Краток век фаворитки

      Слёзы давно высохли. Менекше неподвижно сидит на постели и лишь иногда вздрагивает, когда слышит чьи-то шаги по коридору. Нет, это не за ней. Но осталось совсем недолго, наверняка, карету, которая отвезёт её в старый дворец уже готовят, и скоро евнухи заберут немногочисленные пожитки рабыни.       О том, что не суждено было воплотиться в жизнь затаённым в душе Менекше мечтам стать госпожой, она думает в последнюю очередь. Боль от потери ребёнка огромна, но, кажется, Менекше даже не успела в должной мере осознать себя матерью. Почему же тогда тяжесть горя не даёт ей даже пошевелить рукой? Наверно, из-за ощущения несправедливости. Она уедет, а они останутся здесь, среди золота, шелков и бесправных слуг – Менекше накажут, удалят из «рая», а Хандан, погубившая её дитя, бесчувственная Сафие и Халиме, так и не вступившаяся за верную служанку, продолжат свои интриги и скоро её забудут.       А ещё Менекше будет скучать по детям Халиме-султан. Их воспитание стало отрадой для Менекше в последние несколько лет. Дильруба росла на её глазах, шехзаде Махмуд – взрослел. Как же Менекше хотелось взять на руки маленького Мустафу! Это, возможно, смогло бы немного притупить боль от траура по собственному ребёнку.       Отчётливо слышно, что идут к ней в комнату. Успокоившись, Менекше думает, что должна достойно встретить ссылку, однако, когда раздаётся громкий стук в дверь, слёзы начинают течь сами собой, а долго сдерживаемые рыдания прорываются бурным потоком наружу. Менекше закрывает лицо ладонями и плачет так, как не плакала даже вчера.       Двери открываются, а после негромко захлопываются. Отчего-то не звучит голос евнуха, который должен сообщить о готовности всего к отъезду и велеть другим вошедшим слугам уносить вещи. Менекше охватывает злость. Неужели они ещё и издеваются над ней, бездушно наблюдают за её бесконечным горем? Она поднимает голову, оттирая слёзы рукавом, и замирает, глядя на посетителя. У самых дверей стоит шехзаде Махмуд. Он смотрит куда-то в окно и молчит. Менекше сидит неподвижно, и даже её начинающаяся истерика останавливается, лишь плечи иногда вздрагивают.       – Ты уезжаешь в Старый дворец? – спрашивает шехзаде, не поворачивая головы, таким тоном, словно уехать было решением самой Менекше.       – Да, – выдавливает она из себя.       – Жаль, что всё так вышло, – добавляет он, сам ощущая неловкость своих слов. – Но, значит, на то воля Всевышнего. Он же дарует тебе терпения.       – Я молю его о милости.       Чтобы успокоиться, Менекше старается дышать глубже, но от этого лишь в добавок возникает лёгкое головокружение. Она снова поднимает взгляд на Махмуда – теперь и он смотрит на неё – и замечает в глазах пятнадцатилетнего юноши жалость к ней. Менекше ещё раз вытирает слёзы уже мокрым рукавом.       – Хочешь, пока ты здесь, я покажу тебе кое-что? – спрашивает шехзаде, которому, видимо, достаточно неожиданно приходит в голову идея.       – Хорошо, шехзаде, – соглашается Менекше, задумываясь, на какую мысль мог натолкнуть Махмуда её плачевный вид.       – Накинь платок и идём.       Шехзаде Махмуд выходит. Менекше смущена и растеряна, она не сразу вспоминает, где отложенный в дорогу платок. Она не понимает, куда её хочет отвести шехзаде. Может, что-то лежит в его покоях? Но что это и зачем это показывать служанке? Менекше сама открывает двери (возле покоев прислуги уже нет), в коридоре её поджидает Махмуд и двое сопровождающих его слуг. Разбитое состояние не позволяет Менекше думать над тем, куда они направляются, но сразу становится понятно, что их путь не в покои шехзаде и не в сторону выхода из дворца. Неожиданно Махмуд останавливается. Он подходит к одной из стен и давит на ничем не примечательный кирпич. Когда стараниями шехзаде в кирпичной кладке возникает ход и Махмуд подаёт Менекше знак, она пытается возразить.       – Не волнуйся. Я часто здесь бываю, обычно с Ахмедом. А однажды и матушка была. Пойдём.       Евнухам он ещё ранее приказал остаться позади, а Менекше приходится продолжить идти за уверенным в своих действиях Махмудом. Ей очень неловко. Сама идея слоняться по тайным ходам дворца её никогда не прельщала, к тому же было несколько неудобно оставаться в подобных казематах наедине с молодым шехзаде, ведь она по-прежнему воспринимала его как мальчика, а остальные уже начинали видеть в нём мужчину. Шехзаде, наверно, не думал об этом, но подобные прогулки могли их скомпрометировать.       В конце коридора показывается яркий свет солнца, неспешно стремящегося от горизонта к зениту. Менекше выходит из тьмы в лучи светила и на мгновение забывает всё то, что происходит вокруг неё. Лёгкий аромат цветов приятно окутывает вошедших. Цветы уже распустились, но не вошли в силу. Действительно раскроются они тогда, когда Менекше уже не будет во дворце.       – Тебе нравится мой сад?       – Да, очень, шехзаде, – честно признаётся Менекше.       – И нам с Ахмедом нравится. Мы часто приходим сюда, иногда здесь же сражаемся на мечах, правда, в последнее время нам стало не хватать места. Но это не главное. Важно, что этот сад волшебный.       Эта фраза звучит так по-детски, Менекше едва заметно улыбается.       – Если там есть какие-то проблемы, – Махмуд неопределённо машет рукой куда-то в сторону, – то тут они все исчезают. Во дворце сложно стать по-настоящему счастливым, а в саду – можно.       Улыбка Менекше не пропадает, а лишь становится печальной. Глаза начинает неприятно покалывать, вот-вот появятся слёзы.       – Ты ведь не хочешь уезжать? – с осторожным сочувствием спрашивает Махмуд.       – Не обращайте на меня внимания, шехзаде.       – Я могу поговорить с Сафие-султан. Или… Я могу даже пойти к отцу. Тебя ведь можно и не высылать.       – Нет, не стоит, шехзаде. Вам не следует вмешиваться в дела гарема.       Менекше отвечает Махмуду поспешно, потому что успела изучить его натуру и знает, что он, действительно, может обратиться к отцу или бабушке с подобной просьбой. Это же будет очень некстати. Халиме-султан и так старается держать сына подальше от интриг гарема, и ему не следует обращать на себя излишнее внимание.       – Тогда я попрошу свою мать. Ты так верно служила ей, она должна теперь заступиться за тебя.       Эта фраза болью отзывается в сердце Менекше. Она и в правду верила до последнего, что Халиме-султан разорвёт эту череду несправедливости, но поняла, что всякие надежды напрасны. Теперь Менекше не хочет просить о помощи из принципа, чтобы сохранить остатки гордости, чудом сбережённые за годы османского плена.       – Спасибо, шехзаде, но не нужно ничего делать. Во дворце все живут по обычаям, существующим десятки лет. Я тоже подчинюсь этим правилам. Нет необходимости беспокоить падишаха мира или валиде-султан из-за судьбы одной жалкой рабыни.       Менекше довольна своим ответом. Кажется, он даже принёс спокойствие в её душу.       – Но ведь это неправильно. Они виноваты в том, что случилось с тобой, – возражает Махмуд и возвращает Менекше к мыслям о несправедливости, которые она только что пыталась похоронить. – Сафие-султан не должна была посылать тебя к повелителю, а он – принимать тебя. Халиме-султан тоже могла помочь тогда или хотя бы сейчас. Но они поступили неверно. А грехи султана или валиде-султан всегда значительнее ошибки простого человека. У них есть власть над народом, дарованная Аллахом, а значит, и за беды людей они в ответе.       – Шехзаде, если вас кто-нибудь услышит… – шепчет Менекше.       Она еле сдерживается, чтобы не признаться: «Это всё Хандан-султан, это она виновата!» Менекше понимает, что шехзаде, если узнает правду, то вступится за неё, не потерпит несправедливости. Тем самым он пойдёт против планов Сафие-султан и навлечёт на себя её гнев, а всё – из-за глупости и несдержанности Менекше. Нет, допустить подобного Менекше не может и лучше уж умрёт на этом месте, чем позволит себе вымолвить хоть слово.       Махмуд с гордостью смотрит на неё, уверенный в своей речи, но вот что-то омрачает его лицо, и он оглядывается. Волшебный сад заставляет его забыть об осторожности, но быстро возвращается понимание, что они во дворце, где у стен есть не только уши, но и рты, способные рассказать что-нибудь про каждого обитателя Топкапы.       – И всё-таки я так считаю, – добавляет шехзаде и складывает руки за спиной на манер своего отца.       Хоть он и не так похож по характеру на своих родителей, но воспитание Халиме-султан определённо сказывается на Махмуде. Он всегда убеждён в своей правоте, хоть иногда по-доброму и позволяет спорить с собой.       – Шехзаде, – произносит Менекше, ощущая, что голос вот-вот задрожит. – Правда, я прошу вас, не нужно ничего предпринимать. Я уже смирилась со своей судьбой. Единственное, перед отъездом, с вашего позволения, я бы хотела вам кое-что сказать.       – Я слушаю тебя, – кивает Махмуд.       Менекше подходит к шехзаде и опускается на колени. Она смотрит на каменный пол, часто-часто моргая из-за очередного потока слёз.       – Шехзаде, – выдыхает она. – Я хочу сказать, что очень благодарна вам. В этом дворце любой, кто получил малейшую власть, кичится этим и пытается отдавать приказы. Вы же – сын падишаха, тот, кто, действительно, по праву рождения может повелевать, – вы единственный, кто относился ко мне как к человеку, не напомнил ни разу, что я рабыня и мой долг – служить Османской империи, хотя, да поможет вам Всевышний, именно вам однажды суждено взойти на престол этого государства. Вы, может быть, не обращали на это своего внимания, но для меня нет ничего дороже. Здесь я или в Старом дворце, знайте: я всегда готова служить вам так, как никому другому, кем бы он ни был, хоть самим падишахом. Османы обратили меня в рабыню, моя обида на них за это никогда не уйдёт из сердца, но на вас я никогда не держала зла и держать не смогу. Я всегда выполню любой ваш приказ, любую просьбу.       Она хочет поцеловать руку шехзаде, но Махмуд так и стоит, заложив ладони за спину.       – Ты говоришь, что в благодарность готова мне служить, так? – наконец отвечает он на пламенный монолог рабыни. – Жаль. А я надеялся на дружбу.       Менекше поднимает взгляд, речь опустошила её истерзанную душу и по-своему принесла успокоение. Она видит лёгкую улыбку Махмуда, и сама вновь начинает несмело улыбаться, поднимаясь с колен.       – Шехзаде, мне нужно идти. Наверно, уже готова карета.       – Да, конечно.       Они уходят из волшебного сада. Менекше хочет сказать: «Прощайте», – но почему-то молча кланяется и уходит, только сейчас вспоминая, что она совсем забыла склониться перед шехзаде, когда он пришёл к ней в комнату. Кажется, она снова возвращается к тому бессознательному существованию, как до визита шехзаде, когда Менекше было всё ещё достаточно плохо, но уже абсолютно всё равно на свою судьбу.       Двери её бывших покоев открыты, а евнухи выносят вещи. Глядя на это, Менекше чувствует, как сердце снова больно колет острейшая игла. И всё-таки её выгоняют… Однако жизнь уже не так беспросветна: если ночью она думала, что её судьба безразлична всем и, может быть, даже Всевышнему, то теперь она знает, что хотя бы один человек готов вступиться за неё. Другое дело, что она не может позволить ему сделать это себе во вред.       Менекше останавливается на пороге и кланяется сидящей на тахте Халиме-султан.       – Проходи, Менекше, – госпожа распоряжается так, как обычно отдаёт приказы в своих собственных покоях.       Да, Халиме-султан не вступилась за верную служанку, но хотя бы пришла попрощаться. Это приносит горькое утешение Менекше.       – Я долго думала над сложившимся положением дел и приняла решение. Ты останешься в этом дворце и вернёшься ко мне на службу.       Менекше понимает, что ей стоит броситься благодарить свою госпожу, но медлит, ещё не совсем осознавая, что жизнь может вернуться на круги своя. Ведь кажется, что некая черта уже перейдена.       – За те месяцы, что ты пробыла фавориткой повелителя, я поняла, что никто не справляется с детьми так, как ты. Дильруба вечно капризничает. Мустафа тоже неспокоен. Я поговорила вчера с султаном Мехмедом, и он позволил мне снова взять тебя в услужение. И мне, и детям так будет удобнее и привычнее. Махмуда также беспокоил твой отъезд… Теперь же всё разрешилось.       – Спасибо, госпожа. Служить вам… Это честь, – привычные фразы звучат неуверенно.       – Твои вещи перенесли в мои покои. Ты тоже возвращайся и приводи себя в порядок. Как поправишься, полностью вернёшься к своим обязанностям.       Халиме-султан встаёт и направляется к двери. Они определённо довольна. Действительно, за все пять лет службы у неё не было никаких нареканий к Менекше, и, когда та сменила своё положение в гареме, то госпожа лишилась сразу и прилежного воспитателя своих младших детей, и старательного компаньона. К тому же, в своей милости к Менекше она могла видеть совершение благого деяния, а грехов, требующих отмаливания, у женщины было достаточно. Наконец, она просто привыкла к Менекше, и та была ей по-человечески симпатична.       Менекше оглядывает покои, которые за один день стали чужими и даже отторгающими, и идёт по такой знакомой и одновременно такой забытой дороге в комнаты Халиме-султан. А вот в них ничего не поменялось. Тот же интерьер, тот же запах. В большую комнату вынесена колыбель. Возле неё на полу, подложив себе подушку, сидит молоденькая девушка и чуть слышно тянет колыбельную. Она выглядит уставшей, рука обессилено покачивает кроватку. Служанка почти не обращает внимания на приход Менекше и ничуть не удивляется этому. «Быть может, всю ночь он не спал, а колыбель унесли из детской, чтобы ребёнок не будил Дильрубу, – размышляет Менекше. – А Халиме-султан эту ночь, наверно, провела у повелителя…»       Менекше садится рядом с девушкой и вглядывается в личико маленького Мустафы. А ведь и у неё мог быть ребёнок. Мальчик или девочка – уже не так важно, всё равно. Он мог быть. Но его не будет. Куда же Менекше выплеснуть ту материнскую любовь женщины, которая так и не прижала к груди своё дитя?       Шехзаде негромко сопит и сжимает крошечные пальчики в кулак. Сейчас он беззаботен. И даже, если ему приснится кошмар, то сон и на долю не изобразит то, что может когда-нибудь случиться с шехзаде. С ним, с шехзаде Махмудом или шехзаде Ахмедом.