***
— Хаяши-сан, не двигайтесь, криво же получится. — Да я вообще не шевелился! Вечерние съёмки — вещь трудоёмкая и нервная, тот момент, когда раздражаться потихоньку начинает вся рабочая группа. Хидето устало улыбается и привычно работает мягкой белой кистью, стараясь не обращать внимания на боль в запястье и на то, что сидящий в крутящемся кожаном кресле перед ним Йошики уже напоминает настоящую фурию. Он с самого утра не в духе. Такой раздражённый. То и дело картинно закатывает глаза и скрипит идеально ровными белыми зубами. И его абсолютно не беспокоит, что вокруг него весь день все прыгают и уже падают с ног, пытаясь угодить. Йошики Хаяши — человек тяжёлый, ничего не скажешь. Талантливый и признанный музыкант, в прошлом лидер и ударник легендарной рок-группы, капризный, избалованный всеобщей любовью и вниманием, перфекционист до мозга костей, приходящий в ярость от любой не устраивающей его мелочи, временами излишне эгоистичный и тщеславный. Первое, чему научился Мацумото, начав с ним работать — это извиняться и делать виноватый вид даже тогда, когда ничего плохого не сделал. А второе — молчать, когда не спрашивают, и делать всё так, как приказывает Йошики. Это единственный способ сладить с ним: если Хаяши видит, что жертва его нападок изворачивается и пытается кусаться в ответ, он свирепеет, и тогда точно надевай каску и отползай в кусты, убьёт, если не физически — хотя и физически может покалечить, руки нежные бережёт, а вот ногами дерётся будь здоров, если его совсем уж разозлить — то морально точно, взглядом раздавит. А так лишь фыркает недовольно. Да и знает он уже, что на Хиде орать бесполезно, он будет продолжать молча накладывать макияж. Хидето в своё время так привык к нападкам родителей, что вопли Йошики на него абсолютно не действуют. — Хаяши-сан гений, — улыбается Хиде, если кто-нибудь из коллег в общей гримёрке, наслушавшись гневных восклицаний и ругательств, в полуобмороке спрашивает, как он это выдерживает, — а гении имеют право на капризы. Да и с ним просто на самом деле, главное — не лезть со своим мнением, когда не спрашивают. Если он захочет, поинтересуется, что ты об этом думаешь, а так он и сам прекрасно знает, как ему лучше. Может, именно поэтому Хиде спустя полгода уже не только мотается за ним по съёмкам и выступлениям, но и прочно занял тёплое местечко в его кровати… — Поднимите голову немножко, — Йошики подчиняется, подставляя лицо на свет, и Хиде вновь улыбается, продолжая своё занятие, одновременно оглядывая и проверяя, не забыл ли чего. — Да, вот так… Потерпите чуть-чуть, я сейчас закончу. — Внимательней, — недовольно произносит Хаяши, щуря глаза. — Что с тобой сегодня такое? Я прямо чувствую, как у тебя трясутся руки. — Устал немного. Не обращайте внимания, моей работе это не навредит. Хиде каждый раз гримирует его с невероятной дотошностью и почти с любовью, как собственный сорт произведения искусства. Выписывает каждую чёрточку на лице, каждую малейшую деталь. Помадой по тонким губам, аккуратно, лишь слегка нажимая. Бережно очертить контур карандашом. Оттенить мягкой кисточкой без того яркие глаза, ловя на себе их внимательный взгляд. И ни в коем случае при этом не коснуться его кожи даже кончиками пальцев. Это потом, ночью. — Дам тебе завтра выходной, — бросает небрежно Йошики, опуская ресницы, — так уж и быть. Мацумото молча кивает. Сегодня он вообще-то тоже не должен был работать. Йошики буквально в один момент предложили какое-то интервью, и он, как обычно, позвонил среди ночи с этой новостью. Конечно, организаторы таких съёмок всегда предлагают задействовать своих визажистов, сделали это и сейчас, но Хаяши встал на дыбы: «Никаких чужих визажистов в радиусе метра от меня, меня гримирует только Хидето!» Он никому не доверяет своё бесценное лицо, кроме личного стилиста. И с одной стороны для Хиде это очень даже хорошо, лишние деньги за сверхурочную работу ведь никогда не помешают, их много не бывает, хотя зарплата у него очень и очень хорошая; а с другой — Хидето и вправду устал, он всю неделю работает почти сутками напролёт, у Йошики то съёмки для документальных фильмов, то фотосессии, то интервью, то выступления, и везде ему нужен Хиде, потому что без макияжа он дальше своего особняка высунуться не рискнёт никогда. График у Хиде и раньше был ненормированный, да, но раньше у него хоть бывало то густо, то пусто — то заказы шли друг за другом, то получалось несколько дней простоя и передышки. А теперь передышки нет, всё превратилось в сплошную мешанину. Хиде привычным жестом поправляет уже уложенные рыжеватые волосы и отходит в сторону, давая понять, что работа закончена. Йошики удовлетворённо оглядывает своё отражение в большом зеркале и встаёт, опершись ладонями на подлокотники. — Так, теперь рубашка. Поблизости уже маячит вешалка с заготовленной одеждой. Он накидывает первую, почти прозрачную рубашку, вышитую шёлковыми красными цветами, кривит губы. — Нет, другую. Мацумото послушно подаёт вторую, чёрную. Наблюдает, как Йошики застёгивает её и крутится из стороны в сторону, придирчиво разглядывая себя со всех сторон. — Не то. Следующую, — продолжает капризничать Хаяши, перебирая одежду. — Хм, нет… И эта тоже нет. Дай-ка вон ту, самую первую. Пока не перемеряет все эти почти одинаковые по фасону рубашки, не успокоится. И всё равно в итоге вернётся к тому, с чего начал. При том, что вкус у него безупречный, вся одежда просто великолепная, сшитая на заказ и достойная отпрыска королевской семьи, и очень ему идёт. — Ладно, сойдёт, — недовольно произносит Йошики наконец, поправляя рубашку. И поворачивается, щурясь. — Тебе нравится? Хиде неуверенно кивает. — Да, только… — Хаяши вопросительно вскидывает брови. — Она же абсолютно прозрачная, вас это не смущает? И Йошики ухмыляется, выгибая талию и упирая в неё ладонь. — Только не говори, что у тебя уже встал, — Мацумото кашляет и отводит в сторону глаза. — Вот будет мне сто лет, Хиде-чан, буду весь в морщинах и дряблый, тогда и стану в балахоны чёрные заматываться, а пока мне скрывать нечего. Я красавец! Осмелишься поспорить? Хиде пожимает плечами. Где-то в глубине души он уверен, что Йошики и в сто лет будет продолжать сводить окружающих с ума. — Нет, — он тихонько фыркает себе под нос. — Зачем же спорить с очевидными вещами. На лицо Йошики наползает хитрая улыбка; протянув руку, он легонько, шутливо треплет ярко-розовые волосы стилиста. — Хороший мальчик, умненький. Мацумото смеётся, подставляясь его ладони — ему нравится, когда Йошики так делает, потому что только он ухитряется потрепать и не развалить при этом укладку. Он машинально тянется вперёд, и тонкие пальцы тут же утыкаются в его губы, останавливая. — Эй. Нельзя, а то помадой придётся мазать заново и переделывать, — Хаяши усмехается, сверкнув своими дьявольскими глазами, и Хиде чувствует, как по спине пробегает стайка мурашек, а руки опять начинают дрожать. — Потерпи до окончания съёмки. — Yes, my lord, — с придыханием произносит Хидето, щурясь и высовывая кончик языка. Он нарочно переходит на английский, дразнит таким образом. Одним из первых условий, которые поставил ему Йошики, было говорить с ним только по-японски. Несмотря на то, что сам Хаяши уже добрых лет двадцать живёт в Лос-Анджелесе, разговаривать по-английски ему сложно, и его бывает довольно трудно понять на слух. И таким образом, переходя в общении с Хиде на родной язык, он расслабляется, а кроме того, никто из окружающих не может их подслушать. А Мацумото, в общем-то, всё равно, как разговаривать, на английском он говорит как на родном, а на родной переходит, соответственно, когда приезжает в Токио навестить родителей, что бывает от силы пару раз в год, так что лишнее напоминание не помешает. И поэтому он, как и обычно, спокойно кивнул и с тех пор выполняет просьбу. Но порой перескакивает на английский, с удовольствием замечая, как у Йошики при этом дёргается бровь. — Господин Хаяши, вас ждут. Они почти одновременно поворачивают головы на мягкий голос и смотрят на Рику, появившуюся возле раздвижной двери. Второй человек, который постоянно находится возле Йошики, бессменная ассистентка. Миловидная молодая женщина в облегающем чёрном платье стоит, слегка покачиваясь на высоченных шпильках — Хиде каждый раз удивляется, как она ухитряется легко бегать на этаких ходулях и ещё ни разу ничего себе не сломала. Тщательно намакияженное лицо, уложенные длинные белокурые волосы и усталая, какая-то обречённая и вымученная улыбка; тонкие дрожащие руки слегка нервно теребят края одежды. — Ничего, подождут, — раздражённо бросает Йошики, поправляя волосы. — Это обычная съёмка, какого чёрта все вокруг такие нервные? Презрительно фыркнув, он последний раз окидывает взглядом своё отражение в зеркале и выходит в коридор. Рика лишь тяжело вздыхает. И Хидето с ней солидарен. Нервные все оттого, что Йошики своими капризами уже всех довёл. Вроде бы все уже привыкли, а вроде бы к вечеру уже только и остаётся в голове раздражённое «ну каков павлин». — Хидето, ты там тоже понадобишься, не уходи далеко. — Я всегда наготове, не беспокойся, — Хиде отсалютовывает ей и тянется за кисточками. — Сейчас подойду. Рика, кивнув, выскальзывает следом за хозяином. А Мацумото со вздохом садится в кресло и наконец-то, оставшись в одиночестве, позволяет себе со вкусом зевнуть и потянуться. Устал. Он не особенно верит словам Йошики о выходном — Хаяши вполне способен вечером великодушно отпустить его на весь следующий день, а ночью или ранним утром позвонить и тоном, не терпящим возражений, сказать: «Хиде-чан, ты мне сегодня понадобишься». — Кто вздумал притащить сюда этот букет?! — мгновенно долетают с «площадки» возмущённые вопли. — Покажите мне этого умника, руки нафиг ему оторву! У меня аллергия на лилии! Так трудно запомнить, что мне нравятся только розы?! И уберите дурацкую вазу с рояля, поцарапаете, он стоит дороже вас со всей вашей долбанной техникой, или у кого-то сто пятьдесят тысяч лишние в кармане завалялись?! Хиде усмехается и начинает собирать кисточки и коробочки, которые могут понадобиться на площадке. Надо идти туда, пока Йошики всю комнату на щепочки не разнёс и команду в клочки не порвал. Поднявшись, он смотрит мельком на своё отражение в зеркале и криво улыбается. Слегка размазавшийся макияж, синяки под глазами, розовые волосы смешно торчат в разные стороны. Нет, ему определённо нужен выходной. Или даже небольшой отпуск. …В музыкальной зале всегда очень много света. Даже вечером, в то время, когда небо потихоньку заливается оттенками тёмно-синего и фиолетового. В таком сумраке всё вокруг кажется таким волшебным и загадочным, словно потусторонним, из какого-то другого мира. Тщательно выставленный свет ламп мягко выхватывает фигуру Йошики за подсвеченным роялем, и Хиде жадно следит за каждым его движением; за тем, как он плавно изгибается, меняя позу, запрокидывает голову, ведя кончиками пальцев по шее, подносит ладонь к лицу, но не касается его, чтобы не смазать макияж, картинно опускает длинные ресницы. Мацумото всегда с удовольствием наблюдает за этими фотосессиями. А потом они вдвоём разглядывают получившиеся фотографии и выбирают из них лучшие. Ему кажется, что Йошики похож на куклу. На хрупкую белоснежную куклу, сделанную старыми мастерами из тонкого фарфора. И длинные, тщательно уложенные пряди золотисто-рыжих с розовым отливом волос идеально сочетаются со светлой кожей. Он изящно сидит на обитой бархатом скамье за прозрачным роялем, слегка заведя ногу на ногу и вскинув голову; прямая спина, гордо вытянутая шея и расправленные довольно широкие плечи, за расстёгнутой тонкой рубашкой проглядывается тело, которое он так любит выставлять напоказ, стройное, но крепкое, со слегка подкачанным животом. Хрупкие кисти, нежные белые пальцы, лежащие на клавишах — у него руки настоящего пианиста, ухоженные, с аккуратно подпиленными ногтями, которые он иногда покрывает чёрным лаком для съёмок. А его дивные глаза смотрят на мир с разным выражением — левый будто постоянно хитро и слегка недобро прищурен. …И ему пятьдесят. Да кто, чёрт побери, поверит в это, увидев его? Ухоженное гладкое лицо, роскошные волосы и подтянутое тело, при виде которого многие молодые парни бы от зависти посинели. Хиде хорошо помнит одну его фотосессию с каким-то начинающим певцом; парень был примерно ровесник самому Мацумото, а то и младше, и при этом он явно проигрывал на фоне элегантного Йошики. Словом, Хаяши вампир натуральный, только клыков не хватает. Кстати, Йошики и сам порой в шутку себя так называет — когда устаёт, коротко и достаточно зло произносит: «Вампир сдох». Мацумото же верит. Но только потому, что множество раз видел его без макияжа и сам этот макияж накладывает каждый раз. Хиде видел его в гримёрках перед концертами, когда Йошики, кривясь, давал обкалывать свои руки обезболивающими. Видел по утрам в спальне, когда Хаяши, сонный и растрёпанный, сидел на кровати, тянул на колени рубашку, как бы невзначай свалившуюся с плеча, и капризно тянул: «Хидето, поцелуй меня». Даже в ванной видел, когда Йошики, тряхнув головой, отбрасывал назад мокрые тяжёлые волосы и щурился от воды, попавшей в глаза. По вечерам, когда они оставались одни, и Йошики в одних только расстёгнутых джинсах сидел у своего стилиста на коленях, Хидето любовно разглядывал каждую морщинку на его лице, каждый крохотный шрамик и родинку. И не мог избавиться от мысли, что такой Йошики, без всего своего глянца, нравится ему гораздо больше: да, он уже не кажется идеальной куколкой с журнальной обложки, и видно, что он далеко не юный, зато из этой самой куколки он превращается в живого красивого мужчину и даёт тем самым понять, что за любой вампирской внешностью скрывается реальный человек со своими особенностями. И что в этом глянце, что без него — Йошики остаётся самим собой. Пожалуй, именно это и привлекает в нём Хиде. Ему вообще нравятся необычные люди. Такие же, как он сам. Тихо щёлкает затвор фотоаппарата, мелькают вспышки. В перерывах Мацумото подскакивает к роялю, чтобы в очередной раз обмахнуть лицо мягкой кисточкой; в те секунды, когда фотограф отворачивается, он всё же едва уловимо касается губ кончиками пальцев, смеётся тихонько, когда Йошики высовывает кончик языка, очерчивая на подушечке круг. Глаза — в глаза, светятся у обоих… Они просто не могут не прикасаться друг к другу в такие крохотные моменты. И Хиде готов ловить и собирать их целую вечность. — Фотографии будут шикарные, — едва различимо, одними губами, чтобы слышал лишь Хаяши. И он слышит, тихонько фыркая и поблёскивая глазами, поддевает пальцами подбородок. И произносит такую свойственную ему фразу в ответ: — Я знаю, Хиде-чан.***
— М-м-м… Думаю, вампир сдох. Как же мне иногда хочется всё это послать куда подальше, ты бы только знал… Йошики с наслаждением вытягивается на скользких простынях, закидывая за голову руки. Влажный и разгорячённый после ванны, мокрые потемневшие волосы липнут к лицу и шее, мелкие капельки скатываются по коже. Потянувшись со стоном, Хаяши томно кусает губы и пальцем манит к себе, смеётся, когда Хиде с тихим рычанием наваливается на него, зарываясь лицом в шею, и гладит по смешно торчащим вверх розовым волосам. — Сейчас мы оба точно всё пошлём куда подальше. Никаких больше разговоров о работе. Мацумото сдувает с носа длинную чёлку и тянется к его губам. Наконец-то. Они целовались всё то время, что просидели в ванной, но ему этого чертовски мало, учитывая, что он весь день сегодня терпел, не смея прикасаться к нему при посторонних. Хиде научился терпению, но рядом с ним держать себя в руках просто чертовски сложно. Да ещё Йошики, зная об этом, то и дело дразнит его откровенно неприличными жестами. Жадно прихватывая и кусая его губы, вжимаясь в него всем телом, Хиде бесстыдно гладит его бледные, нежные бёдра и ягодицы: ладони чувствуют плавные, мягкие изгибы, словно лепестки какого-нибудь цветка. А Йошики и сам не против, шумно дышит, тянется к нему в ответ, выгибаясь и обвивая руками шею. Сдавливает поясницу коленями, жмётся к нему животом. Низко и гулко стонет, запрокинув голову и подставляя его поцелуям жилистую шею, Мацумото слышит, как эти звуки вместе с его собственным тяжёлым дыханием эхом отдаются по комнате с высокими потолками. И это заставляет его вздрагивать. Всё никак до конца не привыкнет. Хриплый выдох над самым ухом, длинные ногти царапают лопатки и плечо с татуировкой. Хиде утыкается носом ему в щёку. Дышит в губы, моргает часто, пытаясь стряхнуть дрожащую перед взглядом пелену, чтобы видеть мелькающие в тёмных глазах напротив яркие искорки. И тут же улыбается мягко, опуская ресницы. В такие моменты даже говорить ничего не надо, всё и так понятно им обоим. Хиде любит его. Любит, потому что не любить его просто невозможно, даже несмотря на его вздорный характер и капризность. Но, наверное, он никогда об этом не скажет. Как и никогда не сможет пресытиться им. Прижав пальцы к его влажным припухшим губам, чувствуя, как он сжимает запястье, целует и лижет кончиком языка подушечки, Мацумото едва уловимыми прикосновениями движется по горлу вниз, к плечам, касается выступающего кадыка, прихватывая его, и ямочек между шеей и плечом, зубами оттягивает изящную золотую цепочку. Ещё чуть ниже, прихватить бусинку соска, старательно обводя по контуру и поддевая; втянуть, куснуть, с хитрой улыбкой слыша его шипение, проделать то же самое с другим и прижаться на мгновение щекой к груди, прислушаться к ритму сердца. Размеренный, хотя дышит он уже тяжеловато… Доверяет, знает, что Хидето не сделает ему больно. И позволяет творить со своим телом всё, что ему захочется. А Хиде этим пользуется — изучил уже каждый его миллиметр, знает, где надо погладить, где — поцеловать, а где и прикусить нежно. Он целует вздрагивающий мускулистый живот, на мгновение запустив язык в лунку пупка, с удовлетворением отмечая, как его пронзает судорогой от такой ласки. — Хиде-ча-а-ан… Йошики нетерпеливо, капризно стонет, приподнимаясь и запуская пальцы в его длинные волосы. Изнывает. И Хиде опять наклоняется к нему, чтобы поцеловать; ложится на него сверху, перехватывает руку за запястье и, сплетая их пальцы, прижимает её к подушке. Хаяши сам тянется к нему, утыкается губами в костлявое плечо, кончиком языка обводит контуры татуировки — меча, оплетённого розами. Горячей ладонью по спине, тонкие пальцы перебирают косточки, словно клавиши рояля, наигрывая какую-то мелодию. И Хидето улыбается, оттягивая его голову назад, запечатывает очередным поцелуем губы. Временами в такие моменты ему кажется, что уже никакой секс не нужен — просто вот так валяться, прижав его к себе, и терзать губы до крови. Но Йошики под ним ёрзает нетерпеливо, трётся стояком об его живот, намекая, что пора бы переходить к более решительным действиям. И прямо так и просит к нему прикоснуться. Ему нравятся неспешные ласки, но лишь какое-то время, а потом он, распалившись, своими движениями и стонами требует большего. Чмокнув его напоследок в уголок губ и мягко ухватив под бёдра, Хиде укладывает его на живот. Прижимается к нему, обцеловывая, начиная от шеи, где под длинными волосами скрываются шрамы от операций. Поцелуями проходится по всей крепкой спине, по лопаткам и плечам. И, усмехнувшись, давит ладонью на его бедро, заставляя согнуть ногу в колене. — Хиде-чан, что ты… — испуганно дёрнувшись, Йошики выворачивается, но у него явно тут же сводит лопатки от такой позы, и он вновь падает на подушку, цепляясь за неё зубами. — Подожди, не трогай там! Хиде фыркает и большим пальцем проводит между его ягодиц, нарочно слегка надавливая на сжимающиеся мышцы. — Это почему не трогай? Тебе это нравится. — Нет, я… — Успокойся, всё нормально. Мне так хочется… Убрав руку, он высовывает кончик языка. Дразнит, то ловко ласкает, то с силой надавливает, пытаясь протолкнуть язык внутрь. А ладонями одновременно гладит бёдра, помогая расслабиться. И жалеет, что никак не может увидеть лицо Йошики в этот самый момент: у него на подобные «эксперименты» каждый раз одна и та же реакция, как у подростка, он так очаровательно краснеет и цепляется зубами за подушку, слегка подёргивая задницей, пытаясь увернуться от его прикосновений, да только бесполезно. «Мелкий извращенец», — шипит Хаяши каждый раз. А Хиде ухмыляется, отрываясь от своего занятия и игриво похлопывая его по ягодице: мол, а что ты хотел от любовника, который тебя младше на двадцать с лишним лет — секса в миссионерской позе под одеялом и тусклого оргазма за три минуты? Явно ведь нет, иначе и не подпустил бы к себе, так что ещё довольно большой и спорный вопрос, кто из них настоящий извращенец. И потом, Мацумото готов буквально упиваться им, желание вот так вылизать в каждой точке уже не кажется чем-то диким и безумным. Обычная ласка. Но сегодня что-то идёт не так. Поворочавшись немного со стонами от движений его ловкого языка, Йошики вдруг выворачивается, соскальзывая с подушки и цепляясь за его бедро. Хиде не успевает даже охнуть, как он оказывается возле живота, а его рука с силой сцепляется на уже стоящем члене, уверенно поглаживая, и колено давит на плечо. — Интересная поза, правда? Давно хотел попробовать, — с усмешкой шепчет Йошики хриплым голосом и, не дожидаясь ответа, лизнув кончиком языка головку, медленно опускается вниз по члену. Вот тут уже у самого Хиде начинают гореть уши и щёки. Пытаясь избавиться от этого ощущения, он жмурится и, протянув руку, с силой сминает пальцами его кожу, пока сам Йошики с остервенением заглатывает его, мстит таким образом. Сосать он умеет, доводя Хиде до исступления буквально за пару минут — только вот Мацумото совершенно не хочется лишний раз думать, на ком Йошики так натренировался, одной порнушкой из интернета дело явно не обошлось. Со стоном запрокинув голову, Хиде всё же проталкивает в него один палец, а следом, почти сразу, и второй — и тут же шипит, чувствуя, как Хаяши в отместку тянет зубами за крайнюю плоть. — Нежнее, глупый… — капризно стонет он, потёршись щекой о живот и ведя по стволу члена чуть подрагивающими пальцами. — Я сама нежность, ваше величество. И клянусь, сегодня я точно со всей нежностью затрахаю и заполню эту попку до предела. Он почти с удовольствием чувствует, как Йошики передёргивается. — Прекрати разговаривать в такой манере, — Хаяши с силой царапает ногтями его живот и, выгнувшись, упирается в него лбом, — это отвратительно! Хиде усмехается, куснув его за ягодицу. Осторожно массирует изнутри, подготавливает, растягивает… Тяжеловато без смазки, но они вымазали весь тюбик, который Йошики всегда держал при себе, а за новым надо куда-то лезть и искать. В один-единственный момент, в секунду, всё разом сливается воедино, безумный жар, уже давно появившийся в мозгу, растекается по всему телу, как яд, заставив кровь буквально закипеть, а лёгкие опять вобрать в себя воздух практически до разрыва. Неспешно шевеля пальцами внутри, слегка двигая бёдрами в такт движениям его головы, Хиде целует мягкую кожу и с усмешкой думает про себя — вот видели бы их сейчас те, кто с возмущением говорит, что пара с такой большой разницей в возрасте просто физически не может получать удовольствие друг от друга. …Дальше ждать уже невыносимо. Целлофановая обёртка слетает с лёгким хрустом, растягиваемая резинка тихонько поскрипывает. Йошики сам садится на его член, обвив руками шею и кусая губы; медленно, аккуратно, но чувствуется, что для него самого эта медлительность уже становится просто пыткой. Хидето завалит его и подомнёт под себя, обязательно, но сейчас ему хочется дать время привыкнуть. Поэтому, приподнявшись на локте, он обнимает за талию, притягивает к себе вплотную и опять мягко целует шею, затрагивая как собственные следы, так и нетронутые, белые области кожи. Такой тесный и горячий, так жмётся к груди, и его член трётся об живот, оставляя на нём липкие отпечатки. — Хиде-чан… Хриплый выдох, Хаяши обхватывает ладонями его голову, устраивая подбородок на макушке, перебирает пальцами волосы и так и млеет от этих поцелуев и поглаживаний. Минута, две — и Хиде всё же укладывает его на подушки, вжимаясь в него всем телом. Сплетает их пальцы, снова терзает приоткрытый рот поцелуями, изо всех сил пытаясь держать себя в руках; хотя Йошики, как кажется, и сам совсем не против того, чтобы он сорвался на грубость. Изогнувшись всем телом, как кошка, он стонет при каждом малейшем движении и изменении угла проникновения, мотает головой по подушке, разметав по ней уже почти высохшие мягкие волосы, цепляется рукой за его шею. Он так и горит в руках, словно готовый расплавиться. Хиде просто не может вспомнить, чтобы кто-нибудь из его прежних любовников реагировал вот так на его прикосновения, и это так заводит… У Йошики часто бывает бессонница. Правда, сам он говорит, что не страдает от неё, абсолютно — даже наслаждается порой, потому что именно по ночам и на рассвете ему в голову приходят новые красивые мелодии, которые следует записывать. А Хиде удивляется, наблюдая за ним — их отношения уже несколько месяцев как вышли далеко за рамки рабочих и стали куда более тесными и интимными, и за всё это время он всего несколько раз видел, как Йошики спит. Куда чаще Мацумото просыпается часа в четыре один в смятой постели, встаёт со вздохом, идёт искать и находит его либо курящим на террасе, либо за роялем в музыкальной зале. — Тоже не спится, Хиде-чан? Хаяши слышит его шаги, чувствует, что он появился поблизости, поднимает глаза от клавиш и улыбается. Розоватые солнечные лучи играют мягкими бликами на искрящейся прозрачной рубашке, небрежно накинутой на его плечи. — Нет. Не люблю спать один, — Хиде тихонько подходит к нему и садится рядом на скамью. Обхватывает обеими руками его руку, жмётся к плечу, глядя на него всё ещё сонными светло-карими глазами. И Йошики гладит его по волосам. — …Ты ведь не передумаешь насчёт выходного? — А должен? — он вновь улыбается. — Отнимать тебя у ребёнка будет уже бессовестно. Свои выходные Хиде по возможности старается проводить с Таичи, возиться с ним дома или водить куда-нибудь гулять, и Йошики об этом знает. А Мацумото бы не сказал, что ему трудно разрываться между Таичи и своей личной жизнью, пока что ему вполне хватает сил и времени на то, чтобы уделять внимание и племяннику, и любовнику. — …Тем более что, если ты не забыл, мы завтра летим в Лондон, — равнодушно продолжает Хаяши, и Хидето медленно кивает. Очередная поездка, полёт через полмира на частном самолёте ради участия в каких-то мероприятиях. — А там график ого-го, напряжённый, вот я и решил, что надо дать тебе отдохнуть. Потому что будет не очень хорошо, если ты в самый ответственный момент отключишься от усталости, и я останусь без стилиста. Йошики целует его в висок. А Хиде, прижавшись к нему, зачарованно следит за движениями его рук; за тем, как тонкие длинные пальцы путешествуют по клавишам, то замедляются, то ускоряются, меняя на ходу ритм, за тем, как изгибаются изящные запястья и как скользят по ним широкие рукава рубашки. Хаяши всегда кажется напряжённым и сосредоточенным, когда играет на концерте или перед камерами. А в такие моменты, когда они остаются наедине в этой музыкальной зале, вернее, втроём с роялем, вся эта напряжённость куда-то уходит — он выглядит вполне довольным и расслабленным, и чувствуется, что это доставляет ему истинное удовольствие. Он вообще любит играть скорее для себя, а не для зала, и исполнять обычно предпочитает музыку своего сочинения, редко берясь за что-то другое. Но «Can you feel the love tonight», которую Йошики наигрывает сейчас — исключение из его правил, она особенная для них обоих. Почти все воспоминания связаны именно с ней. И Хиде улыбается: вот уж не думал он, когда в детстве смотрел «Короля льва», что, повзрослев, начнёт воспринимать эту песню совершенно иначе. Он легонько тянет за подбородок и прикасается к уголку рта; Йошики не возражает, вполне охотно отвечая на поцелуй. На губах у обоих — растревоженные с ночи мелкие ранки. — Уже хочешь вернуться в кровать, а? — он усмехается, чувствуя, как Мацумото спускает воротник расстёгнутой рубашки и утыкается носом под ухо, в маленькую ямочку. — Сейчас пойдём. У нас ещё есть время, не хочу тратить его впустую. Хиде обнимает его обеими руками и прижимается к шее щекой, фыркает, думая, что утро будет не менее бурное, чем ночь. Йошики прав, у них есть ещё несколько часов, пока солнце не заполнит эту комнату, и не наступит время возвращаться в реальный мир с его дурацкими «неправильностями».