друг для друга

Годжо Сатору — известнейший танцор в Японии. Его лицо знает каждый, видео с его исполнением становятся популярными в мгновение ока, его фигура мелькает на облачках журналов чаще, чем показывают политиков по телевизору. Его популярность безумна. Тысячи фанатов окружают место съёмок или тренировок, что рабочим приходится выставлять ограждения для дорожки знаменитости. Но даже так особо назойливые поклонники просачиваются вперёд и протягивают свои руки, выставляя перед носом Годжо плакат или блокнот с просьбой подписать. Сатору улыбается, сухо благодарит и быстро удаляется. Потому что ему противно дотрагиваться до вещей, очернённых пошлыми руками поехавших людей. Его передергивает, когда он заглядывает в глаза, переполненные восхвалением не души, а слегка выступающих мышц. Ему хочется блевать от мысли, что сотни тысяч людей обоготворяют его внешность, совсем забывая, что красивые изгибы тела — лишь оболочка. Что уж говорить о его чувствах, которые просто втоптали в грязь, пренебрегли. …О чувствах того, кто поднялся на верхушку топа, совсем этого не желая. Того, кто начинал все «для себя» и до сих придерживается этого направления. Того, кто просто хотел получить удовольствие от танца, а не ограничения в личной жизни и идеализацию своего образа. Годжо хотел обрести себя через танец, залечить израненную прошлым душу, найти покой. Но когда это все шло по плану Сатору? Вся его жизнь — одно сплошное недоразумение: жизнь одиночки с ранних лет, буллинг в школе, гора «приключений» с Гето (которого сейчас уже упекли в тюрьму за убийства, чудом не прихватив туда и Годжо). И вот сейчас, когда, вроде бы, Судьба смягчилась и решали вознаградить танцора пряником, тот все равно оказался отравленным. Чего стоит толпа поклонников, смотрящие на красивую обложку и не видящие ничего, кроме ослепляющего божества? Зачем фанаты, которые с пошлостью разглядывают его тело, забывая заглянуть в душу? Что для него значить быть популярным среди тех, кто дошёл до ручки? Ни-че-го. Жизнь перестала что-то значить для Годжо так же, как он перестал ощущать что-либо, кроме отвращения и раздражённости. Все происходящие — сплошное разочарование в людях. Он пытался бежать от такой жизни, но журналисты и менеджеры, казалось, смогут достать его даже из-под земли. Даже если вместо живого Сатору они найдут мертвое тело со сгнившей душой, что томилась в красоте, как в клетке. Даже если такое уже происходит в реальности, а не в будущем. Годжо морщит нос. Противно. Экран телефона вспыхивает, больно ударяя по глазам ярким светом в кромешной темноте. Годжо не любит свет — он очернён людьми. Годжо нравится тьма — она такая же, как и он; она может скрыть его от похотливых глаз; она может даровать ему иллюзию его идеальной тихой и безызвестной жизни. Сатору нечем заняться — сегодня он уже проклинал своё тело часами, уже мечтал об уютном будущем и возвращался в реальность с ещё больше разбитым сердцем. Сатору уже выполнил ежедневный «план», сил для самобичевания не осталось, поэтому он поднимает телефон. Перед глазами тут же всплывает длинная лента из уведомлений с предложениями сняться и прочей чепухой. Белесые окошки уже натерли мозоль на его глазах, поэтому Годжо быстро смахивает каждое, стараясь претвориться, что ничего не было. Но не получается. Сатору злится — на себя, на жизнь, на тупых людей — и яростно продолжает пролистывать ленту. Но эмоция сразу утихает, когда Годжо натыкается на слишком короткое сообщение: Он Когда устанешь от одиночества - позвони, потанцуем Годжо смотрит на экран телефона, не отрываясь, будто зачарованный. Он с трепетом перечитывает простое предложение много раз, стараясь на вечность запечатать воспоминание о самых нужных ему словах. В груди нарастает чувство, которое он не в силах описать словами, но оно заставляет танцора быстро подняться, накинуть оверсайз, схватить чёрные очки и выбежать из квартиры, попутно набирая тому самому Ему. Пока в трубке раздаются гудки, Сатору в очередной раз проклинает, что не может забить Его номер как «Любимый», «Отрада жизни» или просто «Юджи-кун». И все из-за треклятой желтой прессы и излишне назойливых журналистов! Но при мысли о них в горле не возникает ком, в мыслях не появляется гора оскорблений, не хочется даже вспоминать о ком-то, потому что на другом конце трубки раздаётся: — Алло. Освободился? — от одних этих слов Годжо расплывается в улыбке. Ему чертовски приятно слышать этот невинный мягкий голос. И пусть им нельзя называть друг друга по имени, чтобы не вызвать лишних подозрений — пускай — но сейчас ему чертовски приятно. Ведь Сатору знает, что единственный человек, который смотрит ему в глаза не с идеей обожествления, а с неуловимым трепетом, сейчас разделяет время вместе с ним. — Да, ты где? — чуть запоздало отвечает танцор и прикусывает язык, чтобы не назвать абонента «милым». — Я через улицу от твоего дома, — и далее Юджи называет ориентиры, но Годжо слушает в пол-уха, потому что уже летит. Летит на встречу с тем, от одного силуэта которого захватит дух и побегут мурашки. На встречу со слишком милым и одновременно слишком взрослым юношей. К тому, рядом с кем Сатору будет чувствовать уют. Пробежав пару кварталов, Годжо добирается до места. Парни встречаются на пустынной улице с тусклым освещением, но танцор может поклясться, что увидел, как заблестели глаза юноши. Несколько секунд оба стоят молча, всматриваясь в слегка покрасневшее лицо напротив, не веря, что наконец-то встретились. — Ты пришёл, — полу-крик полу-всхлип прерывает затянувшуюся паузу, и Юджи падает в объятия любимого, крепко обнимая того со спины. А Сатору не противится, потому что знает, что ещё не встречал рук чище, чем эти. Знает, что ещё не чувствовал таких тёплых прикосновений. И ещё ничьи волосы не пахли так по-домашнему. Юджи поднимает голову с ещё гуще покрасневшими щеками и заглядывает в душу танцора глазами, в которых переливаются истинный трепет, неподдельная влюбленность и настоящая радость: — Потанцуем? Тихо-тихо, но слова водопадом отдаются в голове Годжо. Водопадом не притворности и глубинных желаний, которые пытались достучаться до мужчины и смыть все его негодования. И Сатору поддаётся. Он подставляется невесомым рукам юноши, позволяет вести себя в такт ненавязчиво играющей поблизости музыке, поддаётся чарам Юджи, забывая о прогнившей реальности. Сейчас для него есть только Он — постоянный источник влюблённых взглядов, нежных прикосновений и трогающих до души слов. Он — самое дорогое, что есть у Годжо. Он — его дом. Сатору закрывает глаза — он доверяет Итадори безусловно — и полностью отдаётся ощущениям. Под ногами хлюпает грязь, напоминающая о его повседневности, но танцору не хочется портить момент — не этот — и он лишь сильнее вжимается в хрупкое тело паренька. Для Годжо Юджи всегда был хрупким: тем, кого надо защищать, оберегать, укрывать. Но вот сейчас этот самый робкий юноша уверенно ведет его на очередной поворот. Беловолосому не хочется отстраняться от возлюбленного, но ещё больше ему не хочется рушить волшебную ауру, окутывающую их и скрывающую серые постройки, не одобряющие взгляды прохожих и трясину жизни. Сейчас они только вдвоём. Сейчас Годжо в руках Итадори. Сейчас Годжо существует лишь для него. Сатору, подчиняясь такту и легкому давлению на ладонь, послушно отстраняется от парня и уходит в поворот, крутя бёдрами и податливо поворачиваясь, когда знакомые руки касаются спины. И танцор вновь вдыхает родной запах, расплываясь в улыбке. Сейчас Годжо не против жить только для Юджи. Парни полностью отдаются музыке. Их шаги динамичны, движения рук плавны, а взгляды томительны. Они упиваются нарастающей страстью под ритм мелодичной песни. Звучит румба. На языке танцующих — танец нежной любви. И это определение полностью соответствует ощущениям Годжо. По его телу прокатывается волна удовольствия, когда их пальцы переплетаются; сердце начинает биться сильнее, когда этот чертовски привлекательный юнец бросает украдкой взгляды. Сатору хочется заплакать от безысходности, когда Юджи пытается донести до него свои чувства через танец. Они птицы, лишенные голоса. Все, что у них осталось, — многозначительные прикосновения кончиками пальцев, тихие вздохи и редкие улыбки. Но это не мешает парить им высоко в небе. Так и сейчас. Чувства переполняют танцора. Он задыхается от невыносимости. Ему хочется кричать, но он нем. Ему хочется бросить все, но его держат прочные цепи. Ему хочется жить, но выходит лишь притворяться… Годжо открывает рот, пытаясь донести все, что он хочет, до остальных. Но те не слышат его. Лишь один единственный Юджи добродушно открывает своё сердце и заключает в объятия, шепча: «Я тебя слышу. Я здесь». Неуловимые слова родного человека мимолётны, но выражают слишком многое и постоянное, чтобы оставаться равнодушным. Годжо расслабленно выдыхает — в кольце слишком знакомых рук он чувствует себя настоящим, нужным, живым. Юджи спасает, поддерживая и забирая часть боли танцора на себя. В это мгновение их мысли едины, души переплетаются, а ритм биения сердца сливается в мелодию, которую не услышит мир — только они. И подчиняясь этому ритму — ритму их тайной жизни, которую они прячут от окружающих слишком тщательно и заботливо — парни замирают. Юджи скользит взглядом по губам любимого партнера: таким близким, манящим, драгоценным. Хочется поцеловать, одарить воздушным прикосновением, но нельзя — Годжо не понравится. Юджи слишком хорошо знает, как тот не любит, когда другие восхищаются его телом. Поэтому юноша лишь покорно кладёт голову на грудь мужчины — он верит, так будет лучше для Сатору. Он будет ждать до лучших времен, а пока: — Пойдем домой? — Я уже дома, — слышит размеренный шёпот Юджи, одновременно ощущая легкое прикосновение чужих губ к виску и краснея. Возможно, лучшие времена уже наступили, ведь самый любимый и дорогой рядом — а больше им ничего и не надо.