Краток век фаворитки

      Вроде бы боль волнами отходит. Есть силы сесть, опершись левой рукой на постель, в то время как правая рука касается живота, в котором уже нет той маленькой и совсем незаметной жизни. Менекше тяжело дышать, хочется сбросить ту удавку, которой, кажется, сдавлена шея, но на коже ничего нет.       – В первые месяцы беременности такое иногда случается, – говорит лекарша, будто думая утешить Менекше тем, что подобное переживает не одна она.       Но разве может эта мысль заглушить горе женщины, потерявшей ребёнка, который пусть даже ещё и не родился. Когда всё только начиналось, Менекше плакала и даже кричала от той боли, что скрутила её и которая означала гибель её дитя, но теперь она лишь шумно вдыхает и выдыхает воздух, наполненный ароматом каких-то лечебных трав.       – Валиде-султан очень расстроена этой новостью, – добавляет Бюльбюль-ага.       Эти слова кажутся Менекше ещё более несвоевременными, нежели замечание до этого. Она продолжает медленно проводить рукой по всё ещё ноющему низу живота, от чего боль, кажется, немного притупляется. Евнух выходит из покоев. Наверняка у него ещё много других забот, помимо страданий одной из рабынь.       – Давай я налью тебе воды, – предлагает лекарша и направляется к столику, где стоят два стакана и кувшин с вычурно отделанным горлышком.       Непроизвольно Менекше следит замутнённым взглядом за действиями женщины. Та наливает в пустой стакан воду, но отчего-то не его берёт в руки, а другой и подносит его к лицу, будто сама собирается выпить содержимое.       – Ты пила отсюда? – спрашивает женщина, её тон странный, но Менекше не может понять почему.       – Наверно, да… – силится вспомнить она. – А… Да, пила. Салиха-калфа мне принесла щербет. Сказала, это очень полезно. Там какие-то травы ещё…       – Да, травы, – лекарша кивает. – После них женщина не то что ребёнка потеряет, а вовсе иной раз бесплодной останется. Как тебе могли такое принести, – добавляет она, хотя в душе и понимает, зачем Менекше могли поднести стакан с ядом.       Менекше встаёт. Полностью выпрямиться не позволяет резко появившаяся боль, однако она не мешает девушке быстро, пускай и неуверенно подойти к дверям и сильно толкнуть одну из створок.       – Куда ты, Менекше?       Вопрос лекарши остаётся без ответа. Менекше входит в общую комнату гарема в одном ночном платье, в которое её заботливо переодели, с растрёпанными волосами. Ужинающие девушки смотрят на неё в замешательстве, кто-то начинает шептаться. Менекше вглядывается в лица рабынь, кажущиеся ужасно одинаковыми, в поисках Салихи. Но её нет. Калфа дотрагивается до плеча замершей на пороге Менекше и с сочувствием произносит:       – Ты чего пришла?       – Салиха-калфа где? – голос срывается после каждого слова.       – На кухне была, вроде бы. А что? – неуверенно говорит калфа, но и на её вопрос не следует ответа.       Теперь так быстро, насколько позволяет её состояние, Менекше идёт по коридорам в сторону жемчужины дворца – кухни. Думать логично сейчас очень сложно. Менекше пытается вспомнить, причинила ли она когда-то зло Салихе, сделали ли что-то такое, за что та могла пожелать смерти её ребёнку. Ничего не приходило на ум. Остаётся лишь вторая возможная причина случившегося. Отравить Менекше было чьим-то приказом. И ей кажется, что если Салиха не признается, кто велел ей сделать это, то она задушит калфу прямо на глазах у всех.       Салиха действительно на кухне. Она суетится, отдаёт какие-то указания поварам так, словно ничего не случилось, будто не она несколько часов назад подала чашу, причинившую Менекше столько страданий. Увидев Менекше, повара останавливают свою работу и смотрят на неё с настороженным непониманием. Оборачивается и Салиха.       – За что ты так со мной? – произносит Менекше, медленно заходя в жаркую, душную кухню.       – О чём ты, Менекше-хатун? – спрашивает Салиха, окидывая взглядом странный вид девушки.       Нет, если бы калфа бросилась в ноги Менекше, раскаиваясь в своём поступке и рассказывая, по чьей воле совершила грех, то та с презрением не притронулась бы к ней, лишь Всевышний был бы ей судьёй. Так решила по дороге сюда Менекше. Однако Салиха имеет наглость спрашивать, о чём ей говорят. Имеет наглость не страдать муками совести. Видеть это – выше сил Менекше.       – Говори! Зачем отравленный щербет принесла? – кричит Менекше, хватая калфу за руку.       – Щербет?.. – переспрашивает она, когда Менекше с неведомо откуда взявшейся силой вцепляется ей другой рукой в волосы. – Сумасшедшая! Что вы стоите? Что тебе от меня надо?       Молодой повар, единственный, кто прислушивается к зову Салихи, пытается удержать Менекше, срывающую платок с головы бесстыжей калфы.       – Говори, дрянь! Кто тебе приказал? Халиме-султан велела? Она сказала мне отравленный щербет принести?       – Никто не приказывал! Никто, слышишь! Я в гарем шла. А мне навстречу – Мустафа-ага. Он и попросил тебе отнести. Сказал, лекарь приготовить велел, туда что-то полезное положили. Вот я и принесла тебе! Пусти!       Пальцы Менекше на мгновение ослабевают, и Салиха выпутывается из её хватки и отходит к стене, близко-близко к одному из поваров. Другие мужчины словно просыпаются от сна и начинают переговариваться. О чём они говорят, Менекше не понимает, она будто забыла турецкий и смотрит на них отстранённо. Молодой повар всё ещё придерживает её за плечи.       Все знают, чей евнух Мустафа-ага. Всем известно, что он самый верный слуга Хандан-султан. Если именно он передал Салихе-калфе этот щербет, то нет нужды думать, кто отдал приказ добавить туда отвар из ядовитых трав. Это всё Хандан. Нет, её нужно наказать, а не Салиху. Идти госпоже в покои? И что там? Так же вцепиться ей в волосы, ударить? И что с того? Нет, у покоев всегда слуги, Менекше просто бросят в темницу и казнят. Нужно идти к тому, кто может наказать Хандан-султан, не смотря на всю ту власть, которую получила женщина, родив сына. К Сафие-султан. Она наверняка ожидала рождения ещё одного внука и разгневается, когда узнает, что в его гибели виновна одна из фавориток падишаха.       Менекше освобождается из рука едва придерживающего её повара и снова идёт по бесконечным коридорам Топкапы. На её дороге никто не встречается. Большая часть прислуги занято трапезой, а сама Менекше считает такое стечение обстоятельств знаком небес, тоже жаждущих справедливости.       Возле покоев валиде-султан стоят две служанки.       – У меня очень важная новость для Сафие-султан, – произносит Менекше и сама открывает тяжёлые деревянные двери.       Девушки не останавливают её, сбитые то ли её уверенным тоном, то ли несуразным для появления перед валиде видом. Сафие-султан восседает на своём диване привычно величественно, а рядом, на скромной подушке, размещается Хандан-султан. Менекше окончательно убеждается, что Всевышний на её стороне.       – Валиде-султан, – говорит она, как обычно безропотно склоняясь перед могущественной госпожой.       – Что тебе надо? – в голосе Сафие-султан звучит привычное пренебрежение вместе с несвойственным ей удивлением.       – Бюльбюль-ага сказал, что вам обо всём сообщили.       – Да. И услышанное опечалило нас. Тебе доверили право носить ребёнка нашей династии, и ты не справилась с этой ответственностью.       – В этом нет моей вины, госпожа.       Менекше старается встать прямо, хотя живот и начинает отдавать ноющей болью, стоит ей полностью разогнуться. Она смотрит на Хандан. Та переводит взгляд с Менекше на валиде и обратно.       – Кровь вашего внука, кровь османской династии на руках Хандан-султан. Спросите с неё за это…       – Что ты говоришь, хатун! Как смеешь… – тут же восклицает Хандан.       – Это она приказала отравить меня, – Менекше перебивает причитания женщины. – Пускай придёт Салиха-калфа. Она принесла мне тот проклятый щербет. А стакан ей передал Мустафа-ага. Чей приказ он мог исполнять, если не Хандан-султан?       Рассказывая, Менекше упивается своими словами и тем действием, которое оказывают они на сидящую подле валиде-султан женщину. Сафие-султан переводит задумчивый взгляд на опустившую глаза Хандан, а после смотрит на Менекше и неспешно произносит:       – Никто не может поднять руку на члена правящей династии, даже когда он в чреве матери. Тем более не может сделать это мать другого шехзаде…       Хандан поднимает растерянный взгляд на Сафие-султан. Сердце Менекше, кажется, стучит чаще, чем когда-либо, и, наверно, остановится, как только прозвучит вердикт валиде.       – Хандан ни за что бы не навредила нашему внуку. Уходи, Менекше-хатун. Я не накажу тебя за твои слова, но лишь потому что после потери ребёнка твой ум помутился. Иди к себе. Утром подадут карету, и ты уедешь в Старый дворец.       – Госпожа…       – Ступай. И не говори больше ни слова.       Менекше снова склоняется и направляется к двери. Нет, наверно, она всё-таки действительно помешалась, ведь она совсем не понимает, что происходит. Разве валиде-султан не видит лица Хандан? Разве не хочет отдать лишь один приказ, чтобы проверить слова Менекше и узнать, кто виновен в гибели нерождённого шехзаде или госпожи. Менекше выходит за дверь, и вместе с болью моральной возвращается боль физическая. Она уже не может объяснить, как до этого бежала по гарему и хватала за волосы Салиху, ведь сейчас, чтобы не стоять, она готова упасть на пол прямо посередине коридора.       – Менекше? – она слышит удивлённый голос Халиме-султан.       Менекше поднимает голову. Навстречу ей идёт не только госпожа. За ней следует шехзаде Махмуд, которого очень крепко за руку держит младшая сестра, после – служанка с маленьким Мустафой на руках. Им, как и валиде, Менекше кланяется так же низко и смиренно, хоть и чувствует, что может просто не подняться.       – Что с тобой? – спрашивает шехзаде, до которого быстро разлетающиеся по гарему слухи, видимо, ещё не дошли.       – Махмуд, – тут же обращается к сыну Халиме. – Идите с Дильрубой к Сафие-султан и пожелайте ей доброго вечера. Я сейчас подойду.       Шехзаде послушно направляется к покоям, при этом позволяя себе пару раз обернуться в сторону растрёпанной, еле держащейся теперь на ногах Менекше. Из покоев раздаётся поспешный стук, служанки открывают двери и из комнаты выходит Хандан-султан.       – Здравствуйте, – Махмуд, зная отношения женщины с его матерью, всегда старается сохранять хотя бы видимость хорошего общения с матерью любимого брата.       – Здравствуй, – отвечает Хандан-султан взволнованно и поспешно, словно желая скорее закончить разговор. – Ахмед очень ждёт вашей завтрашней прогулки.       – Да, я зайду за ним…       – Махмуд? – слышится голос из покоев валиде-султан. – Это ты? Наш дорогой внук. Проходи.       Махмуд, предварительно ещё раз обернувшись, Дильруба и служанка с ребёнком заходят в ещё не закрытые двери.       – Бедняжка, – негромко отзывается Халиме, то ли уже слышавшая о беде Менекше, то ли обо всём и так догадавшаяся по жалкому виду девушки. – Как судьба распорядилась…       – Это не судьба. Это всё Хандан-султан, – отвечает Менекше, глядя в спину уходящей госпоже.       Хандан останавливается и оборачивается. Халиме наблюдает безмолвно.       – Клевета. Ты не слышала Сафие-султан? Ты не можешь обвинять меня.       – Я докажу…       – Ты уедешь, – перебивает негромкое возражение Хандан и добавляет. – Ты попусту винишь меня. Так решил Всевышний.       Она уходит. Менекше поднимает взгляд на Халиме и где-то в душе просыпается стыд за то, что сначала именно свою бывшую госпожу она заподозрила в этом гнусном деле. В прочем, та вполне была способна на подобное.       – Хандан? Никогда бы не подумала. А ты уверена?       – Яд на мой стол Мустафа-ага передал, – поспешно заговаривает Менекше, испуганная, что Халиме отмахнётся от её слов, как валиде-султан.       – Раз он, тогда точно Хандан. Да ещё и так глупо подставить себя – послать своего слугу. Кто мог поступить так. Только она. А что Сафие-султан сказала? Она защищает её? – живо интересуется Халиме-султан.       – Я к повелителю пойду, – шепчет Менекше и поднимает уверенный от безысходности и боли взгляд на госпожу.       – Зачем? Хандан глупа, но сейчас она сказала правду. Ты не можешь её обвинять, если на её стороне Сафие-султан. Что стоят твои доказательства против слова матери падишаха? Ты только вызовешь на себя гнев повелителя. К чему это? Валиде-султан знает, как скор её сын на расправу. Если вину Хандан докажут, то её без промедления казнят. А Сафие-султан нужно держать хотя бы одну послушную невестку при себе. Она, думаю, тебя приблизить хотела, вот Хандан и взревновала. И к валиде, и к повелителю, и к власти, которую с тобой пришлось бы нам делить, если бы ты шехзаде родила. И всё-таки… Хандан ещё может удивить.       Всё, что говорит Халиме-султан, так логично и одновременно звучит необычайно жестоко. Менекше и не замечала раньше, что она может как-то претендовать на место Хандан, хотя даже впервый раз её отправили в покои именно вместо матери шехзаде Ахмеда.       – Ладно, Менекше, ступай к себе, ты нездорова.       – Но что мне делать, госпожа?       – Ложись спать, – Халиме отвечает так, словно не понимает, что Менекше спрашивает её о том, как же ей теперь существовать. – А завтра ты уедешь в Старый дворец. Жить будешь в достатке, как бывшую фаворитку падишаха, работать тебя тоже много не заставят. Не переживай. Джайлан, – Халиме обратилась к оставшейся с ней служанке, – проводи Менекше-хатун в её комнату.       Отдав все запланированные советы и распоряжения, Халиме-султан направляется вслед за своими горячо любимыми детьми в покои ненавистной валиде-султан. А Менекше, привыкшая в этом дворце прилежно исполнять чужие распоряжения, идёт к себе. Силы совсем покидают её по дороге. Джайлан аккуратно берет Менекше под локоть, когда они уже подходят к покоям.       В комнате никого. Как и в жизни Менекше, которую много лет назад привезли в Османскую империю и, как вещь, продали рабыней во дворец. Как вещью, ей достаточно долго пользовались, а теперь бросят её, позабудут в стенах Старого дворца. Снова на глазах слёзы. Она столько не проливала их даже в детстве, которое нельзя было назвать беззаботным, сколько в Стамбуле. Сейчас же она будет оплакивать своего нерождённого ребёнка и судьбу, которой так легко могут распоряжаться люди, обрекшие её на такое существование.