неотъемлемый

– Помнишь тот матч? Лучшая из наших побед. Ты тогда так круто поймал мяч, до сих пор мурашки. Дилан был в подвале Тэга, где тот обустроил нечто вроде своего личного места силы. Бильярдный стол, удобный диван, большой телик, фото их школьной футбольной команды, в рамках на стене. Пыльно, темно, но по-своему уютно. После рубки дров, Дилан так и не ощутил желания оставаться дома. Особенно вспоминая, как Коул смотрел на него в окно. У него не было желания разбираться с этим всем прямо сейчас, поэтому он просто сбежал к Тэгу. Позвонил конечно перед приездом, всё же сейчас не школьные времена, когда ты можешь без вопросов зависать у друзей в любое время дня и ночи. Вчера Дилан так и не узнал, есть ли у Тэга дети, но судя по кольцу на пальце, одинок тот явно не был. Так и было. Тэг был женат. Его жена уехала на конференцию в Сан-Франциско, буквально за день до приезда Дилана. – Тебе бы она понравилась, улыбался Тэг, - я обычно готовлю завтраки, а она варит просто потрясающий кофе. Ты был бы в восторге. Дилан улыбался, слушал рассказы Тэга и чувствовал себя как дома. Нелепость, он приехал домой, и только уехав оттуда наконец ощутил себя счастливым. – Как вы познакомились? – О, это интересно. Бруклин, четыре года назад, какой-то видавший виды паб, стендап никому не известного комика, и два человека среди молчавших зрителей, которые смеялись. Не то, чтобы нам было действительно смешно, просто мне было жаль этого одиноко мужика, на сцене, и как позже оказалось, ей тоже. Затем был Эдинбург, и уже намного более смешные ребята, и теперь я смеялся над её шутками, как и весь зал, впрочем. – Она комик? – Да, причём потрясающий. Ты же меня помнишь, хорошие шутки я люблю даже больше футбола. – Блин, чувак, - Дилан хлопнул Тэга по плечу, - я так рад за тебя. За вас. – О, чувак, ты бы знал, как я рад за себя. За нас, - расхохотался Тэг. - А ты как? Есть подружка? Парень? – Нет. Ты же меня знаешь. Работа на первом месте, ну и… – Ох, чувак ты до сих пор делаешь это? Учеба вместо отношений, футбол вместо отношений и куча, куча, бесполезного флирта буквально со всеми девчонками в округе. – Ну не такого уж и бесполезного, если ты понимаешь, о чем я, – Дилан с намеком поднял бровь, не выдержал и рассмеялся. – Фу, чувак, ты мерзкий, - Тэг задел его плечом, но тоже не выдержал и начал смеяться. – Но, всё же, ты и правда за все эти годы никого не встретил? И серьезного ничего не было? Дилан пожал плечами, и состроил свою привычную гримасу, означающую: «как-то так, чувак, ты прав». Для незнакомых людей, это было просто кривляние, но Тэг его понял, и покачал головой, что означало: «ну ты даешь, чувак» и одновременно: «ну, ничего страшного». – А Коул как? Не видел его вчера, он вообще приехал? Дилану понадобилась вся сила воли, чтобы удержать на лице остатки улыбки. – Приехал, просто опоздал, как обычно. – Да? И как он? Я слышал, у него всё хорошо с фото, вроде даже выставки были? – Слышал? – Жена говорила. Дилан недоверчиво уставился на Тэга: - Шутишь? – Неа, вспомни, где мы с ней познакомились. Бруклин, чувак, ты вообще меня слушаешь, ха? – Точно, прости, я слушаю, просто… Все стэнд-ап комики, знают всех фотографов в Нью-Йорке, или что? – В каком-то смысле – да. Но, послушай, Коул не какой-то так фотограф однодневка, он абсолютно точно талантливый, сукин сын. Ты должен им гордиться. Будешь еще пива? – Да, почему бы нет. – Дилан шевелил пальцем крышку, от предыдущей бутылки, осторожно надавливая на заостренные края. – Я горжусь им. Просто мы с ним редко видимся, и я не особо в курсе, что там у него нового так что. Они ещё какое-то время обсуждали школу, футбол, женщин, мужчин, пироги и снова футбол. С Тэгом было просто. Он не лез в душу, и даже если знал больше, чем показывал, не говорил об этом. Ещё со школы Дилан ценил это в нём. Если в некоторых вещах не можешь признаться даже себе, то вопросы друзей или близких не вызовут ничего кроме, злости. Тэг очень редко задавал подобные вопросы, и если видел, что Дилану сложно на них отвечать, переводил тему. Наверное, в каком-то смысле, из всех немногочисленных друзей Дилана, Тэг был лучшим. Он был готов провести с ним целый день, но Тэгу нужно было съездить забрать заказы с почты, и доработать сценарий своего нового кулинарного шоу для ютуба, так, что им пришлось проститься. Дилан садился в машину спокойный, сытый и счастливый. Пиво уже выветрилось, плюс Тэг накормил его отменнейшим обедом, не зря же он вёл свой ютуб канал именно про готовку. Коул собирался просидеть в комнате весь день, и может даже и следующий. И все последующий, сколько бы ему не пришлось торчать дома. Он валялся на уже не своей кровати, в уже не своей комнате, и слушал звуки рубки дров. И сам не заметил, как уснул. Его разбудила мать, попросив съездить с ней в магазин, и недовольно принюхавшись, уточнила не курил ли он в комнате, на, что Коул ответил, что конечно же нет. Ветер из-за опущенного стекла в машине трепал его волосы, но Коул даже не пытался его закрыть. Было хорошо. Прохладно, но хорошо. К тому же, мама ничего не говорила, пару раз недовольно посмотрела, но на этом всё. Что ж если её всё устраивало, то зачем ему что-либо менять? Коул был сонным, и разморенным, мысли текли вяло и хотелось спать. Поэтому, когда из его рта, невольно вырвался вопрос, это стало полной неожиданностью даже для него самого. – Мам, а почему ты переделала мою комнату, а комнату Дилана оставила не тронутой? В машине был слышен шум ветра из приоткрытого окна, и тихое бормотание двигателя. Было довольно спокойно. Но вопрос будто что-то нарушил в этом мнимом спокойствии, и напряжение, казалось, можно было бы ощутить кожей. Мама недовольно нахмурилась, и костяшки рук, державших руль, побелели. Коул нервно сглотнул, и мысленно поинтересовался у себя: «– какого черта, ты творишь, идиот?!» – Ты уехал, но гости к нам приходить не перестали. И вообще, то, что вы с братом бросили меня, не значит, что моя жизнь кончилась. У меня есть дом, муж, друзья, гости, где их по-твоему лучше укладывать спать? На диване в гостиной? Это нелепо, мы, что хиппи какие-нибудь, и не можем позволить себе комнату для гостей? Я и Гарольд, что зря работали всё это время? Чтобы сейчас не иметь возможности, сделать в ремонт, в бывшей комнате сына. Который не только, изуродовал её, но ещё и уехал не попрощавшись и буквально бросив свою семью. Извини, конечно, но мы… – Ладно, мам, я понял, проехали. – Что значит проехали? Ты задал вопрос, я на него отвечаю. Что значит проехали? Мне что уже и ответить нельзя? Должна же я в конце концов отчитаться за ремонт комнаты, которая находится в моём доме, перед бросившим меня сыном? Должна же, ведь так? – Мам, пожалуйста – Коулу, хотелось биться головой о приборную панель, до тех пор, пока не отключиться, лишь бы не слушать это всё. А ещё невыносимо хотелось выпить или закинуться чем-нибудь. Всё, что угодно, лишь бы раздраженный, монотонный, разгневанный, давящий голос матери растворился, слился со звуком двигателя, и превратился в фоновый шум. В шум, который ничего бы в нём не трогал, не задевал, не цеплял. Не злил. Но у него не было с собой ничего, чего он так желал, поэтому приходилось сжимать зубы так, что челюсти становилось больно, и дышать мелкими, частыми вздохами, через нос. И пытаться изо всех сил, сдержать рвущийся наружу гнев. – Что, «пожалуйста»? Ты задал вопрос, Коул. Ты получаешь на него ответ. Твоя комната была просто в ужасном состоянии, даже если бы мы не сделали из неё комнату для гостей, всё равно пришлось бы делать там ремонт. Эти голые стены, эти бутылки, а пол, Коул! Что, бога ради ты сотворил с полом? Он весь был залит воском. Ужас. Рабочие, требовали таких денег за всё это, и если бы не Гарольд, я даже не знаю, чтобы я… Коул отвернулся и уставился в окно. Он чувствовал себя таким невероятно уставшим и подавленным. Не то, чтобы у него последние годы, или в этот конкретный день, были силы. Подавленность было его обычным состоянием, но сейчас оно усилилось в стократ. Словно каменной плитой придавили. И все эти мамины: «мы», «он», «Гарольд». Каждый раз, когда она произносила все эти слова, восхваляющие Гарольда или все эти «мы», Коул чувствовал, как комок тошноты подступает к горлу. Злость испарилась. Теперь ему хотелось плакать. Но он даже боялся представить реакцию своей матери, если сейчас, во время её нравоучительного монолога, он начнет рыдать. Почему-то ему казалось, что она вряд ли оценит. Коул нервно усмехнулся в ответ на свои мысли. – И, что ты, ради всего святого сделал со своими волосами? «Не плакать!» Было словно сигнал светофора перед внутренним взором Коула, перед всей его нервной системой. И его организм нашел выход из ситуации, по-своему. Коул расхохотался. Мама недовольно посмотрела на него. Но больше ничего не сказала. Дальше они поехали в тишине. Мама отдала ему машину с покупками, и осталась в городе по каким-то своим делам. Что ж это, пожалуй, был лучший вариант. Ещё одну такую поездку, Коул попросту бы не выдержал. Он ехал, домой подпевая какой-то попсовой песенке по радио, и наслаждался спокойствием и тишиной. Подумать только, то, от чего он чувствовал себя столь одиноким в Нью-Йорке, и чего старательно избегал, особенно в первые годы переезда (побега, насмешливо напомнила ему память слова мамы), стало столь желанным, как только он вернулся домой. – Нет места лучше дома, вашу мать, - произнес Коул и выключил радио. Дорога обратно была спокойной, и поездка чересчур быстро закончилась. Коул разбирал покупки на кухне, когда услышал покашливание, а затем это характерное, пощелкивание языком, от которого в его кошмарах, у него неизменно всё леденело внутри. Что ж, оказалось, не только в кошмарах. Руки Коула, словно отдельно от хозяина сортировали продукты, тело двигалось максимально спокойно, и он даже не поднял головы, чтобы обозначит, что видит Гарольда. Тот стоял в дверном проёме, облокотившись на косяк, и сложив руки на груди, наблюдал. Насмешливо обводил Коула взглядом с головы до ног. И, Коул, даже не оборачиваясь, чувствовал это. – А ты поправился. – Тишину в кухне прервал хорошо поставленный голос. – И прическа эта, ну то есть цвет. Гарольд, наконец, двинулся из прохода в сторону Коула, и тот вздрогнул всем телом, мысленно приказывая себе не бежать. Из-за дрожи он уронил яблоко, которое только, что помыл, вытер и собирался положить в подставку на столе. Гарольд усмехнулся, поднял яблоко, сдул невидимые пылинки и вгрызся в него зубами. Коул просто стоял перед ним, не шевелясь и стараясь даже не смотреть на того. Гарольд всё так же продолжая ухмыляться, наклонился к Коулу, и заправил прядь волос тому за ухо. – Раньше ты был милее. После этих слов он отвернулся, намереваясь покинуть кухню, но перед тем как совсем уйти, он обернулся, снова обвел Коула взглядом с ног до головы и, расплывшись в самой доброй улыбке произнёс: – Может тебе на диету сесть. Кухня была залита солнечным светом. Коул просто стоял там совершенно один. На столе лежали яблоки. Сердце Коула билось как сумасшедшее. Он просто стоял там, стараясь отдышаться. Затем вытер вспотевшие ладони об штаны и продолжил разбирать покупки. Словно ничего не произошло. Но ведь ничего и не произошло? Ничего и никогда не происходило в этом доме. Дилан был слишком расслаблен после обеда у Тэга, слишком спокоен. Он встретил фермера по дороге домой, и купил у того целый ящик клубники, по невероятно дешевой цене. Он ехал домой, клубника пахла на всю машину, солнце светило, всё было прекрасно. Слишком прекрасно. Взгляд Дилана, то и дело перемещался в зеркало заднего вида, где сзади был виден ящик с клубникой. Он пытался задавить одну вполне определенную мысль, которая то и дело возникала в его голове. Это вызывало вполне объяснимую тревогу. Но день был слишком хорош, солнце светило слишком ярко, Дилан просто не хотел позволять этой мысли оформиться в твердое знание у себя в голове. Он отбивал пальцами ритм по рулю, менял радиостанции, напевал песни, которые знал или делал вид, что знал, и всеми силами старался вытеснить мешающие мысли из головы. Но его сознанию было виднее, и уже на полпути домой, Дилан сдался. Аромат клубники витал в воздухе, от него было сложно (невозможно) отделаться. – Ну и зачем ты её купил? У мамы аллергия, ты её не любишь, так зачем, было покупать, причем целый ящик? Вопросы звучали в голове надменным и ехидным тоном. – Зачем-зачем, - передразнил Дилан самого себя. Единственный человек, в конце этой дороги, уплетающий ягоды за обе щеки, морщась, рассказывая тупые приколы, давясь, и вытирая сок, стекающий по подбородку, был его братом. Воспоминание было настолько ярким, что осознание его нереальности и невозможности в текущий момент било в самое сердце. Он помнил это. Помнил их дурацкие одинаковые прически, с золотистыми челочками. Помнил, как Коул смеялся рассказывая очередную выдуманную, но жутко смешную историю. Помнил эти красные ягоды. И тепло в душе. Им было по двенадцать. Как же давно это было. Мог ли он в двенадцать лет, сидя на залитой солнцем кухне, слушать рассказы брата, и наблюдая, как тот пожирает кучу ворованной клубники, представить, как всё обернется? – Нет, вслух произнес Дилан. Нет, тот двенадцатилетний ребенок ничего такого и представить себе не мог. У него был брат и мама. И они были счастливы. Никто не знал, что через год его мама выйдет замуж за Гарольда.