сигма

Пистолет в глотку и, когда заглотит, чуть сильнее прижать курок. Чтоб по грязной зелени подъезда красным расчеркнуло; ярко. Как рыжие волосы, как асимпатия, как злоба, тоска, потребность дворовым псом скулить каждую осень, — это Питер, детка, тут на Волковском воют волки. Умное слово «депрессия» слишком дорого стоит, у Игоря в кармане налички впритык на жетон в один конец с Ломоносовской и хандру. Поэтому в сером октябре Игорь хандрит. В сером октябре Игорь наиболее уязвим. Чуть меньше внимания, чем обычно, и вот — щипают бумажник на рынке и, наверное, там же бабочек всаживают в живот: Игорь случайно думает об одной суке больше, чем следует. Гораздо. В два или три раза больше, и странным образом удвоенный ноль нулём не остаётся. Вот скотство. Игорь сплёвывает под лапы сфинксу. Просто унизительно. Игорь приходит к человеку, которому место в одиночке. Целует, кусая за губу. Не имея ни повода, ни оправдания. Разумовский называет это словом любовь, Игорь зовёт вротъебистикой. По любви в руки попадает стек — дорогой кожзам, но не кожа, и в этом вся суть: дорогая имитация имитацией остаётся, сколько не полируй. Разумовский вскидывает руки в примирительном жесте. Лезет в стол, говорит: «подожди, дай для храбрости накачу». Игорь смотрит, как он, морщась, опрокидывает в себя коньяк, и понимает, что пить мальчик не умеет. Странная хуйня, на самом деле. Игорь про себя зовёт Разумовского либо сукой, либо мальчиком, и если первое обосновано репутационными пятнами навроде договора с хольт-интом, то второе не обосновано вообще ничем. Наверное, просто изврат. Два изврата. Игорь херачит стеком так, что рукоять обжигает ладонь. Разумовский подставляется, вскрикивает. От стека следы тонкие, ровные; Игорь оставляет насечки крест-накрест, смещаясь вниз по бедру, а где-то на периферии всплывают зоны уязвимости с боёвки — альтернативное пособие по флагелляции. (С альтернативами тут всегда было плохо.) Порет Игорь, конечно, от души. Всю злобу кипящую сконцентрировать, в замах слить — даже не сублимация, реализация напрямую. Не, ну, сюда бы лучше ремень. В этот раз не надел, жаль: въебать бы со свистом и слегка протащить, чтоб широкие полосы красным. Красный вообще красивый цвет. У Разумовского красные зарёванные глаза, и Игорь думает (не жалеет), что перестарался, пока Разумовский не идёт ва-банк, опускаясь перед ним на колени. Игорь наматывает на кулак волосы, дёргает, говорит оскорбительную хуйню и назло двигает бёдрами так, чтоб засадить поглубже, — Разумовский давится, в глазах сучий блеск, по щекам слёзы. И, типа, финальный акт. Поза по типу миссионерской, Игорь придушивает и влепляет наотмашь пощёчины, Разумовский выгибается и закатывает глаза: Разумовский настолько алголагник, насколько может быть реальность близка к методичке. (По той же методичке Игорь алголагник вдвойне.) Игорь не осмысливает: некогда, сначала работа, потом ебаться, потом отоспать сорок восемь часов за пять, — времени нет рефлексировать. И зачем-то наебали на курсе биологии в академии, когда рассказывали, что окситоцин на мальчиков и девочек по-разному действует: после того-этого вроде как мальчики хотят повторения, а девочки влюбляются. Игорь по всем первичным половым не девочка, а привязался. Еблан Игорь, короче. Через раз отводит глаза. Разумовский снова другой и не сука, нервно кутается в халат, тянется к бутылке, говорит: приходи завтра. Игорь тушуется, Разумовский неуверенно настаивает: приходи послезавтра, приходи в четверг, когда удобно, номер ты знаешь, только, знаешь, я ненавижу, когда мне звонят, — в общем, пожалуйста, приходи. Игорь сдаётся. Очередная высота проёбана и уже даже не стрёмно. Стрёмно становится позже. Игорь старомоден и при всей лояльности считает, что в сексе как в твиксе: подразумевается не больше двух. Разумовский считает иначе. Игорь кривит ебальник и ломается для чистоты совести; честно, третий-запасной это не та проблема, ради которой стоит открывать рот. Потому что Игорь знает кое-что поинтереснее, но не может пока доказать; блять. Разумовский как будто не пьян, но что-то есть в том, как он вешается на своего телохранителя (Волков О.Д., контрактник, тоже детдомовец). Игорь смотрит на них и видит ёбнутого серийника и его верную зашуганную псину, но кто есть кто тут поди разбери. Даже забавно с того, насколько синхронят: Игорь из досье в курсе про давнюю дружбу, а тут и без досье прям… видно. Всё напоказ. Разумовский аж дрожит, когда зажимают руки за головой и коленки силой разводят. Игорь чувствует себя то ли садистом, то ли долбоёбом: пассивное сопротивление заводит пиздец; секс выглядит как гэнг-бэнг средней степени тяжести. Волков под финал целует Разумовского в висок, шепчет тихое-тихое, и Игорь ощущает себя тем самым третьим лицом, которое в порнухе определенных категорий идёт бонусом к супружеской паре. Так себе должность. Но Игорь не выёбывается, Игорю много не надо. Стоп, напиздел: надо, ещё как. Надо ближе, крепче, жёстче; Игорь предпочитает быть эпицентром катастроф, ему на роду написано и всё такое, а тут по разрушительности соразмерно Хиросиме в локалке, — от Игоря со всеми его претензиями в рыжем зареве остаётся тень. А у катастрофы от Игоря остаются тени под глазами, и при трогательной отощалости катастрофа из-за регулярных ночных встреч скидывает ещё пару кило: заебали в прямом смысле. Ночные встречи, конечно, только условно ночные. Пиздёж, троп, риторика. Наличие дверей, дверных замков и частной собственности даёт права в любое время, если по обоюдному. В данном случае лексически не совсем обоюдное, правда, потому что на троих, но суть мало меняется: никто не против, значит, можно и Содом без Гоморры. Только шторы задёрните. Ладно, уговорили. Без света похабнее и не так напрягает наличие кого-то кроме. Темнота друг молодёжи, по новым реформам они все тут недавняя молодёжь. В принципе, в каждом есть что-то детское, протянувшееся по времени стрункой, но это именно «в принципе», потому что у двоих на руках кровь, у третьего на руках почти закрытое дело, и «почти» держится на невозможности самостоятельно подвинуть процесс: сложи руки и жди. Ждать Игорь ненавидит. Падающего подтолкни или урони сам; Игорь предпочитает дожимать до кровавых соплей, крутить жгутом. Но по лезвию бежать в конкретной ситуации опасно проёбом на шагах влево-вправо. Методы примитивного насилия в конкретике не сработают: Игоря будто впервые ценят за умение бить без синяков. Игорь озадачен. В ход идёт табельное. У укороченки Лебедева достаточная длина, чтоб, заставив взять глубже, содрать горло, но Игорь не рискует: Волков не Разумовский, за такие фокусы может и по ебалу дать. Диаметр дула вообще ни о чём и Волков с грубым шиком лижет-целует, щеря высоко посаженные клыки; Игорь выхватывает предупредительную плюху за попытку положить ладонь на затылок. Игорь не обижается: он бьёт в ответ. Отношения с Волковым для Игоря вообще отдельная тема. В привычном понимании они не ебутся, вроде как, но помимо привычного ведь есть ещё уйма вариантов, типа взаимной дрочки. И если Разумовский это что-то максимально летящее, глянцевое, сладкое, то Волков — наколка на спине, угрюмый залом в переносице. Проблемы с выражением эмоций, искаженное восприятие — Игорь тоже такой, только сдвиг по другой фазе, поэтому по плечу въебать и вместо поцелуя грызня, нож находит на нож; а заебись же. Нет, серьёзно. Абсолютно без шуток, сарказма, иронии и прочей хуйни, вошедшей в нормы общения. Игорь сначала не понял, а потом как понял: оно. Не хватало. В чумном угаре Игорь дёргает завязки корсета так, что Разумовский падает на локти, скуля в голос. Разумовский худой и в чёрной обтяжке по-блядски красивый, Игорь кусает между лопаток, когда берёт сзади. Волков сначала наблюдает, потом присоединяется; Разумовский стонет и задыхается, царапая руки. Игорь ставит Волкову засос на шее. Чуть позже ставит галку на полях записной. Жирную такую, страницу едва не продирает ручкой. Убийства продолжаются, дело ЧД тычется в стену общественного одобрения. Да не только одобрения, на самом деле. Концы в воде, отследить сложно, доказать ещё сложнее. Подгонка улик, косвенные — всё хуйня, в громких делах не катит, засмеют сквозь слёзы. Игорь знает, Игорь не первый год уже в этом котле варится, потому и не может себе позволить загрести обоих, чтоб разбираться де-факто: хули, виноваты-то точно все. Не-а, не в этот раз. Слишком просто отделаться хочешь, И-горь. Не выйдет. Общественность разбираться не захочет и резонирует так, что по рукам отдачей хуйнёт; ни один хирург потом не соберёт фаланги. Так что да, без вариантов: как ждал, так и жди. Игорь ждёт. Компенсирует профессиональный эйдос примитивным и действенным: ладонью на бедре, стиснуть до синяков, шёпотом в ухо, чтоб коленки подкосились. И вроде уже не жмёт даже. На весы докинули гирьки, Фемиде завязали глаза и рот. Игорь чувствует: амбивалентность выродилась в симпатию. Игорь целует Разумовского по-немецки, Волкова — взасос. Дело ЧД грозит выродиться в глухаря.