Предрассветные сумерки (после Купальской ночи)

★★★       Места двоим и правда хватало — даже он, не будучи таким стройным, как тот же Полозов, умещался на застеленной кровати без всякого стеснения. Но Антон всё равно лёг не рядом, а перетёк сверху, чуть прижимаясь, и нависнул над ним нос к носу. В темноте его глаза горели янтарём, и перед очередным поцелуем Афоня восхищённо и нетерпеливо выдохнул, не веря своему счастью.       Антон над ним завозился, устраиваясь поудобнее аккурат между пышных бёдер. Афоне от такой горячей близости захотелось дёрнуться, остановить — почувствует ведь, как жарко Зирофееву сделалось от его торопливых ласк, как сильно и стыдно он распалился от них, будто мальчишка. Но куда там было Полозова останавливать — тот горел в его руках, вёрткий, живой, быстрый, и к тому моменту, как Афоня хотел заволноваться, Антон уже прижался к нему вплотную, грудью к груди, словно вплавиться в него хотел, и бесстыдно потёрся, заглядывая в глаза. Тут уж не скрыться, не спрятаться, и Афоня только беспомощно схватился за широкие плечи, всё ещё несправедливо облачённые в опостылевшую рабочую рубашку. — Нечестно это, Антошенька, гостя ты раздел, а сам-то… — пробормотал Афоня, сам от себя не ожидая такой смелости.       Щёку обожгло поцелуем, когда Полозов прижался к нему губами, потёрся носом и прошептал: — Раз нечестно, Афоня, так сам бы и раздел.       От таких слов в жар бросило пуще прежнего, а кончики пальцев закололо от желания исполнить предложенное. И пока Афоня кусал губы, решаясь, руки уж сами потянулись к пуговицам на вороте чужой рубашки, одну за одной вынимая из петель, постепенно открывая для жадного взора позолоченную летним солнцем кожу. Так и манила она к себе прикоснуться, так и просила провести раскрытой ладонью, огладить, поцеловать. И сил сдерживаться совсем не было.       Антон под его руками разомлел, улыбаясь и довольно щуря яркие глаза, покорно позволил стянуть с себя рубашку с майкой. Руки Афони опасливо легли на толстый кожаный ремень, словно на змею, зацепили железную застёжку, потянули и бросили от себя на пол. Ладони он уложил аккурат на тазовые косточки, и Полозов выскользнул из брюк, ластясь к нему, словно специально подставляясь так, чтобы огладил его Афоня от бёдер до самых колен, хоть самыми кончиками пальцев задев что пониже поясницы. Нет, на такую смелость Афоня сейчас прям не решится. А может…       Полозов, освободившись от одежды, тут же прильнул, горячий как купальский костёр, и заскользил пальцами по рукам Афони словно языками быстрого пламени — ах, как давно хотелось на себе почувствовать эти руки, отдаться им, чтобы они трогали вот так, горячо и нежно, ничего уже не стесняясь, не останавливаясь!       Распалив себя же своими мыслями, Афоня сладко простонал и потянулся к Антону в ответ, прижался губами под подбородком, провёл ниже, по длинной жилистой шее, пока не остановился на ключицах, целуя и чуть засасывая кожу, оставляя мокрые следы. Полозов сверху ахал, но не отстранялся, наоборот, сильнее открывая шею. Когда под афониными губами оказались острые плечи, он позволил себе их самую малость прикусить, тут же поцеловав. А хорошенько укусить бы и не удалось — больно Полозов был поджарый. — Лакомка, я ж несладкий, — хихикнув, тихо прошептал сверху Антон. — Сладкий — не сладкий, а лакомый кусочек! — уверенно ответил Афоня, и слова эти тут же были нетерпеливо запечатаны на его губах поцелуем.       Руки Полозова тоже не были на одном месте — гладили, мяли, щипали, заставляя краской заливаться пуще прежнего. Но вдруг остановились на груди, у самого сердца, мягко сжав — так, что Афоня в поцелуе рот приоткрыл от вздоха. И тут же раскрытых губ коснулся горячий ловкий язык, мокро мазнув и проскальзывая вглубь. Афоня страдальчески заломил брови и не сдержал стона, хватаясь за Антона как утопающий за тростинку — так непостижимо сладко, влажно вылизывали сейчас его рот. Не ответить, не поддаться было невозможно.       Забывшись в поцелуе, Афоня даже и не заметил, когда руки Полозова на его груди расположились так, что оба больших пальца легли подушечками аккурат на вершины сосков и мягко потёрли, заставляя всё тело дрожать. Стараясь не отставать от товарища, Афоня, потеряв стыд, устроил ладони на округлых ягодицах, крепко сжав. Полозов в ответ прикусил его губу, но совсем не больно, зажмурился, всхлипнув, и прогнулся мартовской кошкой, подставляясь под тискающие руки, словно прося больше. А Афоня и рад больше дать, лишь бы ещё его так просили, ластясь и постанывая.       Рот Полозова, горячий, влажный, с удивительно умелым языком, мокро приник к шее. От тихих стонов удовольствия в самое ухо сердце как-то больно и вместе с тем сладко сжалось в груди, а вот между ног стало нестерпимо горячо. — Антоша, Антошенька, — взмолился Афоня, не в силах больше терпеть этот жар.       Полозов, до этого жалящий его поцелуями в плечи и грудь, вдруг поднял голову и глянул на него так пьяно, что у самого перед глазами всё поплыло.       А затем, бесстыдник, опустил руку и погладил ласково и осторожно там, где до этого не гладил, будто пытаясь усмирить жар, а на деле только распаляя ярче, острее. Афоню от этого нежного прикосновения всего выгнуло на постели, а бёдра сами, без ведома хозяина, толкнулись в ласковую руку.       А Антон всё смотрел, горящими глазами смотрел на него, и нельзя было взгляд в ответ отвести, только плавиться под касаниями, которые были всё настойчивей, всё приятней.       Афоня потянулся дрожащей рукой и притянул Полозова к себе за шею, целуя. Тот ответил с жаром, прижимаясь сверху, и Афоня вдруг почувствовал, что желание у Антона сейчас было не слабее, чем у него самого. Сам Антон о себе будто и позабыл, размеренно поглаживая его и постанывая в поцелуе, но нет-нет да и вжимался легонько в мягкое афонино бедро. Приласкать его сейчас захотелось до искр перед глазами.       Одной рукой продолжая перебирать рыжие непослушные пряди, другой Афоня погладил Полозова по напряжённому плечу, а затем двинулся рукой вниз. Антон довольно замычал в поцелуе и снова легонько потёрся о него. Глубоко вдохнув, как перед прыжком, Афоня решился, с сожалением перестав поглаживать рыжую буйную голову, и опустил обе руки сначала на влажную от жара поясницу, а потом осторожно потянулся дальше, забираясь под ткань и сжимая.       Антон, разорвав поцелуй, вскрикнул, и, сам же устыдившись, спрятал лицо у Афони на груди. — Неужто так больно стиснул, Антоша? — решился подразнить его Афоня, перестав сжимать ладони и вместо этого легко ими погладив.       Вместо ответа Антон что-то невнятно забормотал ему куда-то в шею, прерывисто дыша, но рукой двигать не перестал, что не могло не заставить Афоню продолжить. Ткань послушно скользнула вниз по бёдрам. Полозов где-то у самого уха всхлипнул и вдруг вывернулся из обьятий.       Без него тут же сделалось холодно и неуютно, но Афоню пробрал озноб не от этого — неужели он и правда сделал что-то не то? Антон решил, что для него это всё слишком, что ошибся, разгорячился, и подумал, что не нужен ему Афоня?..       Но страхи, едва кольнув сердце холодом, тут же развеялись в предрасветных сумерках, когда Афоня взглянул на Полозова: тот никуда уходить не собирался.       Антон, свесив длинные ноги с кровати, алея щеками, стягивал с себя остатки одежды — и брюки, давно болтавшиеся где-то на щиколотках, и ботинки, и трусы. Скинув всё это, замер, чуть съёжившись, до невозможности красивый.       Афоня, вдохновившись примером, тоже расстегнул пуговицу на штанах, а потом, подумав, одним единым движением снял сразу всё, даже на ботинках шнурки до конца не развязав.       Глаза у Полозова снова загорелись, когда он окинул его жарким взглядом — Афоне даже прикрыться не захотелось, так приятно обдало кожу теплом. — Иди ко мне, — развёл руки в приглашении Афоня, потому что обнять Антона захотелось нестерпимо.       И Антон пошёл. Обвил руками шею, целуя, попытался неловко придвинуться ближе, но не выходило устроиться удобно. И тут глянул Афоне в глаза, прошептал его имя тихо, будто извиняясь за что-то, и вдруг забрался на бёдра верхом, обнимая ногами.       Афоне даже воздух из лёгких выбило — как приятно было чувствовать Антона, прижимающегося к нему, обнимающего и целующего, близко, ещё ближе, любимого, родного. Афоню этой близостью накрыло как пуховым одеялом, от пяток до ушей, всего с головой.       Правая рука Полозова, сильная, с широкой сухой ладонью, спорхнула с плеча Афони и опустилась вниз, прямо туда, где было горячее и нужнее всего, стараясь обхватить и его и себя. Афоня застонал, обнимая его, скользя руками по гладкой тёплой спине, а затем и свою руку опустил, чувствуя, как непросто Антону справляться одному с ними двумя.       Правильные движения нашлись как-то сами собой, хоть и не привычно было поначалу с кем-то вот так: быстро, горячо соприкасаться пальцами, дышать одним раскалённым воздухом. Но до чего же приятно, будто правильно было целовать зажмуренные веки, уголки приоткрытых губ, колючие щёки, взмокшие волосы на виске, чувствуя, как цепляются за тебя, метят, целуя белую кожу остро, больно и приятно, шепчут еле слышно, просят крепче, ближе, ещё сильнее…       После они лежали, оба мокрые и разгорячённые, как из бани. Сердце в груди билось сильно и часто, так что Афоне казалось, что и Антон рядом может слышать этот неровный стук. — Не загнал тебя, Афоня? — запыхавшийся Антон повернулся, улыбаясь счастливо и довольно.       У уха у него виднелся тёмный шрам, оставшийся ещё с войны. Может обжёгся как или поцарапался, сам не знал, где и чем, но после первого же боя выбрался целым, весь закопчёный и со шрамом пониже виска. — Загнал, Антошенька, хорошенько загнал, — ласково прошептал Афоня, тоже улыбаясь, и прижался губами к зарубцевавшейся полоске, словно пытаясь сцеловать давно ушедшую боль.       Полозов тихо выдохнул, закрывая глаза, и потянулся к нему, обнимая и вжимаясь лицом в шею. Афоня обнял в ответ, прижимая к себе крепче, не желая больше вовсе отпускать от себя своё счастье. ★★★