Водитель

Скромно потупившись, Симон смотрит на красный узорчатый ковер под ногами. Ковер смутно напоминает ему о детстве: о бабушке, ее маленьком домике, обмазанном белой глиной, о бесконечных пшеничных полях с кромкой темного леса на горизонте, о запахе нагретого солнцем сена. Позже он узнал, как называлась та страна из теплых детских воспоминаний, но тогда уже не было ни бабушки, ни отца, ни шерстяного ковра на стене, который он разглядывал, засыпая. Только холодные белые стены тесной клетушки-комнаты в панельке на окраине Варшавы. — Ты поляк? Симон поднимает голову. Темные лица с икон в углу смотрят осуждающе, будто вот-вот покачают головами. — Ну… — Симон делает неопределенный жест рукой. Мужчина говорит с ним по-русски, вставляя украинские и польские слова. Симон отвечает так же, но коротко, словно из-под палки. Мужчина не пугает его, хотя должен был бы. Сытый, тучный, лысый дядька лет пятидесяти пяти с толстой золотой цепью на шее, перстнями и наколками колец на пальцах смотрит на него с любопытством и смешинкой в маленьких глазах. Симон думает, что так же, должно быть, смотрел на него отец — но у него и фотографии не осталось, лишь нечеткий образ в голове. — Он совсем мальчик, Федор. Я все понимаю… — мужчина разводит тяжелыми пухлыми руками. Федор, здоровяк два на два, переминается рядом с Симоном с ноги на ногу. Они оба стоят перед широким письменным столом из темного дерева, словно два нашкодивших школьника перед директором. Дядька с цепью развалился в кресле из зеленой кожи. — Мальчик будет водить машину. Он молодой, за рулем не устает, соображает хорошо. Быстро выполняет поручения… — Мне двадцать один, — тихо напоминает Симон, и снова опускает глаза в носки ободранных кроссовок. Неимоверно хочется рассмотреть кабинет со стеллажами книг, кипами каких-то бумаг, ружьями под стеклом и бревенчатыми стенами. Но стеснительно. Мужчина за столом тяжело вздыхает. Потом машет на них рукой, мол, проваливайте. То, что будет сложно, Симон понимает в первый же день новой работы. Гулко звучат басы из полуподвального помещения клуба, около черного входа в который он и припарковался. За окном машины какая-то омерзительная подворотня. Темно. Наконец в низкий проход под козырьком просовываются широкие плечи Федора — он выводит их подопечного с пьянки. Симон поспешно выскакивает из машины, открывает заднюю пассажирскую дверь и бегом возвращается на свое место, за руль. Из распахнутой двери в салон врывается холод ранней осени. Симон жадно разглядывает того, кого им велено охранять, но тот как специально наклоняет голову, повисая на Федоре. Похоже, он пьян в хлам — ноги молодого мужчины, обтянутые синими джинсами, подгибаются, и телохранитель сильнее обхватывает его за пояс, не давая упасть. На юноше белая рубашка, пиджака нет, словно он потерял его там же, в клубе. — Мне помочь? — осторожно спрашивает Симон, надеясь, что Федор услышит его. Музыка не смолкает, а наоборот, вырывается из распахнутой двери в клуб и отдается болью в голове. — Сиди там, — велит Федор, и Симон послушно замирает в глубоком удобном кресле. В старом, но солидном G-классе он все еще чувствует себя неуютно, словно машина может понять разницу в их статусе и выплюнуть на улицу, не приняв за своего. — Да пошли вы все! — кричит молодой человек, наконец выкручиваясь из рук Федора, и падает на асфальт. Испуганный Симон аж дергается и от самого падения, и от несмолкающего нечленораздельного вопля пьяного. Двухметровый Федор смотрит на тело у ног с обреченной растерянностью, разводит руками, говорит что-то — в ушах у Симона стоит только крик. Федор пытается поставить юношу на ноги. Безуспешно. В дверях клуба начинают собираться любопытные — нарядные парни и девушки, полураздетые, с сигаретами и бокалами. В какой-то момент юноша осекается и смолкает, видимо, сорвав голос. Федор подхватывает его под подмышки, дотаскивает до машины и запихивает на заднее сиденье. Симону в нос ударяет запах сигарет и тяжелых духов. Федор на переднем тяжело дышит. Симон защелкивает двери, дергает ручку под рулем, переводя на драйв. Он напряжен до предела — ответственная работа. Косится на Федора, ожидая приказа. Потом коротко глядит в зеркало заднего вида и встречается взглядом с холодными светло-серыми глазами. Только сейчас он смутно вспоминает, что Михаил должен быть младше него на года два или три. Темноволосый, с резкими чертами спокойного лица он выглядит года на двадцать два, а не на восемнадцать. Хмурые густые брови, щетина на тяжелой челюсти и подбородке, светлые, почти прозрачные глаза — абсолютно пустые… Симона пробирает предательская дрожь, а на лбу выступает холодный пот. Ему необъяснимо страшно. Может быть, от того, что человек на заднем сиденье совершенно точно трезв. — Чего ты? — спрашивает Федор почти по-отечески тепло. — Ехай, давай. Симон медленно отпускает педаль тормоза. Гелендваген трогается, тяжелый, неповоротливый, как танк. Руки на руле дрожат. Пусть лучше их собьет машина при перестроении, чем он еще раз глянет в зеркало заднего вида. Пассажир на заднем сиденьи молчит всю дорогу, а на территории дома спрыгивает с подножки на выложенную плиткой тропинку и твердым шагом уходит, оставляя после себя только странное непередаваемое ощущение. С подопечным Симону приходится встретиться на следущий же день. — Осторожно с ним. Он тебя перекусит и не подавится, — говорит о нем Федор, называя юношу на польский лад «Михал». Утро тонет в сумерках. Симон зачесывает пальцами назад короткие светлые волосы, прячет руки в карманы тонкой черной куртки и зевает, ожидая, пока Федор докурит. Серо и зябко. Тяжелый темный дом-сруб возвышается посреди тронутого желтыми осенними красками сада. Симону нравится здесь. Спокойно, тихо, словно нет рядом шумной Варшавы. Ему даже немного завидно, что кто-то живет так, но без зла. По просьбе Федора эти люди платят ему хорошие деньги за работу, для которой он не годится, но в которой так нуждается сейчас, когда его выгнали из университета, и это делает их в глазах Симона почти святыми. Михал появляется, когда они уже сидят в машине, стоящей на подъездной дорожке у крыльца. Приятно урчит прогревшийся мотор, в кресле теперь скорее комфортно, чем боязно. Симон нетерпеливо сжимает пальцами низ руля. Громадина-машина уже не пугает его, а вот подопечный — очень. Хотя, может, ему просто померещилось в темноте? Михал лениво спускается по широким ступенькам, держа в расслабленной руке черный рюкзак за лямку. На нем темно-зеленый бомбер поверх черной водолазки, темные джинсы и кроссовки мечты — серые, с толстой подошвой и размером на носке. Симон завистливо вздыхает. Даже под одеждой по юноше видно, что он много занимается спортом — интересно, каким? Наконец Михал забирается на заднее сиденье, бросая отстраненное «Здрасьте». Симон отвечает одними губами, зная, что за низким голосом Федора все равно ничего не будет слышно, но глянуть в зеркало на подопечного не решается. Однако буквально физически ощущает прожигающий взгляд. — С каких пор у меня мальчишка в охране? — насмешливо-удивленно спрашивает Михал. — Я его должен защищать или он меня? — Это водитель, — спокойно поясняет Федор и добавляет уже тише, Симону: — Езжай. Симон бросает короткий взгляд в навигатор и плавно трогается. Варшавский Университет. Близко, но невыносимо сложно, когда тебя разглядывают с заднего сиденья. У Симона тоже серые глаза — но не такой же взгляд… — А где Андрей? — голос у Михала чуть хриплый после вчерашних воплей, негромкий, скорее опасно-вкрадчивый. — Он тебя не выдержал, — отзывается Федор. Юноша чертыхается и смеется. Не весело, больше нервно. — Получается, я должен выжить еще и тебя, и все, свобода? — отстраненно бросает он, рассуждая вслух. — Ну, и мальчика… Свобода! Свобода… Михал прекращает орать и надрывно кашляет. Псих. Симон все же не выдерживает и косится на него в зеркало заднего вида, но обнаруживает только пустой подголовник — Михал сполз и улегся на сиденье. — Я не мальчик. Мне двадцать один, — произносит наконец он. Слова сами слетают с губ, и в следующую секунду Симон хочет зажать себе рот рукой. Слишком уж он привык говорить это — продавщице, у которой он берет сигареты для матери, в универе, когда он еще учился, полиции, на собеседовании… Михал сзади издевательски ржет. Федор хмурится и быстро набирает какие-то смс-ки на маленьком экране телефона. На поведение подопечного, он, похоже, уже давно не обращает внимания. Симон так не может. Обиженно поджимает губы, уставляется на полосы разметки скользящие вдоль машины. Мимо проносится осенняя Варшава — коричнево-серая, утренняя, торопливая. Михал возится на сидении сзади, судя по звуку, сбрасывает тяжелые кроссовки. Наконец, изворачивается и упирается ступней Симону в плечо. Тот от ужаса дергается — машина опасно виляет. — Михал! — гремит голос Федора. Симон с трудом удерживает машину в полосе. Через тонкую куртку ощущается тепло и тяжесть чужой ноги, и от этого его охватывает необъяснимый ужас. Он что там, совсем свихнулся? Федор бьет его по ноге, и Михал убирается на сиденье, злорадно посмеиваясь. Симон нервно сглатывает. Он был уверен, что станет возить солидных дядечек в костюмах… А не вот это вот. Только теперь он понимает, почему Федор так мало рассказал ему о работе и так убеждал, что это — временно, и Симону нужно учиться дальше и искать куда более перспективное занятие. Здание университета серовато-коричневое, под стать небу, светлая только арка главного входа, массивная, нависающая над группками студентов, пришедших на учебу в этот ранний час. Михал уходит, вместо прощания громко хлопая дверью автомобиля, и напоследок бросает пронзительный взгляд на Симона через зеркало заднего вида. Симон неожиданно не только пугается, но и смущается. Слишком много внимания для его незначительной персоны, тем более, не от кого-нибудь, а сына украинского бизнесмена и криминального авторитета, золотого мальчика, на которого, наверное, смотрит с воздыханием весь универ, пусть он и такой пугающе-странный. — М-мы не должны его провожать? — наконец выдавливает он, убедившись, что в салоне больше нет подопечного. — Достаточно посмотреть, что он зашел, — качает головой Федор, следя взглядом за высоким широкоплечим юношей, лавирующим между студентами. — Там у них пропуска. Если он выйдет покурить и не вернется к следующему занятию, позвонят отцу. — Ого, — удивленно тянет Симон. — Чем больше денег, тем больше риски, — лишь задумчиво произносит мужчина. Симон глядит на него широко распахнутыми глазами, ожидая услышать еще хоть что-то об этой семье и, в особенности, о Михале, но Федор возвращается к смс-кам и делает короткий жест рукой: — Ехай.