«Она как нож все проходит насквозь». Вирджиния Вульф «Миссис Дэллоуэй»
Энни любит зелёный цвет. Так сложилось. — На сладенькое, — Тайбер протягивает ей несколько долларовых купюр. — Хвалю, хвалю. Леонхарт смотрит на раздражающий синий камень указательного пальца его правой руки. Она даже не говорит спасибо. Играет в молчанку. Вечная игра, в которой только она победитель. — Если справишься с этим за две недели, — он внезапно останавливается, и Энни наконец-то поднимает голову. — А я думаю, ты справишься. Приходи, как все продашь. Да, просто я хочу сказать, что чем быстрее, тем лучше, — Тайбер ещё больше наваливается на стол и пальцем легонько ударяет по фарфоровому носику искусственного котёнка. — Чем быстрее, тем лучше. Энни ненавидела его. — До встречи, милая. Вилли всегда поднимал сначала один уголок губ, словно на секунду задумывался: точно ли он полный говнюк, а потом растягивал весь рот в улыбке, типа, да, точно. Полный. Леонхарт на автомате толкает купюры в дальний карман сумки. Сознание ее отравляет вид краешка зиплока, торчащего из-под мятой кофты. Она прячет его глубже. Блять, ей же потом все равно собственноручно пересчитывать несколько таких, прятать в заплесневелых пустых унитазных бачках. Это хуево. Да, это сверхххххуево. Лицо Тайбера настолько белое и чистое, что ещё несколько минут светится перед глазами в темноте клуба. Энни думает, что он пидор или просто мажется чем-то на тон светлее собственной кожи или, может быть, он вампир. Ему похуй на людей, потому что они для него лишь сосуд под вино. Что-то такое. Ему похуй на Энни. Да и Энни, похоже, похуй на себя. Она по привычке поправляет ремешок сумки. Прижимает её цепкими руками к бедру. Осторожно протискивается между горячими телами. Их много. Они двигаются, облепляют собою гигантский бильярдный стол. Леонхарт смотрит на носки своих серых кроссовок. Как они мерцают, меняя цвет на красный, синий, снова серый. Чья-то желтая туфля почти наступает ей на правую ногу. Энни не бывает в таких местах. Вернее бывает, как сегодня, но никогда не проводит время. У неё всегда как будто острое отравление: не до веселья. Что-то тяготит, тяготит, роится внутри какого-то жизненно важного органа, и… всё. Никакой операции. Никакого выхода. Энни скоро перестанет дышать - это факт. На уроке по физике она сделает свой последний выдох или вдох, а далее, ничего. Всё это по истине печально. Энни даже не плачет. У неё слёзы как будто идут внутрь или вообще перестали выделяться. Об этом она тоже никому не скажет. Она несёт саму себя как сумку с кучей бензодиазепинов прямо сейчас. И, кстати, Энни никогда к ним не притронется. Она клянётся самой себе в первую очередь. Потому что Энни поняла ещё лет с шести или семи, после смерти матери, что она сама себе друг, враг, питомец, сестра, брат, отец, мать. Бог, может быть, тоже. Этот клуб вообще-то, ну, из которого она мчится на улицу, совсем обычное такое место. Совсем безобидное. Тут из смертельно опасного яда только пиво. Энни нужно спасать. Она обгоняет какую-то медленную парочку впереди. Толкает ладонью дверь, и под кроссовками хрустят камни. Энни, правда, нужна помощь.***
Энни никогда не опаздывает. В школу приходит рано. Никто не интересуется почему, да она бы и не ответила. На неё сначала смотрели, потом бросали взгляд, а теперь вовсе перестали замечать, но Леонхарт не расстроена. Ей нечего сказать им. Если они смотрели — она не смотрела никогда. У Энни есть одно поле зрения — перед собой. Всё остальное мелькает вокруг, смешивается друг с другом, как пейзажи из окна движущейся машины. Энни только слух отключить не может, но она уверена, что научится со временем. Слышит, как Хитч ноет о какой-то зелёной джинсовой юбке, как Блаус пересказывает топ фильмов ужасов, который видела утром в Инстаграме. Зачем Энни знать об этом? Эта словно муляжи новогодних сладостей за витриной. Насыщенно и близко, но тянешь пальцы и бьешься о стекло. Не больно. Только неприятно. Ничего больше. Она хрустит запястьем. Тянется за карандашом. Зачем-то давит острым грифелем на кожу руки. Кто-то с первых парт роняет книжку на пол. Потом смеётся. Энни убирает карандаш. Рядом падает что-то относительно тяжелое. Почти у её ног. — Нормально? На указательном пальце Жана полоска чернил. Леонхарт смотрит брезгливо на неё, потом на мятый листок бумаги с портретом Фингер. Он сделал ей глаза больше. Это очевидно. Не бывает людей с такими глазами. Энни отрывает взгляд от плавных чёрточек завитых ресниц и переводит на живую Пик в паре метров. На её светло-розовый пиджак. — Спрячь, а не то Галлиард обглодает твои кости, — она несильно толкает мальчишеское предплечье, потом смотрит исподлобья, как будто перед казнью.***
«Давай спрячешь за аквариум в столовой?»
Энни неудачно кусает ноготь большого пальца. Шипит тихо. «Ты глупый?» Левый локоть случайно проходится по дверце шкафчика. Бывало и больнее. Она поворачивается лицом ко входу в столовую. Смотрит, как хохочущая румяная Хистория осторожненько толкает дверь, здоровается с неизвестной рыжеволосой девочкой.«Энни, миленькая, мне срочно надо».
«Я умру».
Ей тоже срочно надо. Ей тоже срочно надо избавиться от этого дерьма, а потом ещё, и ещё, и ещё, и ещё, а потом может быть её поймают, и больше никогда не придётся видеть своего гребаного отца, есть холодную пиццу, в сотый раз зашивать зелёные носки, материться на сломанную душевую лейку. Она поворачивается в противоположную сторону. Толпа учеников валит на обеденный перерыв. Ей хочется съесть саму себя. Впереди Браун. Двигается к шкафчикам. Райнера сложно не заметить. Он похож на снежного человека. Большого и угрюмого. Когда через пару секунд он оказывается почти вплотную, набирает свой код, Энни задыхается чем-то ядерным и дорогим, похожим на запах драгоценной чаши с божественными цитрусами. — Ты как? Звучит подавленно, как будто он заранее знает ответ. Она машинально блокирует телефон, смотрит на его слегка обросшие щеки, подбородок с едва заметной ямочкой. — Нормально. — Как папа? Буквально горящей сковородой по загривку. — Ты серьезно? Она спрашивает более-менее спокойно, но, если знать Энни Леонхарт хорошо, то можно распознать лёгкое дрожание в голосе. А Райнер знает Энни достаточно, как он думает. Энни тоже Райнера знает достаточно, и, пока задаёт этот вопрос совсем дурацкий, на лице его ловит волнение. Браун страдальчески, на сколько это возможно, собирает брови у переносицы. Её можно жалеть или нет? Он забыл. — Извини, — хрипловато. — Ничего. Нормально, — она опускает взгляд его вычищенные кроссовки. — Ты… как? Ты тут недавно, говорят, похулиганил. Райнер защёлкивает шкафчик, вытаскивая зарядку. Райнер хороший парень. Он не Порко, не Жан, он никогда не брызжет желчью, никогда не давит. Если Браун спрашивает, то серьезно, а если лупит, то, значит, есть за что. Энни так думала, но про киоск все же история интересная. Она наблюдает, как он четко и ровно обматывает белый провод вокруг левого запястья. — Бывало лучше. Да, Райнер, бывало. Леонхарт поджимает нижнюю губу. — Не грусти. У неё под носом появляется что-то шуршащее и блестящее. — Это… — Габи приехала в гости, — Райнер почти впечатывает упаковку с печеньем в её толстовку. — Хоть кто-то счастлив, что я просто существую. — Спасибо, — Энни засовывает подарок к себе в карман и удивленно приподнимает правую бровь. Браун прощается и уходит.«В библиотеке спрячь».
Гребаный Жан.***
Энни ощущает себя на шахматной доске. Она не знает, куда и за что ей прятаться и хвататься. В обеденный перерыв библиотека пустует. Обычно ученики приходят сюда после занятий. Энни никогда не причисляла себя к таким ученикам. Она тихо шагает по темно-зелёному ковролину, словно старается стать невидимой. Если бы она знала, что будет прятать таблетки в горшок с кактусом на подоконнике между секциями книг французских философов двадцатого века. Если бы она знала, что будет толкать наркоту - она бы не рождалась. Она бы сама себе перегрызла пуповину на шестой неделе развития. Неясно только как и чем. Сердце стучит так, как будто знает, что вот-вот остановится. Леонхарт в последний раз оборачивается - никого. Ей хочется верить, что все ребята в читальном зале настолько увлечены литературой, что даже не заметили её появления. Почему Энни кажется, что её особенность быть незаметной — это дар? Пальцы дёргаются, словно она делает это впервые. Карман джинс, колеса, холодные подушечки пальцев, режущая, как боль в животе, совесть. Это всё было.«Засунь прямо в землю. О кактусе этом хуй кто помнит».
Энни фалангой пробирается в сухую почву, проталкивая таблетку ниже. Ей под ноготь забивается земля. Она делает это указательным пальцем второй раз, третий. Подключает средний. Энни думает, что Жан сдохнет когда-нибудь. Поле зрение с кактуса меняется на полки с пылью и толстенными томами. Леонхарт делает вид, что знает, какой автор ей интересен. Тот, который придумал её тело и судьбу с мёртвой матерью и пьяницей отцом. — Ой, привет. Холодные руки ныряют в карманы толстовки. Натыкаются на упаковку с печеньем. Сердце, наверное, готово последний раз удариться и разойтись на слои. Это Армин. Это снова всего лишь Армин. Она смотрит на него, словно силой мысли собирается скальп снять. — Я испугал тебя? Наверное мама Армина в семнадцать лет целует его так же, как целовала в пять или в двенадцать. Она желает ему спокойной ночи. Выжимает ради него три апельсина по утрам. Даёт деньги на карманные расходы. Армин живет в другом мире. Он никогда не станет раскладывать экстази по углам, как гребаный садовод рассаживает луковицы в грунт. У Армина будет все. Энни именно сейчас сложно разговаривать, но она старается: — Нет. — Тебе помочь? Что ты ищешь? Арлерт не дожидается ответа. Он делает шаг. Делает второй и очень уверенно. У Леонхарт как будто аллергия на хороших мальчиков , и дышать становится тяжело. Она чувствует, как щеки начинает неистово жарить. Боже, я прятала наркотики. Я прятала ебаный «Валиум» для ебаного Жана, который трахает мне мозги. Арлерт, если есть книга, в которой чёрном по белому обозначены пункты, как мне выбраться из этого дерьма, то найди её. Задохнись пылью, но найди. — Я… ну, вообще-то мне нужен Эдгар По. Армин застывает совсем близко, его мягкая левая ладонь накрывает корешок какой-то старой книги. Мягкая. Это Энни так подумала на секунду. Она замечает, как аккуратно подстрижены его ногти, и понимает, что свои руки никогда не достанет из карманов. — Но он не тут. Здесь ведь… — делает шаг назад, внимательно пробегаясь взглядом по всем виднеющимися названиям. — Здесь французская литература. А какая книга конкретно? Энни издаёт странный звук, близкий ко звуку скрипящего пола у отца в комнате. Армин морщит лоб, наблюдая, как она пытается выдавить из себя хоть что-то. — Ну вообще-то просто рассказы. Я давно хотела почитать его. Губы парня из какого-то пугающего напряжения превращаются в улыбку, и у Энни сердце словно снова начинает биться, как у здорового человека. Не было никаких наркотиков, Жана, обмана и преступления. Был только улыбающийся Армин, его светлая чёлка, его большие чёрные зрачки, в которых Энни, кажется, себя успела увидеть до того момента, пока он робко не уставился на первую попавшуюся книгу, убирая руку от полки. Энни делает вдох, и запах старой бумаги перебивает какая-то невероятная свежесть. Она осторожно вдыхает ещё раз, пока Армин застенчиво молчит. Это длится секунды четыре. Она не понимает, что это за запах. Она никогда не чувствовала его. — Знаешь, у моего дедушки домашняя библиотека, и… там точно есть Эдгар По. Интересный сборник. Тебе понравится, — Арлерт отходит назад. Запах исчезает. — Ладно. По договору Жан должен прийти сюда, к этому несчастному кактусу, через двадцать минут. Энни допускает мысль, что двадцать минут почти прошли. — Пока, Армин. Язык совершает толчок о верхние зубы и замирает там же. Энни как будто только что окунулась в соленое тёплое море. Арлерт успевает попрощаться, когда Леонхарт обходит его. Она слышит растерянный голос, но не оборачивается.***
Всё правильно. Всё, как должно быть. Накрытый водонепроницаемой тканью одинокий лежак. Холодная молния. Цепкие пальцы. Зиплок с синими таблетками внутрь — наружу пачка зелени. Обратно по той же схеме. Сознание отравляет запах жареного мяса. Энни уверена, что её никто не заметил. Здесь, на территории дома, пустой прямоугольный бассейн, джакузи и, да, тот самый лежак с сюрпризом. Больше ничего. По вечерам теперь холодно. Леонхарт осторожно спускается с веранды на безжизненную траву. Шевелит её носком кроссовка. Ей не страшно. Она делала так сто раз. Она бывала в этой части района для мажоров. Вернее, она бывает тут чуть ли не три раза в неделю по вечерам. Она таскает сюда опиоиды, марки, барбитураты, а потом смотрит на все эти дорогие тачки у школы, у торговых центров, кинотеатров и во рту её копится горечь. Энни чистит зубы мятной пастой два раза в день — утром, вечером. Ей не помогает. Энни стирает домашнюю одежду и постельное белье каждое воскресенье — все равно кажется, что оно воняет дешевым вином и сигаретами. Из открытого окна доносится чей-то звонкий хохот. Она не может выйти к центральной улице, где гуляют с собаками и катаются на самокатах. Для таких, как Энни, только один вход и выход — с задней стороны, где обычно стоят мусорные баки. Там даже если кто-то ходит, то, откровенно говоря, плюет на одинокую девочку в толстовке с растянутыми рукавами. Энни не хочет, чтобы её видели, чтобы её спрашивали. Она не понимает, почему Райнер интересуется её жизнью, но больше всего ей непривычно думать об Армине. Если Браун был в её жизни с детства — так получилось, если он был выучен, как временные рамки Гражданской войны, то она знала, что можно ожидать от него. Но Армин? При чем тут Армин? Энни весь вечер пытается склеить в голове картинки сегодняшнего дня. Его голубые глаза, светлые прямые волосы. Они были темнее её волос, более русые, более насыщенные, похожие на пшеницу, может быть. Она видела пшеницу на картинках в учебнике по ботанике. Да, Арлерт казался светлым тёплым пятном среди остальных неестественных. Она, думает, что могла бы греться от него, и эта плохая мысль. Энни хлопает себя по карману джинс. Там зажигалка и пачка сигарет. Это плохая мысль. Она всю жизнь пытается себя ограничить. Возвести вокруг стену. Высокую и солнцу неподвластную. Ей легко под таким темным небом, легко валяться в своей постели и смотреть на него через окошко. Ей будет нелегко впускать в свою черноту. — Нужно срочно домой, серьезно? — глухой вопрос, следом быстрый топот. Раз, два, раз, два, раз, два. Энни замирает диким зверьком вдоль стены. Кто-то вышел на балкон сверху. Прислонился к перилам. — Ты говорила, что свободна, Пик. Ветер треплет кончики волос. Энни прячет их глубже в капюшон. — Извини, так вышло, — бархатный женский голос тонет в тишине. Леонхарт напряжённо сглатывает. — Ты опять обижаешься на что-то, — немного раздраженно. Энни не знает, что это за парень говорит. Это точно не Галлиард. Будь это Галлиард, то дом взорвался бы меньше минуты назад. Когда Порко злится то, наверное, в школьной столовой скачут вилки и ножи. Энни ненавидела его за это. Он был как кислота, как несдержанный обиженный двенадцатилетка с ободранными коленями, который во всех своих беснованиях винит Райнера. Сколько она их вдвоём видела, они буквально исходили паром. Поднимает голову. Никого не видно. — Почему ты говоришь им, что я в выпускном классе? Так сложно и сты… — Ты опять об этом? — неожиданно спокойно. Леонхарт разглядывает грязные носки кроссовок. — Просто дай мне уехать. Я устала. Энни тихо выдыхает. Она жмётся к стене дома, словно собирается раствориться внутри, как невидимка. — Пошли, я вызову такси, — мужской голос становится ниже. Становится холоднее. — Пошли, милая. В районе талии раздаётся тихое жужжание.«Энни, смотри, я нашел два сборника По. Могу скинуть содержание каждого, чтобы ты определилась с выбором. Принесу завтра».
Леонхарт хочет поскулить, но просто слабо улыбается.