Пустыня

Я снова бежал: проскальзывал под скальными наростами, перепрыгивал ямы и песчаные гроты. Это продолжалось уже который год. Эта погоня, неотвратимая, словно гибель Сократа, и я таков же: несмотря ни на что я продолжу это метание, движение, жизнь. Приходилось пересекать пустыню Каракум, по крайней мере, именно так называлась эта местность, судя по табличке из красного дерева, что, кажется, росла здесь. Не помню, не знаю зачем, но лишь бродя и проживая бытие пилигрима, я чувствовал себя удовлетворённым. Песок с жадностью Сциллы поглощал мои неосторожно ступившие ноги. Во время бурь сотни тысяч, если не миллионы песчинок касались, царапали, впивались в оголённую, облезшую и почерневшею кожу. Под палящим солнцем раны гноились ещё быстрее, но стоило упасть – утонуть под девятым валом песка – и вот, ты снова вынужден бежать: от пустыни? В пустыню? Ориентиры исчезли, размылись в клубах пыли. Спустя некоторое время я приметил и впоследствии даже вспомнил, что вставал я своей комнате. В пустыни. Даже не в комнате вовсе: остался лишь кафельный пол, да рабочий стол с ноутбуком. Стол же всегда был не прибран, но содержимое менялось, подчиняясь, наверное, одному лишь динамическому хаосу. Бутылки из-под чая, чашки с впитавшем кофе песком, истерзанные конспекты по термодинамике, сломанные телефоны, фен и таблетки – с каждым днём или ночью я вижу всё новое. Временами, это даже удивляет и пугает. В конце концов, путешествие систематизировалось: появились очертания дальних гор и холмов, тропки, закрученные в спирали и подобные теням от карусели. Те казались смутно знакомыми, как Фата Моргана после длительного морского путешествия в полупьяном бреду. В разных местах валялись клочки фотографий: вот мой сломанный нос и струйка крови в момент после соприкосновения со своим кулаком. Вот расчленённый труп моей матери и отец, онанирующий на него – на его лице видны гримасы испуга и явного недовольства. Вот моя девушка: вся в кровоподтёках и ссадинах и с надетой глазной повязкой; грязные бинты лишь едва заметны в кадре. Она сидит на коленках и бьётся лбом о горячий песок. А вот и моя нога, уверен, с трудом запиханная в выхлопную трубу отцовской машины. Кажется, мне начинает здесь нравиться. Здесь уютно, никакого шума, постоянно тепло и нет никаких людей. Я не считаю это сном и порождением больного рассудка, нет, вовсе нет: здесь я могу быть по-настоящему счастлив, замкнувшись в бесконечную череду рефлексий, самобичевания и извращённого веселья. Если захотеть — можно найти, порой, чудесные в своих проявлениях места: псарню из истлевших костей, заполненную огромными крысами, и пустые остовы некогда используемого транспорта. В этих полых коробках и сейчас плещется бурлящая розовато-перламутровая субстанция. Всё-таки, хорошо быть там, где светло и чисто.