Зеркало

«Выразивши благодарность за помощь и участие в моей судьбе с 1995 года, любезный сеньор, по сердцу мне было бы услышать, что поиски Вашей Милости в последнюю нашу встречу увенчались успехом. Прошу Вашу Милость простить мою опрометчивость и наглость, пренеприятную и досадную оплошность, кою я допустила при личном знакомстве. Впредь обещаюсь не пренебрегать вашим гостеприимством, приношу Вашей Милости свои глубочайшие извинения и высылаю скромный дар, во избежание недопониманий, дабы не породить между нами вражды. Писано в понедельник, ANNO 2005. P.S. Ежели писано с ошибками, прошу прощения Вашей Милости, ибо электричества по сей час не подали, а глаза годами не исцелить даже нам». Письмом она осталась недовольна: почерк нервный, пальцы отвыкли от вязи линий - отец бил бы ее по рукам за подобное безобразие. Авторучку Тереза не понимала, а карандаш крошился, писать ими ей не нравилось, но гусей в этом доме не было отродясь, чего уж мечтать о перьях? К письму Тереза приложила рисунок старой золотой статуэтки в красках, в трех измерениях. С печатью не то дерева, не то паука в основании. С этой маленькой пирамидкой Тристан отправил ее в многовековой сон, а, раз в музее ее не нашлось, возможно, сеньору Бывшему Директору будет интересно. Либо же он повеселится за счет наивнойя Терезы. Аккуратно запечатанный конверт она передала Карлосу и попросила доставить через Лауру сеньору Бывшему Директору Музея. Имя его Тереза никак не могла запомнить, и предпочла не упоминать вовсе. Было бы неуважительно допустить ещё одну глупую ошибку. Это время, эта эпоха глупой заставляли её чувствовать себя ежечасно. Бесполезной, неразумной, нелепой и неуместной. Лишь в двух местах, в двух ипостасях она забывала о том, что мир обогнал её почти на пять столетий. На сцене бара, где она пела по вечерам песни, которых не помнят смертные, она становилась «одной из». Причастной. Женщина в черной шляпе со старинным музыкальным инструментом в руках. Достаточно странная, чтобы вынести бредни бедняги Карлоса, но и к лучшему. Пускай хоть до второго пришествия донимает её привидениями и Атлантидой, лишь бы в другое время она продолжала нам петь. В иные ночи Тереза была необходима маленькой комнате, книгам и загадкам, расставленным прошлым. Когда сеньор Директор Музея привел ее в затопленный город, стоя у черного саркофага она надеялась, что под обсидиановой крышкой мерно бьется сердце кого-то из братьев. Или, быть может, сердце самого Учителя. Но Учитель же и рассказывал ей о древних, о Допотопных, что отошли ко сну в ожидании часа конца. Можно совершить оплошность и позволить себе надежду. Но нельзя позволять себе роковых ошибок и пытаться вскрыть каждый подозрительный саркофаг. Тристан мертв. Директор Музея - одержим мумиями и лелеет их, как дракон, хранящий сокровище. Сколько он успел узнать о Терезе, пока она оставалась в его загребущих руках? Она бы холодела, если б могла, при мысли, как непростительно далеко зашел в своих исследованиях этот господин. В дневниках она зовет его «самым возмутительным Извергом из всех, о которых ей доводилось слышать» и ставит, о ужас, несколько восклицательных знаков. Дважды он оскорбил её, а на третий раз предложил посетить театр, будто бы ей не знакомы дворцовые постановки или, пусть даже и деревенский, спектакль. На самом деле, Тереза жалела, что отказала, и утешение находила в слабом оправдании, что согласие на столь непристойно сделанное предложение уронило бы её достоинство. Что осталось от твоего достоинства, девочка, после всех этих лет, исследований, рук, опытов и анализов, через которые ты прошла? Что ты помнишь вообще? В чем уверена? В голове у нее подернутая холодной пленкой каша. Ночи она проводит над картами, которыми любезно поделилась Сабель (Тереза не разбирается в принтерах, спутниках и глобальных сетях, где, по словам Сабель, варится информация). Неразгаданные загадки не дают ей спокойно существовать. Сегодня Тереза дала слабину и заглянула, куда не следовало. Ледяные, налитые кровью глаза уставились на нее с отражения, упрекая в слабости ума и отсутствии стержня. «Никчемная бесхребетная тварь, ты забыла, как сильна в тебе кровь Отца? Как приказы ломают спины, врезают в головы верные мысли и избавляют от лишних сомнений». Сухие губы зеркала обнажают в ответ ликующий звериный оскал. «Верно. Ты не желаешь помнить. Его - называешь Учителем, себя - способной ученицей, грезишь тем, что навязано Узами крови, приказами и слепым обожанием». — Перестань, — Тереза едва шевелит губами. «Слушай. Слушай меня. Больше некому затыкать нам рот. Больше нет уголка, где твоей немощи спрятаться. Ты же даже с картами не справляешься, что говорить обо мне? Твои знания - фикция. Ты устарела. Ты - ровно то, что ты есть. Пустое место, возомнившее себя... кем? Ученая женщина? Что за вздор!» Тонкая кожа натягивается на ключицах и кулаках до трещин, и пока Тереза не видит, тот, другой, тянется к канцелярским ножницам на полу. «Глупышка. Ты и сдохнуть до конца не можешь, и все упираешься, веришь в него. Пора повзрослеть, малышка. Твой Учитель бросает тебя каждый раз в яму голодным волкам и уходит. Дерево, выращенное для растопки». — Закрой рот. «Твои знания не имеют ни ценности, ни смысла. Ты слаба перед миром, который изменился так сильно, что даже по тебе щелкнул зубами. Что ты знаешь? Что ты знаешь о жертвах, которые приносил Тристан? Думаешь, это в его-то подвалах не держали людей? Ты не помнишь, что творил он с нами и даже с твоими братьями? Это не жрец Манко сжимал в нетерпении нож и медленно, тупым лезвием тянул твою кожу от уха до уха». «Что ты знаешь о кровотоках мира, что берут начало в Золотом храме Куско? Помнишь, Манко рассказывал сказки про Инти, своего Бога солнца, и о том, как в дикарской столице однажды упадет золотой клин? Он говорил о святых мертвецах, в чьих каменных венах плещется божья кровь, и о многом еще, что твоя бесполезная голова забыла». «А обо мне ты что знаешь? Манко ведь говорил тебе, как легко уничтожить дерево без корней и как много с него можно взять. Ты не слушала Манко. Ты глотала ложь своего «отца». «Посмотри». Зверь срывает с себя растянутую футболку Карлоса и кидает Терезе в лицо. «Посмотри!» «Что ты знаешь о символах и письменах, которые твой Учитель вырезал на нашей груди? Ты так долго все отрицаешь, Тереза, что и дальше и дальше и дальше толкаешь себя от разгадки в пропасть». «Куда все ушли?» «Тебя бросили». «Давай поменяемся?» «Я сломаю всем спины, врежу в головы дураков верные мысли и избавлю тебя от лишних сомнений». «Я тебе помогу». Она чует дурманящий запах крови, и ноги подкашиваются, как дважды подкашивались у жертвенного алтаря. Незнакомая рука сжимает лезвие ножниц и чертит по контуру улыбку на горле. — Я тебе помогаю. Давай вместе помнить, как Тристан продавал своих детей за знания жреца Манко. Давай никому не спустим с рук оскорблений. — ¡Dios! ¿Vas а callarte? Прекрати! — Тереза хватается за голову, очки падают на пол. Она знает, как на время убить в себе зверя. Терпи. — Pater noster, — дрожащим шепотом давится она, — qui es in caeli... Зверь ревет, и Тереза на сиплом выдохе руками бьет зеркало, умываясь осколками. Пахнет паленым мясом. Среди комнаты, устланной бумагами и картами, которые отправила вчера ночью Сабель, Тереза стоит на коленях совсем без одежды, сжимая в кулаке тупые канцелярские ножницы. От Куско вся карта Перу исчерчена паутиной кровавых линий, буквами и алхимическими символами. Точно такие дымятся на теле Терезы после произнесенной молитвы. Холодная чёрная кровь ленивыми толчками вываливается из раны на горле, как гной. Голос Карлоса ее отрезвил. — Слушай, Тесс, — он говорил с ней через закрытую дверь. Раз случилось, Карлос ввалился к ней, когда Тереза переписывала знаки с груди, и теперь не входил без приглашения. — Я передал письмо, и еще тут тебе вот. — Он пропихнул под дверь два листка бумаги. — Сабель тебя приглашает, ну и... Ты говорила, что скучаешь по танцам. Это, конечно, не то, что раньше, не вольта или как там ты говорила. Ты их назовешь неприличными, но они веселые. Это вечерняя школа. Первое занятие бесплатно. Подумал, тебе будет интересно. И, знаешь, когда зашел в тупик, полезно иногда отвлечься на что-то другое. Осколки зеркала под ногами наперебой пищат: — Накорми нас! Она тяжело поднимается. Час уйдет, чтобы незаметно от Карлоса смыть следы крови, с зеркалами же особый случай. Иногда в этом доме они разбиваются. Час уйдет на охоту. Она начинает думать, что сеньор Ортега прав, и ей нужно отвлечься. Вот, Тереза подходит к окнам небольшого кафе, незатронутого землетрясением. Внутри горят свечи (электричества так и не было), столы сдвинуты к стенам, а людей почти не осталось. Кто же будет учиться танцам глубокой ночью, не правда ли? Тереза хватается за дверную ручку, готовая хотя бы записаться на следующий раз, взгляд выхватывает из полумрака молодого учителя. Он машет рукой и бодро улыбается ей, будто не ночь на дворе, и он совсем не устал. Она делает шаг навстречу и вежливо опускает глаза, чтобы случайно заметить свое отражение в полированных плитках на полу, в зеркальной стене за баром, в больших деревянных окнах. Тереза видит, как ярко среди людей горит силуэт её зверя. «Они смотрят. Они видят. Глазеют. Они... Пялятся. ЗАСТАВЬ ИХ ОСЛЕПНУТЬ!» Шаг назад. Дверь предательски хлопнула по спине. Тереза споткнулась, едва не упав, очки съехали с носа и ударились о деревянный пол. — Стойте! Она спрыгнула со ступеней и побежала. Переулок за переулком слепо мчалась, ругая себя за то, что полезла туда, где чудовищу места нет. Ведь не станет же волк облачаться в овечью шкуру лишь за тем, чтобы отвлечься от неудач. Погоня. Ей дышат в спину. «И кто здесь хищник?» Под фонарем, где обычно они с Исабель встречались, Тереза застыла. — Вы обронили. - Голос учителя танцев не дрожал. Голос был обеспокоен, но улыбался. - Правда, стекло треснуло. Молодой мужчина, не глядя в глаза, протягивал ей очки. — Жалко, — только и выдавила Тереза. — Спасибо. Но учиться я к вам не пойду. Он подбоченился, вежливо склонив голову: — А мне очень нужны ученики. Можем попробовать прямо здесь, вы подумаете, а потом снова приходите. Вам понравится. «Напои меня». Её зверь в ответ растянул губы Терезы в хищном оскале: — Вам тоже.