al ritmo del dolore.

Вас обманули. Вас заперли в четырех зеркальных стенах, и вы думаете, что балет — это весь мир, что человечество делится на тех, кто на сцене, и тех, кто в зале.*

      Кофе, несмотря на свою чудодейственную силу, никогда особо не помогал ей справиться с сонливостью и дикой усталостью после четырех часов беспрерывной тренировки. Она могла выпить до восьми чашек в день в перерывах между занятиями, но это вызывало дикую головную боль, и вскоре пришлось отказаться от этой затеи. Муза ненавидела себя за эту слабость, которая мешала ей нормально жить. По ночам её терзали жуткие кошмары, шипами вонзаясь в мягкий податливый разум, абсолютно не защищенный от чужих вторжений.       Она ненавидела проигрывать.       Её комната в академии оставляла желать лучшего. Номер был маленьким: здесь хватало места только на кровать, маленький шкафчик и небольшой письменный стол у окна. Мебель занимала всё свободное пространство, из-за чего Муза начала замечать у себя признаки клаустрофобии. Большинство студентов жили по 2-3 человека в одной комнате, но она не жаловалась на одиночество: у неё всегда были наушники и плейлисты на все случаи жизни. К тому же, как отреагировали бы соседи, услышав посреди ночи её крики? Она пила кофе, чтобы не видеть сны, которые искажают истину реальности, будто смотришь в кривое зеркало. Ей хватает лжи, которую она твердит сама себе.       Капли дождя ударялись о стекло, создавая фоновый шум для мыслей. Поздняя весна всегда радовала её: нет ярких солнечных лучей, приторного запаха цветов, лишь влажный воздух и легкий туман, закрывающий верхушки деревьев. Облака столпились вокруг здания, куполом легли на крышу, создав своеобразный воздушный пузырь, только без радуги. Муза подняла голову с подушки, лениво проводя рукой по распущенным волосам, и опустилась на пушистый ковер. Едва открыв глаза, она уставилась в узкое окно, которое выходило на небольшую площадь, где обычно тренировались ученики. Сейчас, конечно, там никого не было. Кроме дождя.       Фиолетовый свитер поверх гимнастического болеро, шорты и гетры — типичная форма для занятий, без которой тебя выставят за дверь. Непослушные локоны она собрала в два пучка, зафиксировав острыми шпильками. Накинув на плечо спортивную сумку, Муза направилась к выходу и вдруг застыла, сжав руки в кулаки. Она опустила голову вниз, быстро заморгала, будто желая удостовериться, что всё это по-настоящему. Иллюзии съедали её, и когда-нибудь она перестанет отличать реальность от снов.       Шаг за шагом, и станет легче.       Муза медленно спускалась по винтовой лестнице, осторожно касаясь каждой ступеньки. Невесомо, тихо, словно призрак. На стенах висели старинные гобелены и портреты известных исторических деятелей, даже времен Эпохи Возрождения. Она скользила пальцами по холодным перилам, стараясь больше не останавливаться на пути.       Зал почти всегда открыт. Месье Ришар, кажется, никогда не ложился спать: нередко его удавалось застать на крыше или во дворе школы. Он считал, что сон лишь мешает ему «проникнуться искусством», поэтому преподаватель не запирал дверь. Иногда за него это делала мадам Виллари, невзлюбившая весь класс в первый же учебный год. Что они сделали не так, увы, не выяснили, хотя казалось, что она зла на весь мир без какой-либо причины.       Муза дернула ручку двери, с облегчением вздохнув, потому что в этот раз у «химеры» не было времени проверить все кабинеты. Пустой зал с деревянным полом и зеркалом во всю стену — единственное место, где можно забыть о своих проблемах. Сумка приземлилась на лавочку, она достала наушники, второй рукой сняв блокировку экрана телефона. Наготове утренний плейлист, состоящий преимущественно из классики и кантри. Муза закатала рукава свитера и положила ногу на станок, делая растяжку. В ушах заиграло фортепиано, за которым последовала виолончель вместе с другими инструментами симфонического оркестра.       Тогда она закрыла глаза, вслушиваясь в ритм мелодии. Плавно поднимала и опускала ногу, тянулась к кончикам пальцев, попутно отбивая темп по станку, будто по клавишам. Резкие движения головой — так Муза выражала высокие ноты. Музыка поглощала её, занимала пустой сосуд, наполняла до верхов, и хотя бы сейчас она не чувствовала себя, как выжатый лимон. Энергия захватывала её, струилась по венам, заставляла твердо стоять на ногах, будучи единственным канатом, удерживающим её от падения в пропасть.       — Сколько?       Муза опустила наушники, но не повернула голову: ей и не нужно было. Она прекрасно знала, кто по сторону фонового шума.       — Две, — сухо ответила девушка, тяжко вздыхая.       Снова эта ухмылка. Муза готова поклясться, что может услышать её. Каждое утро он приходил позже неё, и с каждым разом у неё было всё меньше времени на уединение. Будь её воля, она бы занималась в комнате, но там слишком мало места. С того момента, как Ривен начал замечать её ранние тренировки, он стал спрашивать, сколько симфоний она успела прослушать до его прихода. Муза не пыталась разузнать, почему он приходит сюда, стараясь успеть до её прибытия, потому что знала, что наткнётся на пару саркастичных шуток и не более того.       — Скоро побью твой рекорд, — с усмешкой произносит Ривен, приземляясь на пол и облокачиваясь спиной к холодной стене.       Этого она и боялась. У неё было некое преимущество, потому что ей принадлежали драгоценные минуты одиночества и спокойствия, которыми не обладал никто. Муза хотела как можно дольше жить в этом маленьком мире, среди зеркал и музыки. Ему не дозволено нарушать хрупкую идиллию умиротворения, и ей надоело терпеть вмешательство в её жизнь.       — Больше не приходи сюда так рано. Занятия начинаются в восемь, — твердо сказала Муза, крепко держась руками за станок, как будто сейчас она могла провалиться сквозь землю.       — Только не говори, что тебе наскучила моя компания, — обиженно ответил Ривен, доставая из кармана толстовки пачку сигарет. Виллари опустошила практически все его запасы, но пара коробок были спрятаны в надежном месте.       Закатив глаза к потолку, Муза покинула излюбленное место у станка и подошла к нему, нагло отбирая «запрещенный продукт». Мало того, что она не переносила сигаретный дым, так этот придурок ещё решил курить в помещение, куда через час нагрянут студенты, а затем и преподаватель. Вот бессмертный.       — Да какого черта?       Муза ловко перекидывает её из одной руки в другую и прячет за спиной, что он не успевает уследить за её действиями. В конце концов, упаковка летит в мусорку, которая так удачно стояла у входа. Но вместо проявления гнева Ривен тяжело вздохнул и замолчал, стараясь скрыть толику разочарования: опять она помыкает им. Делает всё, что вздумается. Даже в танце она руководит его движениями, говорит, что не попадает в ритм, когда он не замечает своих оплошностей. Муза требовала слишком много от себя и окружающих, в частности от партнера, который с ног валился после урока, если её в очередной раз что-то не устраивало. В какой-то степени он восхищался её стремлениес к идеалу, но не в ущерб себе.       — Перестань приходить сюда, и я не скажу мисс Даулинг, где ты прячешь алкоголь, — продолжает она, выжидающе глядя на него.       — Когда же ты смиришься с тем, что не можешь контролировать всё и всех? Слышала про свободу воли? — задыхаясь от возмущения, произносит Ривен. Он никогда прежде не спрашивал об этом напрямую, понимая, что зайдёт на неизвестную территорию, где правила снова устанавливает она.       — А когда ты прекратишь вести себя как придурок и осознаешь, что образ плохого парня тебе не идёт?       — Отвечать вопросом на вопрос не очень вежливо, Муза. — Переходит на шепот, чтобы не сорваться на крик. Её уловки и уход от темы уже изрядно поднадоели.       Когда он приближается непозволительно близко, наклонившись к её лицу и заглянув в испуганные карие глаза, она резко отстраняется и удивленно хлопает ресницами, на секунду побывав в тумане. Она колеблется, но тут же поудобнее садится в позу лотоса, скрестив ноги. Даже небольшая физическая нагрузка помогает ей сдерживать эмоции.       За годы совместного обучения он выучил все её трюки. Ривен читал её как открытую книгу, пока она этого не подозревала. Ей стоило бы укрепить кирпичную стену, преграждающую путь к настоящей сущности, которую, признаться, даже он никогда не видел. Лишь обрывки, но этого было вполне достаточно, чтобы понять: маски носить могут все, и порой они куда убедительнее истины.       — Тебе необходимо время здесь, — он неожиданно прервал тишину, подметив чересчур долгое молчание собеседницы, — но хватит делать вид, будто только ты имеешь право на одиночество.       Муза не могла верно истолковать фразу. Он намекал на её излишнюю отстраненность или тот факт, что ему так же некуда идти?       — Ты не можешь просто уйти? — опустив голову, сказала Муза, надеясь, что на этот раз он послушает её. Ага, как же.       — Позволь дать совет. Если хочешь побыть одна, иди на крышу. Там уж точно никто тебя не потревожит, кроме самой себя.       — Мне хорошо здесь, и я не собираюсь никуда уходить.       — Ты эгоистична. — Он резко поднялся на ноги, и в этот момент она действительно испугалась. Не его, а этих слов.       — А ты заносчивый и самовлюбленный идиот, — прошипела Муза, саркастично улыбаясь. Она оставалась на месте, до боли стиснув руки в кулаки.       Он рассмеялся. Просто так. Она оскорбила его, а он даже не ударил в ответ.       — Ты права. Но мне хватает духу признать это, в отличие от тебя.       Его голос эхом отразился от зеркал, когда он захлопнул дверь.