Дугромы? Какой дурак только придумал

— А чё ты только Юльку рисуешь? Нравится, что ли? Спрашивает Гром, откусывает почти половину шавермы (без картошки взял, молодец), пытливо косится на Дубина. Взлохмаченного, будто из какой-то задницы выдернутого, со слегка съехавшими очками и ссадиной, оставленной одним хмырём с недавнего дела. Косящего в ответ, но мимолетно, скрепляющего пальцы, пожимающего плечами. — Она красивая, яркая, умная. — Про последнее ты загнул, конечно. Юля хитрая. Вот это точно тебе скажу. У Грома соус на щеке, почти у самых усов, задумчивый взгляд в далёкие дали поверх старых крыш и разбитые — чуть ли не в мясо — костяшки. Непонятно, к слову, зачем. В той потасовке Дима бы и сам справился, подумаешь, губу разбили. Но Гром как всегда помог. Со всем, чем только можно. Повыбивал в отместку пару десятков зубов, привёл в свой чердак, будучи по виду крайне сомнительной личностью. Напоил кипятком и им же обработал рану «от заражения», пока Дима тупо уставился на разбитые костяшки, пятна крови, измазавшие и кожу, и рукава куртки, всеми силами остужал ошпаренный язык — задача крайне затруднительная, особенно при наклеивании пластыря. А после выгнал на два-три дня выходных. Это только на следующей неделе Дима узнал, что та банда незаконно торговала крысами и калымила в местных портах. И люто вспыхнул виной, потому что майор продолжал щеголять разбитыми костяшками, обрабатывали которые явно только кипятком. — Да, я знаю. Игорь прикончил шаверму в два укуса, облизал пальцы и глянул на Дубина, у которого в пластмасске дымился отвратительный кофе. — Всё так дерьмово? — Нет. С чего ты вообще так решил? — Ну как. Сам посуди. Рисуешь только Юлю, много думаешь и бурду свою не пьёшь. — Я не только её, вообще-то, рисую. — Местность и портреты «пацанов» не считаются. — И не только это. — Только не говори, что у тебя имеется блокнот с моей рожей. — Имеется… — Что? — Что? Гром смотрит серьёзно, пристально, обхватив запястье, сгорбившись. И лишь слегка надеясь, что ему послышалось. — Да, есть. У тебя потому что.… Ну, лицо интересное. Скуластое, и брови вечно хмурые, и нос странный, то ли картошкой, то ли курносый… — Всё, понял, не продолжай. Покажешь? — А? Что? Гром берёт из неподвижных тёплых пальцев стакан, делает глоток, морщится, возвращает обратно. В офисе кофе тоже не арабика, но его хоть пить можно. Щёлкает перед стёклами очков. — Рисунки с моей физиономией, говорю, покажешь? — Да, ага… Отвечает Дубин неуверенной улыбкой. Краснеет, когда чужая рука, крепкая, с разбитыми костяшками, ложится впритык с собственной. Довольная Юля жмёт стоп на дисплее мобильника.