Апокалипсис и ты

20 марта 2003 г. — Что ты делаешь, Драко? Драко повернулся к ней, его глаза сияли, как луна. Он, как обычно, свернулся калачиком у окна. Его волосы были в беспорядке, а на тело надет один из старых красных свитшотов Гермионы. Гермиона не видела эту толстовку более двух лет, но Драко нашел ее под шкафом две ночи назад. Гермиона не спросила, почему он, заплаканный, заглядывал под черный шкаф. Она никогда не спрашивала. Она заметила, что у него на коленях лежит старый проигрыватель компакт-дисков, но музыка не играла. — Эй, посмотри на это, — в голосе Драко было больше волнения, чем Гермиона когда-либо слышала. Это так по-детски. Почти волнующе. Он был так подавлен последние несколько недель, когда ему снилось, как группу путешественников пытали в его столовой. Его сны становились все ярче, страшнее. Гермиона просыпалась по ночам и клала ему на голову мокрое полотенце. Он жаловался, что в его снах не было лиц, и это его сильно расстраивало. Ноги Гермионы несли ее к дивану, на котором находилось худое тело Драко. Ее глаза скользнули сквозь стекло, чтобы увидеть то, что так его взволновало. Коровы, четыре из них гуляют в унисон. Впервые за долгое время Гермиона так рассмеялась, что ее чуть не стошнило. На самом деле это было не так уж смешно. Действительно недостаточно забавно, чтобы Гермиона икала, а слезы наполнили ее глаза. Тем не менее, это был первый признак жизни, которую они увидели за несколько месяцев после окончания боевых действий в городе. Это вызвало странное чувство радости и наполнило вены Гермионы счастливой завистью, когда она провожала их, пока они не скрылись из виду за старой побитой машиной. Она завидовала их свободе. И все же она была рада. Если она, они, не могли иметь свободы, она горько рада, что, по крайней мере, коровы могли. Хоть кто-то мог. Драко наклонился, чтобы поцеловать холодную щеку Гермионы. Его прикосновения по-прежнему сотрясали ее грудь, как будто они целовались впервые. Хотя они мало говорили о своем первом поцелуе, было очевидно, что они стали единым целым. Им не нужно было об этом говорить. Им не нужно было это разъяснять. Потому что они были друг у друга. Руки, поцелуи, секс. Это все, что у них было. Это все, что они могли иметь. Это любовь, Гермиона. — Бьюсь об заклад, мы увидим больше животных на улице, — сказала Гермиона, проводя руками по волосам Драко. Хотя она регулярно подстригала его, они все же стали намного длиннее. Он спадали мимо его ушей на затылке и застревали в серебряном кольце, болтавшемся у него в ухе. — Больше нет ограничения между городом и сельской местностью. Драко подавил смех, его грудь поднималась и опускалась одновременно с грудью Гермионы. Прошло слишком много времени с тех пор, как Гермиона видела Драко таким счастливым. Это было облегчением, печаль ему не к лицу. — Что ты купила в магазине? — Я нашла консервированную клюкву, — гордо сказала Гермиона. Ее голос дрожал, когда она говорила, и Драко приподнял бровь. — Она была на задней части полки, скрытая ананасом. Гермиона не заметила, как у нее защипало глаза. — И почему это тебя огорчает? — спросил Драко, закрывая жалюзи свободной рукой и обращаясь к ней с полным вниманием. — Почему слезы грозятся упасть при упоминании клюквы? Его голубые глаза скользили по ее коже. Они напомнили Гермионе океан. — От кого-то, кого я знаю, пахло клюквой, — Гермиона была честна. Драко нежно поцеловал ее, чтобы остановить слезы, которые навернулись на глаза. — Я думаю, кем бы он ни был, он пользовался клюквенным гелем для тела. Я не могу вспомнить, кто, и это меня раздражает. Драко просто промычал, медленно кивая головой. Она знала, что он не может подобрать слова. Об этом было трудно говорить. Они старались не говорить о прошлом чаще, чем раз в день, а вместо этого старались говорить о будущем. — Как звали твоих родителей? — спросил Драко, серьезно глядя на нее. Он попытался сменить тему, чтобы она не плакала. — Моника и Вендалл Грейнджер, — слова обожгли ей язык. — Ты когда-нибудь задумывалась, где они? — голос Драко был осторожен, его рука крепко сжимала Гермиону, чтобы успокоить ее. Чтобы утешить их обоих. Это сработало. — Все эти люди, которых мы знали, но не можем вспомнить. Драко начал обводить контур татуировки на ее большом пальце. Это заставило ее дрожать от обвинительного заключения — Гермиона не помнила, кто ее сделал и что она означала. — Конечно, все время, — Гермиона мягко улыбнулась при мысли о своих старых друзьях и семье. Она представила свою мать, которую на прошлое Рождество вырвали из рук. — Например, мне нравится думать, что мои родители избежали всего этого. Представлять, что они в конечном итоге сбежали в Испанию или, может быть, во Францию, и они сидят на солнце с улыбкой на лицах. Драко позволил своим губам прикоснуться к ее собственным на мгновение, чтобы успокоить ее прерывистое дыхание. — Но в глубине души я знаю, что они на кладбище, — Гермиона подавилась словами. Ей казалось, что ее грудь вот-вот взорвется. Ужасный образ ее прекрасной матери. Ее красивый отец. Когда она заплакала, ее голову заполнили образы людей. Мальчик с рыжими волосами, девушка в синей мантии, мужчина с длинными белыми волосами и такой же бородой. Это случалось часто. Отрывки воспоминаний. Это расстраивало ее еще больше, потому что она не могла их собрать. Она всегда повторяла себе, что правительство сделало что-то, чтобы избавить всех от воспоминаний. Но она знала, что это невозможно. Она думала, что это была ее собственная вина и ее мозг решил не думать о прошлом из-за этого чувства. Ей хотелось кричать, кричать об освобождении, она хотела, чтобы все вернулось к тому, что было раньше. Но она даже не могла вспомнить, как было раньше. Возьми себя в руки, возьми себя в руки, возьми себя в руки, Гермиона. — Мне жаль, — Драко заговорил быстро, обеими руками обвившись вокруг худощавого тела Гермионы. Драко чувствовался как безопасность, что успокаивало ее бешено колотящееся сердце. — Я не должен был спрашивать. Вина затопила трещины в груди Гермионы. Она чувствовала себя такой эгоисткой. Она знала, что Драко будет чувствовать то же самое, знала, что он пронизан собственным горем и собственной болью. Эгоизм пробежал по ней, как проклятие, проникая в кожу. Больше всего ей хотелось, чтобы он был счастлив. Глаза Драко сказали, что он уже миновал точку полной отдачи. Ее сердце начало разрываться на части. — Я люблю тебя, — это был первый раз, когда она это сказала. Гермиона впервые призналась в любви мальчику. Она знала, что это была любовь — жжение в ее венах каждый раз, когда они касались друг друга, было любовью. Она знала, что это было. Ты влюблена, Гермиона. Сочувствую. — Я так сильно тебя люблю, Драко. — Я думаю, что это судьба привела меня сюда, — Драко сказал неуверенно. Его лицо было пронизано какой-то печалью, некоторым замешательством. И все же его черты были мягкими. — Потому что, Грейн… Гермиона, я никогда не чувствовал любви до этого. Он любит тебя в ответ, Гермиона. В тот момент Драко так красиво поцеловал Гермиону. Его руки упали по обе стороны ее лица. Затем пальцы пробежались по ее каштановым волосам. Его губы были на вкус как рай, а тело чувствовалось как океан против ее собственного, кружащий и разбивающий, подобный движущей силе. Это был момент, когда они оба могли забыть, что переживают апокалипсис, они могли забыть, что одни в этом городе, забыть все, что произошло раньше. Они наслаждались так некоторое время, пока Гермиона не прервала поцелуй, вместо этого притянув тело Драко к себе. От него пахло зимой. От него пахло прошлым. Он был воспоминаниями. Ей было интересно, знала ли она его до того, как начался апокалипсис. — Как ты нашел мой дом? — спросила Гермиона через мгновение, кладя руки на плечи Драко. — Из всех домов в этом городе, как ты меня нашел? — Я стучал во все двери на улице, — Драко заговорил, прижав языком нижнюю губу. — Я был готов сдаться, никто не отвечал, каждый дом был пуст, пока я не увидел наполовину сломанный номер двенадцать на твоей двери, он напомнил мне что-то, что я не мог точно определить. Хорошо или плохо — я не знал. Но число оставалось у меня в голове, пока мое тело не сказало мне, что это правильно. Губы Гермионы приоткрылись, ее руки все еще твердо лежали на плечах Драко, ее сердце билось в его груди. Она хотела ответить, но Драко продолжил, его голос нарушил тишину. — Я стучал, стучал и стучал, потому что в глубине души я думал, что кто-то спасет меня, а потом я почувствовал твою руку на своем запястье, и я знал, что все будет хорошо. Он снова сделал паузу, прежде чем заговорить. — Твое прикосновение было знакомым. Не знаю, как, может, оно просто напомнило мне о моей матери, или, может быть, что-то еще. Я с трудом понимаю это. — Ты долго бежал? — несмотря на то, что Гермиона знала Драко уже четыре месяца, она никогда не спрашивала его о том дне, когда вертолеты пролетали над городом, о дне, когда люди кричали. — Как тебя не поймали? — Я передвигался осторожно, шел с опущенной головой и ножом в кармане, — Гермиона внезапно вспомнила, как Драко в тишине положил нож в кухонный ящик через два часа после того, как вошел в ее дом. — Я ходил маленькими переулками и никогда не выходил на главные улицы, держался подальше от центра города, подальше от кого-либо. Гермиона просто кивнула. Об этом было трудно говорить. Поэтому вместо слов она позволила своим рукам взяться за шею Драко, чтобы поиграть с волосами на его затылке. Ее тело покалывало от боли. Все было так грустно. — Знаешь, когда я ходила по магазинам, я видела, как пролетел самолет, — Гермиона вздрогнула, пока не заметила обеспокоенное выражение на лице своего возлюбленного. — Не волнуйся, это были не они. Высоко в небе, много тысяч километров, маленькая точка. — Коммерческий самолет, — почти прошептал Драко, не сводя глаз с Гермионы ни на секунду. Он выглядел обнадеживающе. — Коммерческий самолет, — повторила она, продолжая теребить его волосы. — Они, вероятно, были американцами, направлялись куда-нибудь в Токио или Таиланд, чтобы насладиться солнцем. Драко горько улыбнулся. Его руки начали гладить талию Гермионы. Он заговорил ей на ухо: — Маленькие дети плачут в самолете, стюардессы пытаются их успокоить, корча рожицы. Гермиона тихонько рассмеялась при мысли о детях. — Интересно, что они видят, когда смотрят в окно, пролетая над нами, — продолжил Драко. Гермиона изо всех сил пыталась сосредоточиться на его мягком голосе или нежных руках на талии. — Однажды это будем мы. — Что? — Самолет, мы будем сидеть там, держась за руки, ожидая приземления в Испании, или Париже, или, может быть, даже в Южной Африке, — на лице Драко была широкая улыбка, обнажая все его зубы. И теперь он смеялся, может быть, из-за волнения, из-за надежды или из-за того, что глубоко внутри он знал, несколько это было нереалистично.  — Может быть, у нас на пальцах будут одинаковые кольца. Гермиона наклонилась, чтобы поцеловать, чтобы почувствовать улыбку на его губах. Она поцеловала его, чтобы впитать его прекрасную надежду, она целовала его при каждой возможности, потому что она не хотела забыть вкус его губ. Драко засмеялся в поцелуй и притянул ее к себе. Гермиона зависла над ним, прижавшись обеими руками к дивану по обе стороны от его головы. Он покрывал поцелуями ее рот, шею, грудь. Они смеялись до захода солнца, пока не упали на пол, тело к телу. Они смеялись и целовались, пока не были вынуждены уйти в закрытое помещение ванной комнаты, где свернулись калачиком в ванне. Они целовались, пока не взошло солнце.