потому что точно потеряю тебя. — Выпей таблетки. Отпусти меня. Со слепой верой ты отворачиваешься, боясь встретиться с моим холодным отказом. Знаешь, этой просьбой ты царапаешь мои чувства. А ведь я так мягок с тобой, так искренен. Неужели все это фарс? Если я выпью таблетки, то ты исчезнешь. Потому что проклятье убивает всех. Маленькая оплошность может испортить всю дальнейшую судьбу, верно? В ту последнюю битву ты не встала. Сердце остановилось, стоило только проклятью дойти до него. Я помнил о твоей смерти, она приходила ко мне холодными ночами в виде неприятного воспоминания. Я прижимал тебя так крепко, что думал, будто сумел вдохнуть в тебя жизнь. Я знал: все органы чувств обманывают меня. Ты больше не пользуешься духами, а от меня разит смердящей гнилью. И тут, в подвале, где я вечно встречаю твой влюбленный взор, покоится разлагающееся тело. Тебя нет. Остались лишь воспоминания и мой мозг, всеми силами отвергающий реальность. — Тогда убей себя. Хорошо. Теперь мы будем вместе, ты рада? Эта мука распространится на нас двоих. Но я никогда не выпью таблетки. Один раз тебе удалось меня заставить — я разодрал пальцы в кровь в надежде снова увидеть тебя, услышать твой мягкий голос, вдохнуть те надоедливые духи. Я молил архонтов пощадить меня, вернуть в тот момент, когда мои собственные силы вышли из-под контроля. Ты была моим проклятьем. Разъедающим моральную негу, в которой я утопал; оставляющим глубокие раны на моих чувствах, от которых я не мог спрятаться. Однако вскоре я перестал путать реальность с выдумкой. Когда силуэт твой становился все более расплывчатым, и я позабыл аромат твоего тела. Ты постепенно покидала меня даже в воспоминаниях, пытаясь избавиться от такого надоедливого мальчишки. Но ничего, зато я никогда не избавлюсь от тебя. Я лучше убью себя. Ведь если выпью таблетки, то ты снова превратишься в гниющий кусок мяса.