Сто двенадцатый

…Волкам, чтобы быть волками, не нужны никакие правила. Терри Пратчетт

Война не отпускала. Минуло три месяца после финального боя в Хогвартсе, но война не отпускала Гермиону. Довоенная жизнь вдруг стала казаться нереальной, а в этой — новой, мирной — жизни она себя не видела. Лето прошло среди хогвартских руин: восстанавливая школу, где все началось и закончилось, Гермиона дышала тем, что пронизывало ее сны и мысли. Там она чувствовала себя на месте... в себе. Рон не понял бы ее; он удивительно органично вошел в мирную жизнь, сбросив с себя войну вместе с походной курткой. Конечно, его мучили кошмары — как всех, и, как все, он испытывал горечь непоправимых потерь. Но Рон смотрел в будущее с надеждой и оптимизмом, а Гермиона... Когда он заговаривал — то смущаясь, то светясь энтузиазмом, — о предстоящей свадьбе, ее тянуло выброситься из окна. Разумеется, она не говорила ему об этом: ей не хотелось ни обижать Рона, ни выглядеть сумасшедшей. Ей хочется лишь немного времени и покоя, вот что отвечала она — мягко и тактично, стараясь не думать об окне. В сентябре Джинни отправилась заканчивать Хогвартс. Гарри, Рон и Гермиона проводили ее на вокзал, а по дороге домой Гермиона озвучила свое решение: она хочет работать аврором. Как Гарри... Нельзя сказать, что Рон был доволен, скорее — удивлен. Служба в аврорате не вязалась в его сознании с покоем, о котором говорила Гермиона, и с ее мягкими улыбками. Конечно, он не стал ей препятствовать, но она видела настороженность, поселившуюся в его глазах. Этой настороженности не было прежде... Но он бы не понял, попытайся она объяснить. Гарри — понял, по крайней мере Гермионе так казалось. Понял и помог. Многие полагали почему-то, что Гарри Поттер возглавит Министерство, но он искренне считал, что семнадцатилетний министр — это и в волшебном мире смешно и неправильно. Гермиона уверяла, что это — его будущее, потому что по-настоящему хорошо управлять людьми может лишь человек, тяготящийся властью, но не жаждущий ее. Гарри посмеивался, но она упорно оставалась при своем мнении. Свое восемнадцатилетие Гермиона встретила уже стажером; в октябре, зарекомендовав себя наилучшим образом, была переведена в статус аврора. Гарри утверждал, что это формальности, но она настояла на том, чтобы начать, как все — с самого начала. А в ноябре, во время одного из ночных дежурств, выйдя за кофе, она встретила в коридоре заключенного номер сто двенадцать. Гермиона не могла сказать точно, когда сто двенадцатый прочно занял место в ее мыслях, но та первая послевоенная встреча заворожила ее. Когда-то очень давно, в той жизни, которая казалась сейчас нереальной, когда сто двенадцатый был Люциусом Малфоем, блистательным и надменным, он смотрел на нее, маленькую маглорожденную, как на грязь, прилипшую к его дорогим ботинкам из змеиной кожи. И в том коридоре Гермиону поразило одно: прошли годы, мир перевернулся... Люциус Малфой потерял имя, получив взамен унизительный порядковый номер. А его взгляд остался прежним. Словно он до сих пор хозяин жизни, а она — грязь на его подошвах. Грязь... Гермионе понадобилось все ее самообладание, чтобы оторвать ноги от пола и не стоять столбом. Взгляд Малфоя пригвоздил ее к стене, как бабочку, и она поняла: его глаза все же изменились. Без привычного светского лоска, которого он лишился еще во времена ставки Лорда в мэноре, Малфой стал похож на одичавшего пса. И порода его была волчьей, и таким же был взгляд. Не просто полным презрительного превосходства, но — хищным и голодным. Один из конвоиров подмигнул Гермионе, не заметив ее оцепенения. Она кивнула в ответ — это был Вик Берджесс, аврор со стажем чуть больше ее собственного. Выпускник Хаффлпаффа, он был старше Гермионы на два года и обладал легким нравом и доброй душой, так что они быстро подружились: вместе ходили обедать и выручали друг друга по мелочам. Сто двенадцатый споткнулся на ровном месте, и Гермиона невольно посмотрела на разбитые опорки, служившие ему обувью. Совсем не похоже на те блестящие ботинки, подумала она, поразившись: какого черта она до сих пор помнит о Малфое такие мелочи? Второй конвоир грубо дернул сто двенадцатого за плечо и толкнул вперед, буркнув: «Смотри под ноги, ты». Топот тяжелых сапог и шарканье малфоевских башмаков удалялись, пока в конце коридора не хлопнула дверь, а Гермиона все брела в другую сторону в глубокой задумчивости. Она всегда гордилась отменной памятью, но даже под страхом мучительной смерти не вспомнила бы, во что был одет Артур Уизли на позапрошлое Рождество, или какую прическу носила Ромильда Вэйн на третьем курсе. Змеиные ботинки Люциуса Малфоя, его темно-зеленая (почти черная, в тени она была действительно черной, но на самом деле зеленая) мантия, застежка из переплетенных змей, эбеновая трость, оттенки длинных волос в солнечных лучах, пробивающихся сквозь пыльное окошко «Флориш и Блоттс»... Лента в этих волосах, стянутых в хвост, в хижине Хагрида — когда Малфой стоял к ним спиной, а она, Рон и Гарри боялись вздохнуть, спрятавшись под мантией-невидимкой... Запах сандала — да, даже запах. И чертовы змеиные ботинки! Все это намертво врезалось в память, а Гермиона не знала, не думала об этом — никогда. С той ночи она стала встречать сто двенадцатого чаще, удивляясь совпадениям ровно до тех пор, пока не призналась себе: она ждет этих встреч. Не ищет — зачем? — но ждет. Она искала точек соприкосновения с войной, а Малфой был олицетворением войны. Малфой в кандалах и под номером — воплощением торжества добра над злом. Но волчий взгляд отравлял вкус победы, не давал покоя. Малфой начал сниться ей по ночам, а на дежурствах Гермиона прислушивалась к шагам за дверью и научилась безошибочно узнавать его. Этот болезненный интерес пугал ее больше, чем тяга к войне. Гермиона часами анализировала собственные порывы, но заставить себя обратиться к специалисту не могла. Рассказать о волчьем взгляде Малфоя? О змеиных ботинках? О причудливой избирательности своей памяти? Да нет, бросьте. Гермиона Грейнджер в состоянии управиться с собственным рассудком. Ей просто нужно время. Об этом она и Рону говорила — немного времени... Вот и все. В канун Рождества была не ее смена, но тот, кто должен был дежурить, заболел, а остальные отпросились: каждый хотел встретить праздник в кругу семьи. Рождество девяносто восьмого было особенным — первым после победы. Министерство лихорадило: все — от стажеров до министра — поддались предпраздничному очарованию. На улице было снежно и слегка морозно, камины увиты гирляндами, а над головами служащих яркими птичками сновали праздничные служебные (да и не только) записки, то и дело рассыпая конфетти в лифтах. По этому поводу не стихала веселая ругань; люди с разноцветными кружочками в волосах стали привычным явлением. Рождественское дежурство с Гермионой делили Вик и Картер — второй ее приятель, авроратский колдомедик. В свои двадцать два Картер Гриффин был очень талантлив и подавал большие надежды. Глядя, как он выковыривает конфетти из спутанных черных кудрей, Гермиона пыталась представить его крупным специалистом в Мунго или даже где-нибудь в Европе и давилась смехом, когда Картер, грозно вращая глазами-маслинами, обещал заправить слабительным зельем кофейный автомат, установленный по инициативе Артура Уизли и моментально завоевавший популярность. Они собирались посидеть небольшой, но теплой компанией после полуночи — с глинтвейном и сладостями, — когда трудоголики из сектора допросов угомонятся. Те и в рождественскую ночь не желали обойтись без работы, видимо, чтобы заключенные не заскучали... Уже стемнело, когда в комнату отдыха, где Гермиона заканчивала наряжать маленькую елку, ворвался взъерошенный Вик. — Что случилось? Чего ты такой недовольный? — Гермиона хихикнула, взглянув на всклокоченные русые вихры. Обычно Вик подолгу приглаживал их перед зеркалом, собирая смешки и подколки сослуживцев. — Ты похож на бешеного воробья, ты знаешь? — Аиша, — простонал Вик, еще больше взлохматив волосы. — Она все-таки уезжает на Рождество. И если я не подскочу сейчас на вокзал, мне конец. Гермиона сочувственно посмотрела на него, изо всех сил сдерживая смех. Да, Аиша — девушка Вика — определенно могла вычеркнуть его из своей жизни, покинув Лондон. За их отношениями с неослабевающим интересом и азартом следила половина аврората. Гермиону раздражала взбалмошная восточная девица, но чувства Вика она уважала, а тот был влюблен до умопомрачения. — И... что же? — спросила Гермиона осторожно, глядя, как Вик складывает руки в умоляющем жесте. — Ты не приглядишь за сто двенадцатым? Я бы ни за что не стал грузить тебя этим, но, сама знаешь, из дежурных сегодня только ты, и... От природы живое лицо Вика дышало такой искренней надеждой, что Гермиона не сдержала улыбки. — Пригляжу, конечно. А кто там у нас? Вик посмотрел на нее встревоженно: она безмятежно взмахивала палочкой, добавляя на елку мерцающих гирлянд. — Сто двенадцатый?! Ты шутишь, детка, это же наша звезда: Люциус Малфой собственной персоной. Рука с палочкой замерла, незаконченная гирлянда закачалась на ветке. Гермиону пробрала дрожь. «Сотый» список был не так уж велик, чтобы не помнить самых ярких имен. Какого черта она забыла? Это что-то психическое, точно. Вытеснение или как-то там еще. Разум пытается оградить ее от Малфоя, пряча поглубже в подсознание признаки его существования. — А, ну... да, конечно. Конечно, что это я... Ей даже удалось выдавить вполне правдоподобную усмешку, которую легковерный Вик принял за чистую монету. — Заработалась? Ну ничего, смены осталось всего ничего. Спасибо, Гермиона, ты не представляешь, что ты для меня делаешь, постараюсь вернуться пораньше, полчаса-час, обещаю... — Идем уже, — засмеялась Гермиона, хотя противная дрожь внутри не унималась. — Где ты его оставил? — Как всегда, в конце коридора, ну, та комната, — возбужденно тараторил Вик, пока они шли по коридору. — Я бы просто запер его там, но ты же знаешь инструкцию... Гермиона знала инструкцию от и до. Заключенных «сотого» ранга категорически запрещалось оставлять без надзора в камерах, не говоря о комнатах для допросов. По сути, Вик нарушил правила, выйдя даже на пять минут, пусть он и запер дверь — ключами и заклинаниями. И сменять друг друга вне установленного графика авроры тоже не имели права, но... В те странные послевоенные месяцы они многое прощали друг другу. Вик снял с двери заклятия; спеша и чертыхаясь вполголоса, отпер замок и вошел первым. Гермиона замешкалась на пороге, глубоко вздохнула, чтобы обуздать колотящееся сердце, и шагнула следом. Малфой стоял к ним спиной, глядя в ненастоящее окно, и не шелохнулся при звуке открываемой двери. — Ну... вот, — махнул в его сторону Вик. — Все должно быть в порядке. Сто двенадцатый у нас обычно молчит, — он повысил голос, покосившись на Малфоя, — прикидывается глухонемым и делает вид, что вокруг никого нет. Так что совсем необязательно с ним разговаривать, — добавил Вик, снова повернувшись к Гермионе. — Я справлюсь, Вик, — мягко сказала она, скрывая досаду. Внезапно в ней вспыхнуло острое желание послать его к чертям, напомнив об инструкции, и убежать отсюда. Гермиона взяла себя в руки: Вика хотелось выручить, а нарушать правила ради друзей не впервой... как бы ни претило ей это. — Хорошо. Хорошо. Я побежал. Спасибо! Я твой должник! — крикнул он уже на пороге и аккуратно прикрыл за собой дверь, а пару мгновений спустя его быстрые шаги стихли. Гермиона медленно развернулась, сжимая в кармане палочку. «Разговаривать необязательно», — напомнила она себе и подошла к окну с другой стороны стола. — Боитесь меня, мисс Грейнджер? Вкрадчивый голос заставил ее вздрогнуть. — Или вас теперь следует называть госпожа аврор? Гермиона неотрывно смотрела в фальшивое окно. Ей почудилось: там, внизу, в свете фонарей промелькнула торопливая тень. Вик спешил на вокзал — Вик, пообещавший ей, что сто двенадцатый будет молчать. — Вы напоминаете Красную Шапочку в своей нарядной мантии, с этой алой лентой в волосах. Вам известна эта магловская сказка, мисс Грейнджер? Должно быть, родители рассказывали вам ее в детстве. Они ведь маглы, ваши родители, не так ли? Так ли, так ли. Ей стало трудно дышать. «Мне-то известны магловские сказки, а вот откуда они известны тебе, сволочь?» — Врага надо изучить до мелочей, мисс Грейнджер. Иногда самые никчемные, казалось бы, вещи дают тебе в руки неожиданные козыри, пренебрегать которыми по меньшей мере глупо. Он ведь не может использовать легилименцию, верно? Что же, ее мысли написаны у нее на лице? Соберись, госпожа аврор… — Так забавно наблюдать за вами. Действительно: Красная Шапочка и Серый Волк. А где же охотники? Где ваши доблестные спасители, мисс Грейнджер? Разбежались по более важным делам? Заткнись, просто заткнись. Она не сопливая девчонка, а он — он вообще никто. Сказочник дешевый... — Интересно, как закончилась бы сказка, не подоспей охотники на выручку Красной Шапочке... — его голос упал почти до шепота, но каждое слово гулко отдавалось в ушах. — Вы не задумывались, мисс Грейнджер? — В сказке Волк гулял на свободе, а не сидел на привязи! — выпалила Гермиона, прежде чем успела сообразить: она поддалась, поддалась на провокацию, да еще и подыграла! Какой, к черту, Волк, какие охотники? Малфой поднял брови, довольно ухмыляясь. Гермионе почудилось: он вот-вот облизнется... а то и перекинется в волка, выскользнув из оков, и бросится на нее. А подоспеют ли охотники?.. — Да, действительно, наша сказка получается иной. Ну так ведь мы и не маглы, верно? Будь ты проклят, сто двенадцатый, будь ты проклят. Почему ты не можешь просто заткнуться? Его голос завораживал — и этим страшил: Гермиона вдруг испугалась, что теряет контроль. Она попыталась утешить себя тем, что ей, в сущности, ничего не угрожает: ведь не питон же он, в конце концов, из другой магловской сказки, а она — не бандерлог... Но внутри что-то мелко, еле уловимо трепетало, сообщая телу знобкую слабость; словно это что-то готово было предать ее в случае опасности. Вот это и пугало Гермиону: неожиданное открытие, что она почему-то больше не может доверять себе. Она с трудом перевела дух, приказывая рукам не дрожать. Палочка в кармане стала скользкой и холодной в ее потной ладони. «Как змея...», — подумала она с отвращением и стиснула пальцы еще крепче. Она не сдастся. Сколько бы времени ни оставалось до возвращения Вика, она выдержит. Вдох-выдох, вдох — и выдох... Без проблем. Безоружный заключенный, закованный в кандалы, — против нее, вооруженного и тренированного аврора в здании Министерства. Это просто смешно, этот ее нелепый страх. Какое-то временное помрачение; оно пройдет — надо лишь стряхнуть ту липкую паутину, которой обволок ее разум голос сто двенадцатого. И, пожалуй, Силенцио лишним не будет: она не должна терпеть это издевательство... Удар. Невероятной силы тупой ментальный удар — и в ее мозгу что-то взорвалось. Палочка выскользнула из ослабевших пальцев и упала на пол с сухим стуком. Гермиона не попыталась ее поднять — зачем? Делать ничего не нужно, нужно... подождать. На лице заиграла тихая улыбка. Просто подождать: теперь все будет хорошо. — Освободи меня. Голос больше не был вкрадчивым — он был властным и таким... желанным. Палочка все-таки понадобится: нужно освободить господина. Он не хочет ждать, и она не заставит ждать. — Димиттис Катенис(1)! Разомкнутые цепи со звоном упали на каменный пол. Малфой, морщась, потер затекшие запястья, покрытые ссадинами. — Вот Серый Волк и на свободе, — проворковал он, приближаясь к ней. Разбитые башмаки шаркали по камням, диссонируя с его кошачьей поступью. — Мы можем менять сказки по своему усмотрению, не так ли? Ведь мы волшебники. Гермиона стояла неподвижно, безвольно опустив ставшую ненужной палочку, и неотрывно смотрела в заросшее щетиной лицо. Голодные глаза Серого Волка светились ненавистью. Приблизившись вплотную, он обхватил ее шею длинными шершавыми пальцами и осторожно сжал, вглядываясь в безмятежное лицо. Свободной рукой Малфой ловко расправился с застежкой ее мантии, которая с тихим, будничным шорохом упала на пол. Малфой не глядя отшвырнул ее ногой и грубо толкнул Гермиону к столу. — Вы не оставили мне выбора, понимаешь, грязнокровка? По совокупности обвинений меня не выпустят отсюда уже никогда. А видеть свою семью по ту сторону решетки... Он не договорил, лишь жарко выдохнул ей в ухо, царапая щеку колючей щетиной. — Провести остаток жизни под надзором таких, как ты, Грейнджер? Уволь, с меня достаточно унижений. Грубым рывком Малфой содрал с ее плеч блузку. Пуговицы, вырванные с мясом, дробно застучали по каменному полу. С глухим рычанием Люциус провел жесткими губами по ее голому животу, прихватывая зубами кожу, оставляя красные отметины. Гермиона улыбалась, неотрывно глядя в потолок, не замечая текущих по щекам слез. — Грязная шлюха, — невнятно прошептал он, не поднимая головы, — вот за кого он держал меня. Он спросил меня — после того как разрушил мою жизнь: «Как ты выносишь себя, Люциус?» Грубая издевка в его искаженном голосе заставила Гермиону вздрогнуть. — Смотри на меня, Грейнджер! — прошипел Малфой, резко встряхнув ее. Голова глухо стукнулась о стол, и Гермиона послушно уставилась на Люциуса, не замечая боли. — Он не спросил: «Как ты выносишь меня — в своем доме, в своей постели, в своем мозгу?». Нет, он задал другой вопрос, будь я проклят, другой. «Как ты выносишь себя, Люциус?». Как? Как?! Легко! Малфой хрипло расхохотался. Гермиона вторила ему своей жутковатой улыбкой на залитом слезами лице, не отводя глаз от его оскаленного рта. Люциус резко оборвал диковатый смех и наклонился к ней. — Легко... — свистящий шепот пугающе напоминал змеиное шипение. — Ведь меня почти не осталось. Он выжрал мое нутро. Вывернул наизнанку и швырнул себе под ноги. Мою чистую кровь слизали мои псы — с древних камней моего дома. Моего! Мои предки оставили на них свои следы задолго до того, как его жалкие родители встретились! Малфой умолк, тяжело дыша и облизывая пересохшие губы. Гермиона неотрывно смотрела в его воспаленные глаза, обметанные глубокими тенями. Она готова была смотреть на него бесконечно. Если бы только не досаждала ноющая боль — внутри, глубоко, где-то под ребрами. У боли было имя — Рон. Боль мешала ей слушать Люциуса… слушать господина, но Гермиона старалась не обращать на нее внимания. — Грязная шлюха. Вот за кого он меня держал. Меня, Люциуса Малфоя. За грязную шлюху... — он медленно развязал потрепанные веревки, служившие поясом тюремных брюк, — вот как я — тебя. Я теперь — сто двенадцатый, Грейнджер, и кто-то должен заплатить за это. — Его голос зазвучал на пару тонов ниже, с оттяжкой в хрип. Гермиона почувствовала, как что-то внутри нее завибрировало, отзываясь на этот голос, почти заглушая сверлящую боль под ребрами. — Кто-то должен заплатить. Малфой грубо стиснул ее грудь, оставляя синяки, провел жесткими ладонями по бокам, задрал сбившуюся на талии юбку и одним резким движением разорвал трусики. — Ты. Ты мне заплатишь за все, сучка с грязной кровью. Победительница. Гермиона внимала его словам, бездумно улыбаясь. В голове было пусто и мягко, и лишь тело, казалось, жило: борьбой со свербящей болью по имени Рон. Когда Малфой вторгся в нее, стараясь сделать как можно больнее, — и сделал... Когда перевернул на живот, брезгливо вытер кровь о ее бедро и насухую вбился сзади... Когда ей пришлось, преодолевая мучительную боль, до отказа вывернуть шею, чтобы видеть его — ведь приказа смотреть он не отменял... Она улыбалась. — Плати! Плати, грязнокровка... Его спутанные волосы пахли землей. Плати. Когда Малфой заставил опуститься на колени у его ног, улыбка стала мешать, и он освободил ее от этого. Маленькая боль под ребрами пробивалась сквозь большую боль, разламывающую тело надвое, подавая сигналы — в такт ее движениям, — как радист с тонущего корабля. Sos. Рон. Sоs. Рон. Sos. Sos. Ронронронронро... Когда все вдруг закончилось, и Гермионе в горло потекла терпкая, горькая жидкость, она успела подумать... нет, думать она не могла — почувствовала: господин пометил ее и благословил. Она все сделала хорошо, все сделала правильно, она... Люциус, тяжело дыша, так же медленно затянул под впалым животом жалкие веревки, заменявшие ему пояс. Гермиона по-прежнему не сводила с него глаз, и он криво усмехнулся, собираясь что-то сказать, но тут распахнулась дверь. На пороге стоял Вик — стоял пару секунд, ошеломленно озирая комнату. Ни Гермиона, стоящая на коленях на каменном полу, ни Малфой, едва держащийся на ногах, не удостоили его взглядом. — Ступефай! Инкарцеро! Малфоя отшвырнуло в угол, невидимые путы приковали к стене. — Гермиона! Бога ради, что он с тобой сделал? Гермиона! Люциус, распятый на стене, тихо смеялся из своего угла. — Ты! Ты, тварь... Что ты с ней... Да если... — Сними проклятие, глупый пес, — презрительно прохрипел Малфой, глядя на аврора сверху вниз. — Она под Империусом. Вик взмахнул палочкой. — Фините Инкантатем! Секунду Гермиона оставалась на коленях, упорно глядя в угол, откуда издевался ее стреноженный господин, а потом со стоном упала прямо на руки Вику. Тот, старательно не обращая внимания на ее наготу, перенес Гермиону на кушетку у стены и аккуратно укрыл мягким пледом. — Вик! — сиплым от слез и долгого молчания голосом окликнула она. — Я сейчас! Сейчас вызову... — Подожди! Что-то в ее голосе заставило Вика замереть. — Гарри. Позови... Гарри. Только его. Гермиона буравила его опухшими от слез глазами — так же упорно, как несколько минут назад Малфоя. — Пожалуйста... Она подавилась рыданием и умолкла. — Хорошо. Хорошо, сейчас позову. Подожди пару минут. Люциус тихо смеялся. Его ноги на пару дюймов не доходили до пола, и жилистые, с вздувшимися венами руки выглядели вывернутыми из суставов, но он все смеялся — как безумный. — Заткнись! — не выдержал Вик, хватаясь за палочку. Малфой оборвал смех и фыркнул — еще тише. — Петрификус Тоталус! Убедившись в неподвижности Малфоя, Вик бросил смятенный взгляд на Гермиону, съежившуюся на кушетке, и торопливо вышел. Он и впрямь спешил: Гарри, бледный как мел, ворвался в комнату спустя пару минут. Быстро взглянув в угол, где безмолвствовал на стене привязанный Малфой, он шагнул к кушетке. Гермиона так же безмолвно скорчилась под пледом, отвернувшись к стене. Рассыпавшиеся в беспорядке волосы закрывали лицо. Гарри тронул ее за плечо, и его лицо исказилось, когда она вздрогнула всем телом. Он осторожно отвел спутанные волосы и со свистом втянул воздух сквозь зубы, увидев отметины на шее. Гермиона поймала его руку и вцепилась в нее с нечеловеческой силой. — Гарри... — Ш-ш, моя хорошая. Все закончилось. Ты в безопасности. Не бойся. Гермиона всхлипнула, по-прежнему пряча лицо. — Не говори... — Что? — Гарри склонился ближе, не разобрав невнятный полушепот. — Не... не говори... Рону. Гарри в молчаливом оцепенении погладил Гермиону по руке. Ее пальцы продолжали цепляться за него мертвой хваткой. — Гарри, я... Я виноват! Мне пришлось срочно отлучиться, а она дежурила... — Потом. Это потом. Ее надо убрать отсюда, ей нужна медицинская помощь. Вызови Картера, пусть... — Нет! Оба вздрогнули и повернулись к Гермионе. — Не надо, не хочу, никого не хочу видеть, не хочу, не хочу, не надо... — Гермиона, послушай, тебе нельзя здесь оставаться! — Нет, нет! Нет, Гарри! По коже Гарри пробежали мурашки. В голосе Гермионы задребезжал металл — совсем как в школе, когда она всерьез отчитывала их за нескончаемые смешные грехи. Только здесь и сейчас эти знакомые нотки пугали; это было как... как если бы машинист Хогвартс-экспресса вдруг обезумел и, смеясь, на виадуке свернул состав с рельс. Или Альбус Дамблдор под конец ежегодной приветственной речи весело взмахнул палочкой и запустил в волшебный потолок Большого зала Черную Метку. Вик, забывшись, потрясенно смотрел на голую спину Гермионы: в отчаянном порыве настоять на своем она наконец повернулась к Гарри и села на кушетке, стискивая свободной рукой плед на груди. Спина была в ссадинах, судя по всему — от деревянного стола. От движений — резких движений — на деревянном столе. Вика замутило. — Гарри, я должен… должен его убить. Поттер поднял на него затуманенные глаза, словно Вик говорил на иностранном языке. — Убить? — Да, убить. Убить, — Вик неожиданно почувствовал раздражение. Острое чувство вины и незнакомая, стыдная жалость к Гермионе требовали решительных действий — хоть каких-нибудь. В отличие от Гарри, Вику не пришлось воевать и не случалось убивать. Он делил мир на черное и белое, и убить мерзавца, подобного Малфою, казалось делом простым и естественным. — Вик… Приведи, пожалуйста, Картера. Скажи, я прошу поторопиться, это очень важно. И никому — никому! — ни слова, понял? Вик кивнул несколько раз. — А потом уведешь отсюда сто двенадцатого… — Увести?! Но… куда? — В камеру. Верни его в Азкабан. Сегодня допроса не будет. — Гарри… Вик ни черта не понимал. Поттер спокоен, как сфинкс, Гермиона похожа на зомби — не замечает никого, кроме Гарри. Может, он сошел с ума или ему вообще померещилось то, что он видел? В ином случае рассудок Вика бурно протестовал против возвращения Малфоя в камеру и странного поведения товарищей. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы сегодняшнего дня не было вообще. Просто проснуться заново, перехватить маминых пирожков и бежать на службу, горя желанием сделать мир чище. И никогда, ни под каким предлогом не оставлять дежурного аврора Грейнджер наедине со сто двенадцатым... — Вик, делай, как я говорю. Просто иди и делай. Что-то в ровном голосе Поттера подсказало Вику: стоит сделать так, как тот говорит — по крайней мере сейчас. Он не согласен, но сейчас важнее всего успокоить Гермиону. Вик был добрым парнем и по-настоящему сдружился с аврором Грейнджер — красавицей с печальными глазами и стальным характером. То, что он видел сейчас, вызывало брезгливый ужас, за который он себя ненавидел, но ничего не мог с этим поделать. Поэтому, почтя за лучшее повиноваться Поттеру, Вик развернулся к выходу. Лучше добывать успокоительное, чем вообще ничего не делать. Может, когда он вернется, окажется, что ничего не случилось... Может, он проснется.