Механическое сердце

8 часов до церемонии Елей ложился в форме креста на лбу, щеках, руках и шее; он капал на пол. Душная комната пропиталась запахом воска, от него кружилась голова, в мельтешащем свете свечей рождались странные образы и силуэты. Тихо произносились молитвы. Во времена Роланда этот обряд проводили только для тяжелобольных людей, чтобы перед смертью отпустить все их грехи. Но сейчас он проводит его для своей внучки, пусть это и детоубийство — ангелы записывают все добрые поступки, коих у Роланда по его мнению неисчислимое множество. Лишь один грех — убийство, только он надеялся, что отмолил его, как ему снова придётся сделать это, ещё и в два раза тяжелее. Да, можно было бы смириться со своей смертью, что чужие способности на то и чужие, что не приживаются полностью и со временем пытаются «уйти», но на это понадобилось 200 лет. Хотя, возможно они просто исчерпывают свой ресурс. В любом случае это уже не важно, ведь у него будет прекрасное тело для продолжения своего дела по изучению и созданию способнотей. Елена должна быть рада, что её душа будет разрушена во благо величайшего ума всех времён. Она невинно улыбалась ему. — Деда, я так волнуюсь, — Елена взяла его руки в свои. — Я так переживаю, что не справлюсь, обещай, что всегда будешь рядом со мной! — Обещаю, — губы легко коснулись её лба. Было даже жалко, что с возрождением Роланда она умрёт как женщина, у неё бы родились очень красивые дети, всё-таки его кровь. Но такая способность как у него или у неё встречается только раз на миллиарды одарённых. Елена выбрала на церемонию ненавистное Роланду свадебное платье своей бабушки. Он ненавидел его так же, как ненавидел его предыдущую обладательницу. Но нельзя давать ненависти почву для прорастания, это наверняка ещё одно испытание, посланное с небес. Они проверяют его. Роланд держал её за щёки и смотрел в глаза. Совестно было убивать без предупреждения об этом. Он пытался без слов сказать как он сожалеет, что так вышло, но почему-то сожаления не чувствовал. 6 часов до церемонии Дазай не застал Лену в её комнате, там был лишь Чуя. На вопрос где Рин он ответил, что больше не её напарник и знать не обязан. Теперь Дазай пребывал в ещё более гневном настроении чем прежде. Лена должна была вернуться от Роланда ещё два часа назад, но её нигде нет! А если с ней что-то случилось? Пусть это и маловероятно, но возможно. Дазай зашёл в неизвестную ему комнату из которой играли «Утешения» Ференца Листа, но это был просторный светлый зал, Дазай взлетел по ступенькам на балкона и нашёл то, что искал. Он снял маску, чтобы лучше видеть. Лена не обратила на Дазая никакого внимания, она лежала на диванчике с закрытыми глазами, но по улыбке на её устах было понятно, что она не спит, а наслаждается музыкой. Дазай не мог не воспользоваться моментом и не полюбоваться ею. Как белый шёлк струится по её бёдрам и плечам, оборачивается вокруг талии. А жемчуг на шее наверняка подходит к глазам. Руки закрывали перчатки до локтей, придавая ей ещё больше изящества и таинственности. Вообще, была в её внешности одна отличительная черта — у неё не было отличительных черт, даже не смотря на красные глаза, как только ты увидишь её лицо — забудешь сразу. Возможно это было то, как проявляется её способность — заменять, быть каждым человеком и ни одним одновременно. Вы забудете её внешность, но призрачный образ будет выжжен в вашей памяти навечно. То как она двигается, говорит, как совершает самые обычные действия — во всём было настоящее аристократическое изящество. Ей шла вся одежда. Лена никогда не была неотразимой красавицей, тело у неё угловатое, лицо, как уже было сказано, — ничего особенного. Всё было проще, она была уверенная в себе. Она не страдает синдромом спасателя, знает себе цену, как и знает все свои обязанности, не бросается эмоционально обслуживать каждого встречного «дед инсайда» вроде Дазая. А её внимания ему хотелось как умирающему в зной хотелось воды. Она заботилась в первую очередь о себе, даже не смотря на способность Генри, заставляющую сопереживать всем встречающимся людям. Размышляя об этом Дазай думал, что она хочет совершить самый лучший суицид в мире потому, что больше не хочет слушать людское нытьё. Но понял, что это не её мысли, а его и только его. Уставший организм Ленарин требовал много отдыха и в это время — по 6-7 часов в день — она рассказывала Дазаю о своих взглядах на жизнь, своих мечтах, они обсуждали всё, что только приходило на ум. Ленарин на всё имела своё мнение и виденье, которое разительно отличалось от Осаму и поэтому ему постоянно было интересно с ней как с личностью. Когда они встретились в Йокогаме она была ему интересна как и все остальные — на одну ночь, но потом Дазай увидел в ней такую же пустоту как и в нём самом. Тогда он решил, что они одно и то же, особенно когда она начала плести паутину своих планов, жертвуя всем ради своей цели. Но теперь Дазай понимал, что Ленарин, совсем другая; в отличии от него, она не хочет быть говном только потому что это легче. Она пробивалась сквозь кромешную тьму к свету и могла распуститься великолепным цветком, способным к чему-то особенному. Артист закончил последнее «Утешение» и ушёл, зал погрузился в тишину и Лена наконец открыла глаза и обратилась к Дазаю. — Обыскался меня, — Лена лукаво улыбнулась. — И долго ты меня разглядываешь? Боишься, что опять исчезну? Дазай не сразу понял смысл её слов, да и то, что она вообще что-то ему говорила. Но к тому моменту как он всё понял, время для ответа истекло, а ведь ему пришла в голову прекрасная шутка про спящую красавицу. — Присаживайся, — Лена села на диване и положила в рот виноградинку. — Я попросила деду позвать музыкантов, потому что мне «очень волнительно». — Не понимаю, что в этом интересного. Два часа слушать что-то ради пары красивых нот. — Хах, осталось ещё что-то, что мы не обсудили? — но они обсуждали, и очень много. Ещё кое-что, что Дазай узнал только за эту неделю. Ленрин не очень хорошо пела, вернее, летела по всем нотам, но саму музыку чувствовала очень хорошо. Когда она слушает что-то, особенно оркестр или хор — её взгляд становится туманным, каким-то внеземным. А потом делилась эмоциями — Ленарин видит произведение как историю, рассказанную чувствами. И путь Дазай и не наслаждался музыкой как она — он мог наслаждаться временем, проведённым с ней. — Ты не воспринимаешь произведение полностью, а иногда его можно понять только послушав несколько раз. Но меня больше поражает в музыке, так это то, как из хаоса — вибрации струн и движения исполнителей появляется что-то, что может вызвать любые эмоции, музыка может радоваться вместе с тобой, скорбеть, плакать, — Ленарин воодушевлённо рассказывала о том, что любит. Тот же пианист вернулся на сцену. Он сел и положил руки на колени, настраиваясь на произведение. — Три ноктюрна «Грёзы любви» Ференса Листа. Первый Hohe Liebe — Возвышенная любовь, второй Seliger Tod — Блаженная смерть, третий O lieb, so lang du lieben kannst — Люби, пока любить ты можешь, — прошептала Лена и обратила взор на исполнителя. Пианист начал игру. Сначала робкие звуки на пиано пронзили пространство и полилась нежная мелодия. Она становилась громче и тише, обрастала новыми нотами. Красивая, но что в ней особенного? Такая же, как и все. В перерыве Лена обратила внимание на спутника и разочарованно произнесла: — Так ничего и не понял? — Эм, ну да, а что такого? — Дазай пожал плечами. — Смотри, — Лена взяла его за плечи, даже не смотря на риск того, что с богами случится что-то не то, пусть Дазай и сам выдумал это, что бы Лена к нему не прикасалась, он боялся. Голова Осаму оказалась на коленях девушки, — Закрой глаза и постарайся воспринимать музыку не головой, а чувствами. Обнажи свою душу перед ней и узнаешь больше, чем когда-либо. Как всегда размытые формулировки. Но Дазай послушно закрыл глаза. Аккорд в басу и взлетающий пассаж. Странная мелодия, чем-то напоминающая предыдущую часть, но в этой звучали репетиции, напоминающие Траурный марш Шопена. Блаженная смерть была блаженной. Представлялось, как прохладный ветер треплет волосы, а ты лежишь на траве и кровь из раны покидает тело вместе с жизнью. Резкая кульминация на фортиссимо — Дазай вздрогнул, не ожидая этого. Сначала он хотел закрыться, чтобы этого не произошло снова. А возможно в этом и смысл — быть уязвимым зная, что тебе не причинят вреда, доверить всего себя полностью, всю свою душу. Снова перерыв перед последним ноктюрном — Дазай размяк от приятных поглаживаний по голове, запаха винограда и её духов. Он был уязвим как никогда, знал, что его любовь может воспользоваться моментом и убить его. Но он не хотел этому противиться, ведь если ей так и хочется — пусть делает с ним что только захочет. Полились звуки, на которые его естество ответило. Порыв нежных чувств в плавном движении мелодии, порывы страсти в взлетающих пассажах, круговорот звуков захлёстывал и подхватывал его. Предыкт перед кульминацией — пассаж из нисходящих терций и… затишье. Сдерживаемые эмоции и чувства переполняли, начинали выливаться наружу и долгожданный взлёт. В буре звуков, в порыве эмоций, мир наполнился яркими огнями, Дазай сам не заметил как сел и его губы прильнули к чему-то тёплому и мягкому со вкусом винограда и помады. И реприза, нежность, столько переполняющих чувств, желание никуда не уходить, прижать к себе ближе и не отпускать никогда. И нет, не чтобы это длилось вечно, а что бы этот момент повторялся из раза в раз. «Кажется, я понял». Робкие звуки в завершении — он осторожно отстранился и оглядел её лицо. Она была самой прекрасной девушкой на земле. Она не была цветком, тянущимся к солнцу, она была солнцем, ярким, сжигающим в своём жаре все те создания, не привыкшие к свету. И Дазай был одним из них, он так боялся сгореть, но по итогу весь остался в ожогах, но хотелось гореть дальше, пока не кончится он сам. Как в бреду он прикасался губами к её щекам, скулам, спускаясь к шее. Не хотелось останавливаться, хотелось продолжать гореть. Ленарин положила руку на его щёку и прошептала одними губами «не надо». Что-то внутри его заговорило: "Когда что-то мешало взять силой?". Но почему-то Дазай совершенно не хотел делать ей больно, он жаждал её эмоций, но не хотел, что бы они были негативными. Это чувство, что что-то в нём поменялось было так приятно. Дазай прижался щекой к её ладони. Он смотрел Лене в глаза, пытаясь без слов сказать, что ему не важна ничья судьба, пусть хоть весь мир горит синим пламенем — но он её не отпустит. А Лена лишь утешающе улыбалась ему, прекрасно понимая все его мысли и чувства.