Мягкий

К тому моменту, когда Азирафель прибывает на место, все уже кончено. Уже поздно кого-то спасать. Поздно сражаться. Уже не на кого замахиваться мечом. Осталось лишь пустое поле позади заброшенной церкви, тяжелый запах озона и крови, повисший в безветренном вечернем воздухе… и одинокий темный силуэт, лежащий на боку на смятой траве. Бесполезный – бесполезный, бесполезный! – меч с глухим стуком падает на землю, и Азирафель бросается вперед к неподвижной фигуре, падает рядом с ней на колени. Темная трава мокро чавкает под его ногами, влага мгновенно пропитывает ткань его брюк. Ох, но ведь дождя-то не было уже несколько дней, – мелькает вдруг на периферии его сознания. Это… это ведь не вода. Это… это… о, Боже…. – О, Боже, – стонет он уже вслух, и лежащая перед ним фигура вздрагивает, открывает затуманенный болью огненно-золотой глаз. – Н-не сссовсссем…, Ангел. – Бледные губы растягиваются в слабом подобии усмешки. – Х-хотя нассс… легко… ссспутать…. – Кроули, – выдыхает он, но ласковый укор в его устах превращается в сдавленный полуплач-полусмех. А затем взгляд его скользит вниз, на тонкую, вздымающуюся грудь, изуродованную страшной зияющей раной, рваные края которой все еще дымятся, потрескивают от ангельской силы, продолжающей пожирать демоническую сущность даже после того, как само небесное оружие уже давно из этой раны было извлечено. – Ох, дорогой мой…. Он протягивает к ране руку, расправляет дрожащие пальцы над обожженными ее краями, собирая собственную силу, чтобы попробовать– – Ссстой… не… не надо…. – Ледяные, запачканные кровью пальцы скользят по его собственным, бессильно отталкивая их в сторону. – Они зна… знали, шшшто ты… придешшшь. …Могут… п-под…сссматривать. Им ну…нужен… только предлог…. – Мне плевать! – Он яростно трясет головой. Вновь упрямо призывает свою силу. Кроули уворачивается от него, издав резкий, искаженный болью крик. – Н-не будь и-идиотом! – злобно шипит он, загнанно и тяжело дыша. – Я д-демон. В...враг. Они т-тебя иссспытывают…. – Кроули, я– – Они зассставят тебя Пасссть! – Отчаянный крик срывается на жуткий, булькающий хрип, и Кроули вдруг резко, лихорадочно глотает ртом воздух, выгибаясь как в судорогах, и заходится мокрым, раздирающим грудь кашлем. Азирафель действует тут же, не задумываясь. Обхватывает руками долговязое, дрожащее тело, поднимая Кроули с земли и прижимая к своей груди. Демон корчится в его объятиях, бьется в конвульсиях. В его широко распахнутых глазах плещется внезапный, непонятный Азирафелю страх. Затем он дергается куда-то вверх, издает очередной мокрый, харкающий звук, который будто смещает что-то у него внутри, обдав Азирафеля брызгами ихора и крови. Кроули жадно, как утопающий, глотает воздух и обмякает без сил на груди Азирафеля. Азирафель сидит, не шелохнувшись. Только грудь его вздымается от страха при виде тонкой черной струйки, которая вытекает из уголка рта Кроули. Глядит завороженно, как эта струйка медленно, неровно ползет вдоль острой линии подбородка, стекает вниз по длинной, бледной шее…. – Кроули? – Он сглатывает, борясь с жалобной дрожью в голосе. Обнимает демона крепче. – Кроули? Длинные ресницы вздрагивают в ответ, как крылышки пойманной бабочки. Медленно, с трудом приподнимаются, открывая взору два затухающих янтарных омута. – Шшшесссть тысссяч лет…, – доносится до Азирафеля еле слышный шелест слов, – …и вот шшшто понадобилосссь… шшштобы ты меня… обнял. – Губы Кроули искривляются в гримасе усмешки, обнажая запачканные ихором зубы. – Н-надо было… напоротьссся на меч… раньшшше…. И Азирафелю хочется на него кричать. Хочется сказать ему, чтоб перестал говорить такую чушь. Хочется признаться, что он жаждал обнять его уже многие тысячи лет, но все боялся уступить своим желаниям. Что он был глупцом, трусом и глупцом. Что он любит его. И любил. Ах, как же сильно он его любил! Но слова не идут. Слова застряли где-то глубоко в горле, и душат его, и разрывают саму его сущность. – Кроули, – хрипит он, пытаясь пробиться через это невозможное препятствие, прижимая дрожащую руку к ледяной, мертвенно-бледной щеке. И это мольба, это звучит, как мольба, только он сам не может понять, о чем он молит. Кроули понимает. Кроули ведь всегда понимал его лучше, чем Азирафель понимал себя сам. И по губам Кроули скользит печальная, прощальная улыбка. А потом Кроули закрывает глаза, зарывается лицом в его ладонь. – Руки у тебя… мягкие, – шепчет он, едва щекоча своим дыханием кожу Азирафеля. – Я т-так и… зззнал…. Он выдыхает, медленно и слабо, выпуская новую струйку ихора из приоткрытых губ. И затихает. И слова, которые наконец вырываются из горла Азирафеля отчаянным потоком мольб и признаний, разбиваются об эту мертвую тишь и тают во все сгущающихся сумерках. Не утихает только один единственный звук – беспорядочное, прерывистое биение его земного сердца, своим стуком отбивающего беспощадный осуждающий приговор: Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно….