Сошествие в безумие

Ёсида провел в седле два дня кряду и устал как собака. На свете существовало крайне мало поводов, из-за которых он бы согласился сорваться с места и покинуть свою молодую супругу, отправившись сквозь пургу и буран. Однако письмо, полученное им два дня назад, как раз и было одним из них. Всего несколько предложений: "На Химуру напали, он при смерти. Жена мертва. Отыщи его в Оцу. Я разберусь с предателем и найду вас. Кацура". Ёсида, конечно, знал в общих чертах, как поживал друг: за минувший год они обменялись парой писем. Сам он за это время стал связным Патриотов в горах - после тяжелого ранения, полученного прошлой зимой, о сражениях с мечом в руках пришлось забыть. Через опорный пункт, где он командовал, проходили люди из Киото, поэтому он был в курсе всех новостей: и того, что Кеншин привел на постоялый двор девушку, и того, что, похоже, они друг другу глянулись... Тогда он с облегчением перевел дух: Кеншин, в конце концов, просто мальчишка, которого взнуздали работенкой, сводившей с ума и людей постарше. Слава богу, нашлась та, которая не позволит подобному случиться. А уж когда он прослышал, что Кацура велел им вместе отправиться в укрытие, то не сомневался, что Кеншин обретет счастье, которое сам он нашел с Эйко. И тут это известие. Напали? При смерти? Ёсида не мог даже вообразить живое существо, быстрое настолько, чтобы добраться до Химуры - не говоря уже про "ранить". Его жена убита? Что произошло?! Эйко знала о Кеншине все - вернее, не совсем все, поскольку Ёсида никогда бы не раскрыл даже ей, что его приятель - тот самый Хитокири Баттосай, и когда пришла страшная весть, тут же поставила поминальную дощечку за упокой жены друга ее мужа, а ее отец, деревенский лекарь, дал Ёсиде самого быстрого коня и целый мешок снадобий и притираний, в подробностях рассказав, как их нужно использовать. К счастью, зима в горах стояла не слишком суровая, и дороги были открыты, так что Ёсиде удалось спуститься в долину без особых приключений. Но у озера Бива, в окрестностях Оцу, все занесло снегом. Он жил в этих местах аккурат перед тем как вступить в ряды Патриотов и прекрасно помнил здешние снегопады - короткие и яростные, они на глазах заваливали дома по самые крыши. Впрочем, таяло все так же быстро – снег держался от силы день-другой. Похоже, один из таких снегопадов и случился тут на днях, по какому поводу лошадь под Ёсидой была крайне недовольна. Он добрался до Оцу только к сумеркам на второй день и по карте, нарисованной Кацурой на обратной стороне записки, отыскал маленькую ферму в нескольких милях от городка. На воротах трепыхался флаг, уведомляющий, что в доме покойник, там же стояла очистительная соль. Ёсида бросил щепотку через плечо, позвонил в колокольчик, уведомляя о своем присутствии, и, страшась того, что вот-вот увидит, пошел по дорожке к дому. У порога его встретил крестьянин, обрадовавшийся, что это не кто-то из деревенских. - К мальчику? - угрюмо спросил он после обмена приветственными поклонами. - Да. Он... - Дышит еще, если вы об этом, - перебил крестьянин, явно не в восторге от неожиданно свалившихся на него обязанностей. Ёсида прошел, и, стоило ему увидеть Кеншина - на футоне, бледного как смерть, горящего в лихорадке, - у него перехватило дыхание. Он бросился к другу, потрогал оббисеренный потом лоб, приподнял одеяло и ахнул: бинты заскорузли от грязи и крови. - Что случилось?! - почти закричал он. - Почему вы доктора-то не позвали?! - Откуда они тут возьмутся? - раздраженно огрызнулся крестьянин. - А старик из Оцу из-за снега не пошел. Мальчонка-то ваш аптекарем был – чем не лекарь, а других лекарей у нас отродясь не водилось, - и, словно все объяснив, он пожал плечами. Ёсида отпихнул его в сторону и кинулся к лошади за лекарствами и бинтами, потом потащил старика к постели Кеншина - ему была нужна помощь. Тот упирался, как мог. - Какого черта?! - взревел, не выдержав, Ёсида. - Он же умрет, если мы не поторопимся! Крестьянин вздрогнул и отступил: - Господин мечник, мы тут люди простые... Коль он помрет, я буду осквернен дважды... Теперь Ёсида понял. Флаг, соль - местные были не буддистами, а синтоистами, и старику хватило уже того, что пришлось иметь дело с телом женщины. Теперь ему как минимум неделю не позволено общаться со своей семьей. Если Кеншин умрет, то изгнание продлится дольше. - Простите... Не сообразил, - тихо сказал Ёсида. - А женщина?.. - Там, за домом, - ответил крестьянин с облегчением. - Я ее завернул и закопал в снегу. Это ведь я их и нашел... - Нашли? А когда это случилось? - спросил Ёсида, разрезая окровавленные бинты. К счастью, инфекции не было. - Три дня назад, - отодвигаясь от Кеншина подальше, ответил старик. - Снегопад еще был и тишина такая, что аж глохнешь, а тут вдруг будто взрыв какой-то, да совсем рядом впридачу. Мы с женой и не знали, что подумать. Потом слышим - еще один. Как только снег поутих, я пошел глянуть. А тут все затоптано, кровь везде, словно бой какой был... Я дальше прошел, а там и они... Она-то уже мертвая - и рана спереди во всю грудь. На нем тоже живого места не было - в крови весь... Похоже, сюда ее перенести пытался. Ну, я решил глянуть, откуда ж они пришли, и по кровавому следу добрался до какого-то лесного храма. Крови-то, крови там - ужас! Ведрами, просто ведрами везде разлита! И покойник - то ли бандит, то ли беглый какой... Что их в такую пургу в лес понесло - понятия не имею, но, похоже, там-то на них и напали. Мертвеца-то я оставил, где нашел, но эти-то двое, чай, не совсем уж чужие люди! В общем, сбегал я за соседями. Они паренька вашего перенесли, а сам я жену его взял - все равно уже осквернился... Теперь вот пришлось с ним сидеть - смотреть, помрет али нет... Кеншин шевельнулся, задергался, мотая головой из стороны в сторону, закричал. Ёсида нашарил в мешке бутылочку сакэ и сумел влить немного ему в горло. Кеншин затих. - А вы откуда узнали, как нас найти? - спросил Ёсида, кладя на лоб друга мокрое полотенце. - Ну, вообще-то мы не знали. Они тихими были, да и жили на отшибе. Мы пошли к хозяину дома, в Оцу... Милейший человек. Он сказал, что все берет на себя – и верно: тут-то вы и появились, - крестьянин широко улыбнулся. Теперь Ёсида понял, в чем дело. Кацура упоминал про предателя. Похоже, тот наемник был послан убить Кеншина. Но откуда там взялась женщина? Если дом был укрытием Патриотов, то и владелец один из них. Соответственно, знает, как связаться с Кацурой. А Кацура знает про дружбу Кеншина и Ёсиды - не сам ли он просил начальника передать Кеншину весточку? - вот и отправил его на помощь. Сменив повязки, Ёсида повернулся к крестьянину: - Я до конца жизни вам обязан за хлопоты о моем... брате и его жене. Старик просветлел. - Без вас он бы точно умер. И спасибо за то, что взяли на себя заботу о теле... - каждое слово давалось с трудом. - Если могу чем-то отплатить за вашу доброту... - Что ты, что ты! Надо - значит надо. Он славный паренек и много для нас сделал... опять же - детишки с ним играть любили... - Играть?.. - Он их стольким играм научил - и юлу крутить, и пряткам... Да всего и не упомнишь. Очень они его любили. Жена-то у него молчунья была, зато всегда угощала чем-нибудь... - он задумчиво взглянул на Кеншина, потом - во двор. - А у нас тут даже священника нет, чтобы службу отслужить... - Ничего, скоро ко мне помощь будет. Вы тогда ступайте домой, пройдите очищение. Старик низко поклонился и с явным облегчением начал собираться восвояси. - Я жену попрошу, чтобы у ворот еду оставляла, - уже из дверей сказал он. - Она позвонит в колокольчик, чтобы ты знал, - череда быстрых кивков, и он исчез, а Ёсида наконец-то получил возможность толком осмотреть Кеншина. Крови тот потерял просто уйму - на каждом плече по глубокой ране, одна словно от звериных когтей, но никаких диких зверей старик, вроде, не упоминал. Рана на шее, потеки крови из ушей, синяк... На животе открытых ран не было, только черные синяки, и когда Ёсида коснулся их, Кеншин закричал. А на щеке, парой к прошлогоднему шраму, - новая рана. Ёсида помнил ходившие тогда разговоры - дескать, нашелся мечник, сумевший добраться до хваленого хитокири, хотя сам Кеншин ни в одном письме об этом не упоминал. Новая рана крестом пересекала старую. Ничего, уж она-то его жизни точно не угрожает. Кабы не холод и снег, Кеншин бы наверняка истек кровью на месте, да и от проникновения инфекции это тоже помогло, и раны были чистые. А значит, лихорадка - следствие потери крови, и Кеншин скоро поправится. Но только если будет лежать спокойно, а не метаться в бреду. Действие глотка сакэ скоро кончилось, и Кеншин снова кричал и бился - видимо, кошмары вернулись. Ёсида порылся в мешке и отыскал пузырек с надписью "Успокоительное". Разведя порошок в воде, он напоил Кеншина и придерживал до тех пор, пока тот действительно не успокоился. Только после этого Ёсида рискнул выйти во двор. Тело оказалось за домом, в сугробе, как старик и говорил. Ёсида на своем боевом веку трупов повидал немало, но все-таки что-то его удерживало от того, чтобы немедленно разгрести снег. Он понятия не имел, какая она, бывшая жена Кеншина, он не знал, к какому зрелищу должен приготовиться, так что когда все-таки собрался с силами и сделал то, что должен был сделать, у него занялось дыхание. Красавица с тонкими, точеными чертами лица. Вопреки тому, от чего именно она умерла, лицо хранило спокойное, даже умиротворенное выражение. Смертельный удар был сильным, рана - глубокой: аорта была перерублена. Точно не случайность - ее хотели убить и убили. А что тогда за взрывы? И неужели несмотря на мастерство Кеншина на свете нашелся второй мечник или даже несколько мечников, способных такое с ним сотворить? Ответ на этот вопрос мог дать только сам Кеншин. Оставалось ждать. Вернувшись в дом, Ёсида обошел его, обнаружив заботливо заготовленные на зиму овощи и вяленое мясо, ящик с лекарствами на продажу, чистую одежду и сверток с ги и хакама цветов Тёсю. Были тут и аккуратно сложенные женские вещи. ...Ее вещи... - Ёсида понял, что даже имени жены Кеншина не знает. У стены лежал футон, не тронутый с того судьбоносного утра, когда обитатели дома в последний раз проснулись вместе, а рядом - оброненная впопыхах черная книжица. ...Что-то вроде дневника, - понял он, взглянув, и положил ее на маленький письменный стол в углу. - Ох, тяжко-то как... Ёсида затосковал по Эйко. Но сидеть сложа руки было некогда: устроив на ночь лошадь, он занялся приготовлением пищи, которой можно было бы накормить Кеншина. По счастью, крестьянин оставил тофу. Отлично. Тофу и соевый соус - он прекрасно помнил, как его самого насильно кормили этой гадостью год назад, когда он едва не умер. "Тофу для силы, соус - для соли", - повторяли ему снова и снова, и в конце концов он был близок к тому, чтобы вскочить и заткнуть доброхотов любым способом. Что ж, коли ему помогло, то и Кеншину, будем надеяться, поможет. Плошку Ёсида поставил у изголовья его кровати, решив дождаться, пока Кеншин проснется, а сам тем временем разобрал свою походную постель. На дворе стояла глубокая ночь, и пора было отдохнуть, но прикоснуться к футону в углу он не мог себя заставить - было в этом что-то неправильное. А вдруг это ее? Нет, он, конечно, человек без предрассудков, но... спать в постели мертвой женщины... Нет-нет, ему и своей подстилки хватит. Проснулся Ёсида на рассвете от тихих стонов: действие успокоительного закончилось, и Кеншин начал пробуждаться. Ёсида торопливо поднялся, развел огонь, поставил кипятиться воду, потом подошел к другу и тронул рукой его лоб. Хорошо - кажется, жар уже не так силен. Он сменил холодный компресс и позвал: - Химура... Просыпайся. Это я, Ёсида, - помнишь меня? Кеншин медленно открыл глаза, с явным трудом пытаясь их сфокусировать. Он посмотрел на Ёсиду, но едва ли узнал, потому что, издав боевой клик, попытался вырваться. - Спокойно, парень, спокойно! - рявкнул Ёсида и насильно, хотя и осторожно, чтобы не разбередить раны, вернул Кеншина на постель. А тому снился сон. Нет, "сон" - неправильное слово, это был самый долгий и самый страшный из всех кошмаров, которые ему доводилось видеть. В этом кошмаре он умирал от голода и жажды, он горел в лихорадке, изнывал от мучительной боли, однако долг звал его, заставлял идти вперед. Томоэ в опасности, но как только он ее найдет, грянут взрывы и начнется бой, потом будет алый всплеск, и она исчезнет. Кошмар замыкался в бесконечное кольцо, повторяясь снова и снова. А он устал, ему так больно... Он хотел просто умереть, но откуда-то знал, что Томоэ велела ему жить... ...и кошмар начинался с начала. До этой самой секунды. Каким-то образом посреди этой нескончаемой пытки он услышал, как кто-то зовет его по имени. Мужчина. "Почему не Томоэ?" - удивился во сне Кеншин. Потом что-то холодное и мокрое коснулось его лба - благословенное избавление от испепеляющего жара. Прикосновение к шее и плечу - боль, боль, ослепительная боль! ...Нападение! Враги! Его ранили! Собрав все силы, он открыл глаза. ...Его придавили к земле! Томоэ?! Где Томоэ?! В сознание вплыл голос: - ...да я это, я! Ёсида! Твой приятель! Ёсида! ...Ёсида? Кеншин помнил это имя - друг, единственный друг, с которым они не разлучались, пока серьезное ранение не помешало тому вернуться в Киото. Но где же Томоэ? Медленно, очень медленно он начал вспоминать ответ на этот вопрос. Снег, взрывы, бой, Томоэ... мертва. Глаза распахнулись, Кеншин попытался навести резкость на человека, который с ним разговаривал. ...Ёсида? Точно! Он! И Кеншин зарыдал... ...Нужно рассказать, нужно признаться... - Я ее убил, Ёсида, - всхлипывал Кеншин. - Я убил ее... - Да нет же - это тот, другой... - мягко перебил Ёсида, но Кеншин мотнул головой и сжал его руку, пытаясь остановить: - Нет!.. Это я! От звука этого голоса у Ёсиды надрывалось сердце, он погладил Кеншина по голове - так успокаивают ребенка. Потом взял миску с тофу и сказал: - Вот, поешь хоть немного... Он приподнял ему голову, чтобы было легче проглотить соленую кашицу. Кеншин скривился и попытался отвернуться. - Тофу для силы, соевый соус для соли, - заталкивая ему в рот вторую ложку, сказал Ёсида, не веря собственным ушам: ну надо же, он произносит эти ненавистные слова! Громко всхлипывать Кеншин перестал, но плакал по-прежнему, так что Ёсида заварил один из тех лекарственных сборов, что дал ему тесть. Остудив настой, он заставил Кеншина попить. Видимо, вкус был отвратительный, потому что несмотря на слабость, Кеншин попытался выплюнуть влитую в него жидкость, но Ёсида оказался настойчивей, так что пришлось ему осушить чашку до дна. Внезапно Кеншин дернулся, пытаясь сесть, и начал дико оглядываться по сторонам. - Книга! - вскрикнул он. - Где ее книга?.. Пришлось снова силком его укладывать. - Ты про эту? - Ёсида торопливо вложил давешнюю тетрадку в руки Кеншина, который выхватил и прижал ее к груди, тут же успокоившись. Ёсида посидел рядом еще немного, желая удостовериться, что больше никаких глупостей не будет, после чего пошел приготовить что-нибудь перекусить и себе. Когда он закончил с завтраком, Кеншин снова спал. ...Что ж такого важного в той книжке? - подумал Ёсида. Наверное, не стоило так поступать, но он все-таки вытянул книгу из пальцев Кеншина и открыл. Глаза забегали по строкам. Это и правда был дневник - дневник жены Кеншина. "Юкиширо Томоэ", - значилось на обложке. Итак, она звалась Томоэ... Ёсида погрузился в чтение, чувствуя, как с каждой страницей внутренности завязываются в тугой узел. Эта женщина... Она и есть предательница! Она пришла в Киото, чтобы отомстить за погибшего жениха, убитого его другом Химурой! Нет, не Химурой - Хитокири Баттосаем, что совсем не одно и то же. Он продолжил читать и понял, что ошибся. Эта женщина, Томоэ увидела то же, что он сам знал с самого начала: Кеншин - хороший человек, который никогда не хотел отнимать чужие жизни. Перед его глазами разворачивалась история тех дней: вот она полюбила его и уже была готова отдать жизнь, лишь бы его спасти. ...Знал ли про это Кеншин?.. - и Ёсида осторожно вернул дневник в руки спящего друга. Вскоре Кеншин проснулся, Ёсиде снова удалось его покормить, и к полудню стало ясно, что кризис миновал. Похоже, крестьянин держал беднягу на голодном пайке, а может, просто боялся его метаний, но простого тофу и лекарственных отваров хватило, чтобы силы начали возвращаться. ...Пора, - решил Ёсида и, делая перевязку, спросил: - Может, расскажешь, что случилось? Кеншин закрыл глаза. Как объяснить? Как поведать всю историю – о том, как они укрылись в Оцу, как учились жить вместе, учились любить друг друга, как он пообещал защищать ее... Кеншин перевел взгляд к жаровне, вспоминая. - Накануне мы сидели там... - начал он с ощущением, будто события разворачиваются по мере того, как звучат его слова. - Говорили о прошлом... У нее был жених, но он погиб в Киото... ...Значит, не знает, - решил Ёсида. - Я сказал, что буду защищать ее, защищать ее счастье... - Кеншин умолк и плотно зажмурил глаза. - А потом... мы... в первый раз... - он не закончил. - А дальше? - мягко спросил Ёсида, продолжая менять бинты на новые. Взгляд Кеншина, обращенный к седзи, обрел стальную твердость. - Когда я проснулся утром, она уже ушла, - продолжил он. - На снегу остались следы. Я не знал, куда она ушла, почему она ушла, но подумал, что найду ответ в книжке... в ее дневнике, - он остановился, посмотрел на Ёсиду и заметил: - А знаешь, у женщин все-таки есть ки. - Да?.. Надо же... - не нашелся что сказать Ёсида, несколько сбитый с толку этим замечанием. - Я как раз собирался его открыть, но тут кто-то подсунул под седзи записку. Я выглянул, но там уже никого не было, и снег валил стеной, но все-таки, кажется, это приходил ее брат. Он как раз заглянул накануне... Ну, понимаешь, - в гости. - Что?! Никто же не знал, где вы! Кеншин глубоко вздохнул. - Знаешь, когда мы сюда пришли, я почему-то знал, что надолго мы тут не задержимся, - он снова замолчал, а потом добавил: - Мы здесь были так счастливы... - Не продолжай, если не хочешь... - Нет, я все, все тебе расскажу! - с неожиданным упрямством выпалил Кеншин. - Подписи в записке не было, и в ней говорилось, что Томоэ в храме в лесу, и они ее убьют, если я туда не приду. И он рассказал историю про две засады в таинственном лесу - лесу, где он не чувствовал чужого ки. Из-за магнитного поля, как, хвастливо пыжась, заявил один из подосланных убийц. Лишившийся этой способности, Кеншин стал для них легкой добычей и был серьезно ранен, хотя победа в итоге оказалась все-таки на его стороне. Но два взрыва практически полностью отняли у него и слух со зрением, и именно после этого Кеншин встретился со своим последним и главным противником. - Это был воин, - мрачно продолжал он. - Я сказал, что пришел за Томоэ. Я не чувствовал ки, с трудом что-то различал вокруг, но знал, что она там - в храме в конце тропинки. Он был очень сильным, настоящий мастер своего стиля, а я еле держался на ногах от потери крови, так что и противостоять-то ему толком не мог... Я знал, что умру, но подумал, что если вложу все оставшиеся силы в последний удар, то, может, все-таки смогу его прикончить. И пусть мне тоже не выжить, зато я спасу Томоэ! Я приготовился: закрыл глаза, собрался... И рубанул. Кеншин внезапно остановился. Зловещую тишину нарушил судорожный вздох. - Я почувствовал под клинком плоть и подумал: есть. Достал. Но когда открыл глаза, увидел, что это Томоэ... - он снова содрогнулся. - Томоэ оказалась между нами... - он заплакал. - Я зажмурился и не увидел, как она выбежала! Она пыталась убить его своим танто - пыталась спасти меня! Но я уже не мог остановить меч! Я убил его, но и ее... тоже... А ее кинжал случайно задел мою щеку... ...Так вот откуда крест, - подумал Ёсида. Кеншин спрятал лицо в ладони и заплакал навзрыд. - Ты не виноват... Это случайность... Кеншин замотал головой и сделал глубокий вдох: - Я обнимал ее до последнего вздоха... - с каждым словом голос звучал все тверже. - Она просила меня не плакать, говорила, что я должен жить... Это я должен был оказаться на ее месте, я! Я - убийца! - крикнул он, запрокинув голову. - Это я должен был умереть! - потом он повернулся к Ёсиде: - Я любил ее. - Знаю... - он умолк, прикидывая, признаться в содеянном или нет, потом продолжил: - Знаешь, может, я и неправ, но мне необходимо было узнать, чем тебе так дорога эта книжка. Я прочитал ее вчера ночью. Так было нужно. Вдалеке, у ворот, звякнул колокольчик. Ёсида поднялся, вернул книгу Кеншину и вышел. Тот начал читать. У ворот ждала жена вчерашнего крестьянина, которая принесла две большие корзины провизии и сена для лошади. Вернувшись в дом, Ёсида увидел, что Кеншин по-прежнему погружен в чтение, и начал разбирать гостинцы. Среди прочего была записка от хозяина: "Сегодня придет священник. Выполнит необходимые обряды, прочтет молитвы. Обо всем позаботились". Похороны! Он думал только о ранениях Кеншина и совершенно забыл обо всем остальном! Разговор предстоит тяжелый, но неизбежный. Он дождался, когда Кеншин закроет дневник, и осторожно позвал: - Химура?.. Несколько секунд тот молчал. Потом поднял взгляд и сказал: - Ты ведь прочел, значит, знаешь, что она пришла в Киото, чтобы меня убить. Ёсида кивнул. - Но ты не знаешь, что первый шрам на моей щеке оставил ее жених. - Что?.. Это был ее жених?! - Теперь я все вспомнил. Он был телохранителем киотосского судьи... Помню, он еще что-то говорил перед смертью про свадьбу... И жить хотел – так хотел... Я еще тогда разозлился, что он никак не угомонится и не умрет. Потом-то у меня и начались те ночные кошмары... Умирая, он пробормотал женское имя. Теперь понятно - он сказал: "Томоэ"... И ее кинжал ранил меня туда же, куда и его меч... Похоже, они наконец-то вместе... - Кеншин зажмурился и коснулся ладонью шрама. - Я ничего не знал... Только... - он мучительно подбирал слова, - только то, что она вернула меня к жизни. Я терял себя, а она меня нашла... Она пришла убить меня, но почему-то... не знаю, почему... Почему-то начала обо мне заботиться, заставила себя... полюбить. Полюбить меня. Ёсида смотрел, как закрывает Кеншин глаза. Как катятся и катятся из-под ресниц слезы. Он подождал, пока друг успокоится, и решил, что нужно поговорить о проблемах насущных. - Химура, нам бы похороны Томоэ-сан обсудить... Кеншин вскинул голову: - Похороны?.. Она здесь?! Где?! - На улице, в сугробе, - сказал Ёсида. - Один из твоих соседей принес ее и завернул... - Умоляю! - попытался подняться Кеншин. - Я должен ее увидеть! Все в душе Ёсиды противилось этому, однако он помог Кеншину выйти наружу. Отогнул ткань, прикрывавшую Томоэ, чтобы Кеншин мог посмотреть на нее. И тот смотрел - долго, молча. Потом глубоко вздохнул и отвернулся. - Спасибо, - прошептал он, когда они возвращались. Вскоре, еще до полудня, прибыл священник и велел покинуть дом на время, пока он будет готовить тело к погребению. Кеншину казалось, что его собственное тело стало тяжелым, как камень, а ноги превратились в студень, и все-таки он настоял на том, что выйдет сам. Они с Ёсидой отправились под навес - посмотреть на лошадь и поговорить. Ёсида рассказал про Эйко, про то, что довелось повидать в том месте, где он сейчас обитал, - словом, говорил обо всем, что могло бы отвлечь Кеншина от тяжелых мыслей. Наконец, примерно час спустя, священник дал знать, что приготовления закончены. Томоэ в спальной юкате лежала на свободном футоне. ...Вполне, - подумал Ёсида. Теперь, с аккуратно причесанными и уложенными вокруг лица волосами, она выглядела просто спящей. Кеншин опустился на колени и ткнулся лбом в пол у ее ног. Он не мог это принять. Мертва. Женщина, вернувшая его с обрыва в бездну безумия, мертва. Случайная встреча привела ее в его жизнь, подарив единственный шанс раз и навсегда все изменить. Это ведь Томоэ заставила задуматься о том, чем он занимается, это ведь она заставила осознать, как глубоко он пал, это ведь она стала искоркой надежды в беспросветном мраке его существования. Когда они перебрались в Оцу, кто как не Томоэ научила его тому, что большинство людей принимают как должное, тому, чего он никогда не знал, - счастью осознания, что ты любим, что есть к кому спешить домой, что и в трудные, и в добрые времена тебе помогут. И вот, она мертва. Убита его собственной рукой. Священник начал воскурять благовония. - Сегодня устроим кремацию, - сказал он, доставая из сумки с похоронными принадлежностями погребальную урну, украшенную изображением сливовой ветви. Когда Кеншин наконец-то смог оторвать от нее взгляд, он выдохнул: - Откуда вы узнали?.. - Ваш хозяин очень на этом настаивал. Только, говорит, белая слива, иначе никак! Оцу - небольшой городок, сами понимаете... - он встал и раздвинул седзи. - Пойду соседей уведомлю. А вы побудьте с ней. Он удалился, а Кеншин подошел туда, где лежали вещи Томоэ, осторожно взял ее синий платок, набросил себе на плечи и поднес к носу уголок, чтобы еще раз вдохнуть этот запах. На память пришла прошлая весна и то, как она попыталась укрыть его, спящего. Он тогда так испугался, что чуть было не убил ее... А не он ли говорил, что этого никогда, никогда не случится?.. Невозможно, просто невозможно... Как же он устал... Он подошел к своей постели, закутался в платок и уснул. А Ёсида сидел и рассматривал шрам на его щеке. Что там говорят буддисты про карму - что ее определяет, как ты жил в предыдущих жизнях? Но какая такая карма могла привести к тому, что Кеншина ранила не только Томоэ, но и жених ее - причем в одно и то же место?.. Какая карма завела Томоэ в Киото в поисках мести за погибшего возлюбленного, но вместо этого заставила влюбиться в убийцу? Каково пятнадцатилетнему пареньку, на которого такое свалилось? У Ёсиды голова шла кругом, а ведь ему целых двадцать три... Ближе к обеду снова зазвенел колокольчик у ворот - вернулся священник, а с ним, удивив Кеншина, явилась целая группа людей. Он и не подозревал, что кого-то из соседей может заботить их судьба, но тут был и крестьянин, принесший его, раненого, в дом, и старик, благодарный за лекарство "от живота", и тот, чьи порезы зажили быстрей благодаря купленной у Кеншина мази, и многие другие. Односельчане пришли выразить свои соболезнования его потере, все настаивали на том, что помогут Ёсиде и священнику организовать погребальный костер. Кеншин осознал, что настали их последние минуты вместе. Он сел и начал всматриваться в Томоэ, запоминая каждую черточку лица, вспоминая звук ее голоса, прикосновения ее рук. Теперь все в прошлом. Навсегда в прошлом. Он понятия не имел, как будет жить дальше. - О-ох, Томоэ... Я потерял тебя... Как же ты страдала, как же трудно тебе было - теперь-то я понимаю... Ты должна была меня ненавидеть, но вместо этого защитила... - он с трудом перевел дыхание. - Но сейчас ты уже не страдаешь, тебе уже не больно... - коснулся ее холодного лица, отчаянно, всей душой желая, чтобы это прикосновение вернуло тепло в ее тело. - Я жил такой тяжелой жизнью, - словно она могла услышать, продолжал он, - откуда я мог знать, что такое счастье, если сам никогда его не испытывал? Но ты научила - научила меня счастью! А теперь тебя нет... и моего счастья тоже... - он зарыдал, содрогаясь всем телом. На плечо легла рука. Ёсида. Это означало, что его ждут на улице. - Томоэ, - с разрывающимся сердцем выдохнул Кеншин, - пора. Я должен тебя оставить, - и он наклонился, коснувшись ее щеки последним поцелуем. Потом поднялся, взглянул на нее - тоже в последний раз - и присоединился к остальным. Прибыл еще один гость - самурай, владелец дома. Жители начали кланяться, а он отвел в сторону Ёсиду с Кеншином и сказал: - Ваш друг подготовил все для погребения в Киото. Он появится в ближайшие дни и просит дождаться его здесь. Они поняли, что речь идет о Кацуре, и кивнули. Ёсида помог священнику вынести Томоэ, и началась кремация. Кеншин с трудом мог вынести это зрелище: белый, густой дым столбом уходил в небо. Когда все было кончено, священник собрал прах в урну и вручил ее Кеншину, который сейчас был словно в дурном сне: неправда, все неправда, он вот-вот проснется, и Томоэ будет в его объятиях, а не в этой урне! Но, повернувшись к дому, он знал: это не сон. И теперь придется учиться жить в пустоте. С пустотой внутри. Наутро Ёсида проснулся от звука топора. Кеншин? Как он может рубить дрова после таких-то ранений, да еще и в плечи! Но это был именно он. Топор опускался неспешно, без должного усилия, однако поленья так и распрыгивались в разные стороны. - Эй, Химура, дай я! - выскочил на холод Ёсида и добавил, видя, что Кеншин прерывать свое занятие не собирается: - Ты у нас известный повар - приготовь-ка лучше завтрак, а это оставь мне. Кеншин слабо улыбнулся. Он знал, что Ёсида прав: готовил он действительно лучше, так что вручил топор товарищу, наконец-то увидев собственными глазами, какая рана вывела Ёсиду из рядов Патриотов: тот едва мог приподнять левую руку выше плеча, хотя сила в ней и осталась. Значит, правда, что его дни как воина в прошлом. Кеншин занялся завтраком, как его и просили. Ели они в молчании. - Знаешь, - сказал он, когда тарелки опустели, - когда Кацура попросил меня стать карающей рукой небес, он предупредил, что нет ничего тяжелей для человека, чем убийство. И это правда, но не вся. Гораздо тяжелее знать, что смерть, пусть даже врага, становится источником боли и горя для других. Я понял это почти с самого начала, но пытался не обращать внимания... Я так больше не могу - не теперь, когда меня это тоже коснулось. Кеншин опустил взгляд к своим рукам. Воцарилась тяжелая тишина. - В ту ночь, когда... В ночь накануне дня, когда Томоэ умерла, я пообещал, что когда война кончится, я никогда больше не буду убивать. Никогда. - И чем займешься? - Не знаю. Войне еще конца-края не видно, и на моих руках уже столько крови... Наверное, сначала поговорю с Кацурой. Кеншин начал восстанавливаться. Шли дни, и он уже не только рубил дрова и носил воду, но и вернулся к тренировкам, отрабатывая простейшие ката техники Летящего Клинка. Ёсида делал все возможное, чтобы отвлечь товарища от скорбных дум, даже достал игральные кости, тайну которых он-де почти разгадал. - У меня в прошлом году уйма свободного времени образовалась, - пояснил Ёсида, однако он по-прежнему проигрывал Кеншину партию за партией, заставляя того, пусть слабо, но все-таки улыбаться. В конце второй недели появился Кацура. Ёсида встретил его у ворот и доложил о состоянии Кеншина. - Кацура-сан, пожалуйста, все что угодно, но только не отсылайте его назад, не делайте снова хитокири! - взмолился он, закончив перечисление всех ранений, и поведал главе клана Тёсю полную историю Томоэ, ее жениха и ее жертвы во имя любви к Кеншину. Кацура был потрясен. - Такасуги меня предупреждал, но я не послушал... - признался он, ссутуливаясь, как от неподъемного бремени. - Он предупреждал, что я сломаю мальчишке жизнь, если сделаю его палачом. Похоже, он и сам не догадывался, насколько попал в точку. Теперь ответственность за смерть Томоэ несу я, - он внезапно выпрямился. - Что ж, не будем откладывать... - и пошел к дому. Кеншин ждал в дверях. Он низко поклонился: - Кацура-сан. Тот поклонился в ответ: - Рад видеть, что ты жив и снова здоров. - Кацура-сан, - начал Кеншин, - Томоэ... - Не нужно рассказывать, я слышал и уже отправил человека разобраться с предателем. Это был Иидзука. - Иидзука?.. - фыркнул Кеншин. - Что, не веришь? - Да нет, мне стоило догадаться... Он как-то сказал, что сделает все, чтобы оказаться на стороне победителя. После нашего летнего поражения во Дворце он, судя по всему, сделал свой выбор. Если Кацуру эти слова и удивили, то вида он не подал. - В любом случае, им займется Шишио Макото, - и с этими словами Кацура вдруг понял, что, оказывается, подсознательно уже принял решение, что больше он на этого мальчика бремя хитокири не возложит. - Опасный малый, но по мастерству тебе подстать. Отныне убийствами будет заниматься он. - Значит, я отправлен в отставку? - спросил Кеншин, не понимая, чувствует ли он себя оскорбленным или же испытывает облегчение. Кацура опешил: - Нет-нет, что ты, Химура! Я понимаю, что мои слова, возможно, звучат неуместно, но твой меч должен по-прежнему служить нам! Охота на Патриотов с каждым днем все безжалостней, и, если не дать отпор, наши дни сочтены! Химура, ты должен защитить нас в качестве мобильного бойца-одиночки. Возможно, я жесток, прося об этом, но никто другой мне на ум не приходит. Второго такого мастера в наших рядах нет. Сможешь? Возьмешь ли снова меч, поднимешь ли его во имя небес? Кеншин молчал. Больше не хитокири, но все же должен убивать. Он обещал Томоэ, но война еще идет... Тишину нарушил крик Ёсиды и голоса бегущих по тропинке детей. Кеншин вдруг понял, что очень давно их не видел. ...Видимо, период очищения кончился, - отсутствующе подумал он. - Кацура-сан, - сказал он, - я понял вас. Если сложу оружие сейчас, получится, что все отнятые мной жизни окажутся отнятыми впустую. Томоэ научила меня маленьким счастьям, ради которых и живут люди. И до тех пор, пока эта эпоха не наступит, я не выпущу меч из рук. Но как только она придет... - Ты больше никогда его не коснешься? - Не знаю, - честно ответил Кеншин. - Но убивать больше не буду. Никогда. Он вышел к детям – судя по всему, частым гостям этого дома, куда они приходили поиграть. ...Такасуги был прав. Это был просто мальчик. Мальчик, у которого я отнял детство. Отнял невинность. Настало время уходить, но прежде - еще одно дело, требующее его внимания. Он тихо отозвал Кеншина в сторону: - Химура, я договорился, что Томоэ похоронят в храме, куда в прошлом году ты отвел семью Каминаги. Если хочешь, могу этим заняться... Кеншин вспомнил такой далекий день, когда он спас от смерти женщину с двумя детьми и встретился с добрым монахом по имени Тоширо, и поднял взгляд: - Буду вам очень благодарен. Когда они вернулись в дом, он передал Кацуре урну. - Спасибо большое за то, что берете все хлопоты на себя. После недолгих прощаний лидер Патриотов отправился обратно в Киото. - Взял? - спросил Ёсида, когда Кеншин вернулся. - Он договорился о погребении. И я больше не хитокири. - Тогда кто? - спросил Ёсида, обрадованный этим известием. - До конца войны останусь в рядах Патриотов, но потом больше не буду убивать, - и он вернулся на улицу к детям, чтобы поиграть с ними в последний раз. А на следующий день Кеншин и Ёсида - вдвоем на одной лошади - покинули маленький домишко. ...Позади пять месяцев счастья, - подумал Кеншин. А еще он подумал, суждено ли ему снова почувствовать вкус счастья в своей жизни. ...Едва ли. Боги снова с ним поиграли - дали отведать мира и благополучия и тут же растоптали все самым жестоким образом. ...А что еще может ожидать хитокири, - горько подумал он. К концу дня они добрались до развилки, откуда путь Ёсиды лежал в одну сторону - в горы, а путь Кеншина - в другую, в Киото. Помогая приятелю спешиться, Ёсида подал ему конверт. - На память, - пояснил он. Друзья обнялись и распрощались. Когда позже Кеншин остановился передохнуть, то распечатал конверт, обнаружив там рисунок: сквозь темные облака пробивалось солнце - нет, не солнце. У солнца было лицо - лицо Томоэ. Внизу было выведено: "И когда темно, Ее свет к тебе придет, Ведь любовь ее жива". Кеншин подавился слезами, спрятал рисунок в рукав, к ее дневнику, и зашагал вперед. В Киото.