Туманным перевалом смешалось небо

      Маленький чайник бремчаще закипал, пока разморëнный Осаму сидел на пороге открытой деревянной двери, отстранённо рассматривая тëмную асфальтированную дорогу, непривычно холодную, когда шатен намеренно касался еë рукой, хотя и обильно рассвеченную мягкими солнечными разводами чудившегося всë ещë сладковатым и невероятно тëплым дня. Кареглазому, по его мнению, совсем правидно казалось, что вычурно пëстрый лак новой машины невероятно шумных соседей напротив блестел куда ярче любых жарких, совсем летних дней, которые он когда-либо мог себе представить, хотя позже наверняка бы назвал свою мысль огромным преувеличением, насмешливо передразненным с заключительной фразой: «И думалось мне, где бы найти настолько богатого папика, позволившевого бы себе сделать мне такой подарок». Комиком Осаму считал себя никудышным, чего он, кстати, отчего-то совсем не скрывал, но и неуверенные попытки смешить людей не прекращал, возможно считая, что когда-нибудь ему повезëт оказаться в нужное время в нужном месте, а главное, с нужными людьми. — Мне бы такую тачку. — на выдохе шепнул Дазай, слегка морщась от чересчур громкой музыки, отдалëнно напоминавшей словно всегда знакомый прилипчивый мотив; ему так и не удалось вспомнить какой, но напевать что-то слегка похожее такой расклад ему не помешал.       Золотым пеплом пожелтевшие деревья мерно облетали, раскидывая мелко рябивший блеск то тут, то там, а сереющее у краëв лавандового свода чуть незабудковое небо задорно пылало бледными осколками, переливами осыпавшимися какой-то умиротворëнной зеркальной пылью, чарующе сверкавшими у самой кромки будто бы талых облаков.       Шатен небрежно поправил лацканы коричневого клетчатого пальто, лениво закидывая ногу на ногу; неспешно разматал лëгкий осенний шарф, пахший отчего-то сладкой карамелью и речным известняком.       Холодный восточный ветер тучными порывами нëс душок поспевшей рябины с словно сиявших гранëными изумрудами холмов и капли прибрежной сырости далëкого мутного озера, игриво наполнявшего холодевший воздух крупицами зорных вечеров лилового лета, зябко скрывшегося в полях дурманящей фисташковой дымкой.       Мягкими переливами падала выцветшая ещë в жарком июле трава, когда некрупный шугливый пëс, заметно отставая от маленькой озорной хозяйки, настойчиво тормозил по земле когтистыми лапами, неловко цеплявшимися за сухие тусклые цветы и мелкие угловатые камешки, которые то и дело тяжко неуклюже подлетали, слоило упрямой девчушке туго потянуть за потëртый поводок, а дымчато-серая собаке оттого поспешно перебрать пушистыми лапами. А вот в неповаленной осоке небольшого пса было почти не видно — только иногда торчал чëрный мокрый нос, дëргавшийся туда-сюда, да лохматый короткий хвост, который изредка гнул чахлую траву к сырой гальке.       Чуть ли не оставив дверь приветственно нараспашку, Дазай легко поднялся, снимая на ходу смятое кофейное пальто; надел его ярлычëк-петельку на один из тонких рожек узорной вешалки у входа, после чего медленно обернулся, заслышав громкий протяжный свист — поспешил на небольшую кухню.       Подойдя к немного заляпанной плите, он аккуратно снял закипевший расписной чайник с чëрной поблëскивавшей ручкой, жутко неудобно лежавшей в руке, но, несмотря на всю осторожно, горячий бок эмалевой посуды всë-таки обжëг ненароком коснувшиеся его длинные пальцы, из-за чего Осаму резко одëрнул тут же покрасневшую ладонь, едва ли не роняя зашипевший чайник.       С большей аккуратностью поставив эмалевую посуду на низенький столик у самого окна, Дазай крупно вздрогнул от нежданного звонка, заливисто бежавшего бремчащими пятнами по стенам. Подойдя к красному блескучему телефонному аппарату, стоявшему в прихожей, шатен спешно поднял рельефную трубку и скоро произнëс заинтересованное: — «Алло?». — Осаму Дазай? — Да. — Славно, не мог бы ты выйти на улицу? — Кто это? — вызов резко прекратился, чему кареглазый был немало удивлëн; его явно охватывала настороженность, поэтому выходить из дома ему совсем не хотелось, хотя любопытсво где-то глубоко внутри пакостно потирало руки и навязчиво толкало поскорее разузнать, что за внезапный «поклонник» так сильно хотел встречи, что аж бросил трубку сразу же после своего неопределëнного приглашения… А ещë, с чего это он позволил себе такую фамильярность, как обращение на «ты»? Осаму был точно уверен, что никогда не слышал этого голоса раньше.       Холодало, а Дазай небрежно набросил одно лишь клетчатое пальто, выходя на порог дома совсем босиком: совершенно не расчитывал уходить куда-то далеко. Небо быстро темнело и горчило настолько, что едва ли не отдавало терпкой полынью и пряным шалфеем, а метущий сумрачный холод осыпал песчаной пылью, путаясь в ярко-жëлтых листьях низенькой вишни, накрепко встрявшей гибкими ветками в невысоком заборе.       Осаму вопросительно, почти насмешливо склонил голову на бок, когда встретился глазами с низким рыжим подростком, вальяжно стоявшим с пышным букетом явно начавших вянуть цветов у самой калитки его дома, — что за абсурдная чертовщина? К общей забаве Дазая оказалось, что слово «поклонник» было наиболее точным определением внезапного гостя, так упрямо и нагло нащупывавшего защëлку калитки в вязкой, но не непроглядно густой темноте. — Ты знаешь, что это преступление? — А ты юрист? Кареглазый склонил кудрявую голову на другой бок: — «Нет» — сильнее кутаясь в пальто, он любопытно наблюдал за тем, как новоявленный поклонник, так и не найдя злосчастную задвижку, явно грязно выругался и решил просто перелезть через невысокий забор. — Вот и помалкивай. — Осаму явно не намеривался «помалкивать», когда рыжий, крепко зацепившись рукавом какой-то дурацкой жëлтой ветровкой за ту самую защëлку, случайно хлестанул себя блëклыми цветами по лицу. Тихо, но специально раздражающе хихикая, Дазай зябко вздрогнул и снова сильнее запахнул клетчатое пальто; ради такого представления и помëрзнуть — не грех, думалось шатену.       Поклонник был явно не доволен, если не зол из-за всей сложившейся нелепой ситуации, но гордо нести растрепавшийся вялый букет это ему не мешало, поэтому он только с пущей уверенностью почти всучил его продрогшему Осаму, на что тот секундно нахмурился, всë ещë немало озадаченный таким явно неожиданным событием: ему часто случалось принимать знаки внимания от кокетливых девчушек, но чтобы от самоуверенных мальчишек — никогда. И как-то совсем неудобно сделалось шатену от такой явно очевидной мысли. — Ну?       Осаму на мгновение даже растерялся: — «Ты выгнал меня на улицу почти голым — у меня озябли руки. Да и к тому же, что за глупые шутки?» — новоявленный поклонник на это только хмыкнул и шагнул вперëд, оттесняя Осаму в дом, отчего Дазай еле сдержался, чтобы громко не сматериться от непонимая чересчур быстро развивавшихся событий, хотя в мыслях то и дело навязчиво всплывала одна и та же ругательная фраза, но мы же все культурные люди, верно? — А ты не обнаглел? — Ты сам сказал, что тебе холодно. — Сказал, но это не было приглашением в мой дом.       Дазай быстро перешагнул порог и громко хлопнул дверью, оставляя низкого рыжего грустно вздыхать в чахлом дворе; уже собравшись уйти на кухню к остывающему чайнику, кареглазый досадно остановился, далеко не довольно поняв, что назойливый поклонник никуда не уйдëт: тот начал навязчиво и громко стучаться. Чëрт бы побрал таких поклонничков.       Какой такой жгучий интерес побуждает его так упрямо ломиться в мою дверь? Неужто его не посещают мысли, что он всë испортил своим навязчивым порывом? Не то чтобы я собирался принимать его ухаживания, смею заметить… — Уходи. — Дазай прижался ухом к тонкой двери, очень надеясь на смиренное «Хорошо» с другой стороны, но, уже решив, что самоуверенный рыжий сделал ему одолжение и ушëл молча, шатен закатил глаза, всë-таки услышав, как навязчивый парниша прислонился к узкой замочной скважине и шëпотом сказал в неë будто бы совершенно насмешливое «не-ет». У Дазая задëргался глаз, когда в конец обнаглевший рыжий начал до кучи ещë и дëргать за дверную ручку, отчего шатену тут же приходилось шустро закрывать дверь обратно, спешно ища по карманам пальто бремчащие ключи: — «Я вызову полицию, уходи!»       Прячась между мелкой еле видной россыпью звëзд, совсем ночная сине-фиолетовая мгла робко сыпалась по земле, туманила окна и неприятно холодила кожу всего при одном взгляде на совсем озябшую к вечеру улицу, которая сама будто бы покрывалась мëрзлыми мурашками, неприятно тëмно морщась. — Боже, сущий на небесах… — Осаму расслабленно сполз по наконец-то запертой двери, на мгновение прикрывая глаза и протяжно скрипя ладонями по гладкой выкрашенной поверхности, но тут же раждражëнно выдохнул, увидев, как неугомонный рыжий всовывает мятую записку с явно своим номером телефона в крохотный зазор над порогом: — «Боже, помоги…».       Осаму чутко прислушался к звуку тихих отдаляющихся шагов, без капли энтузиазма взял в руки замызганный клетчатый листок с аккуратными косыми символами — эта записка настойчиво имела такой вид, будто навязчивый рыжий пытался вручить еë всем и каждому да ещë и подобными же нестандартными способами, а одним из них, решительно казалось, являлось насильное всучивание, возможно, с побоем. Вроде как, хорошо быть решительным, пока не получаешь за это в морду, оттого-то и нужно отследить тонкую грань между решительностью и навязчивостью. У назойливого поклонника это явно не получалось.       Безынтересно вертя клочëк бумаги в руках, Дазай слегка заинтересованно прочитал совсем не знакомые ему имя и фамилию над номером: «Накахара Чуя», медленно выдохнул, безучастно задумавшись: настолько ли недогадлив этот Чуя, раз на явный отказ от даже малейшего знания кто он такой и чего он хочет, Накахара всë равно вручил ему свой номер телефона? Мне бы такую самоуверенность, думалось шатену, хотя бы раз вышел к открытому микрофону и, возможно, построил карьеру комика, никудышного, разумеется, как же без этого.       Кареглазый небрежно сложил записку и кинул еë в карман пальто, секундно представляя, какая бы из этого случая вышла интересная программа; может быть, он когда-нибудь кого-нибудь этой ситуацией позабавит, если найдëт время и желание набросать парочку коротких шуток по этому поводу — опережая события, Осаму так и не нашëл. Пройдя на кухню прямо в верхней одежде, Дазай аккуратно потрогал эмалевый чайник самыми кончиками пальцев; убедившись, что тот ещë не остыл, кареглазый пододвинул цветную немытую кружку с края стола ближе к себе, резво закинул маленький треугольный пакетик чая из пëстрой картонной коробки на приоткрытом окне и крайне осторожно налил горячую воду в небольшую чашку. Случайно бряцнув тëплым чайником о край стола, Осаму машинально отëр обожжëнную руку о клетчатое пальто, звонко поставил чайник обратно на плиту, вернулся к кухонному столу и расслабленно сел на шаткий табурет, на мгновение выглядывая в окно: плохо различимый в темноте букет казался душистой фиолетовой дымкой, нежно опутавшей узорные перила крытого крыльца. Чëрт возьми этого Чую Накахару с его увядшим веником; наверняка с улицы эта картина выглядит до смешного нелепо.       Дазай задумчиво отпил немного горячего чая из цветастой кружки, раздражëнно цыкнул и резко встал, запахивая коричневое пальто; явно без желания направился к запертой двери с оставленными в узкой замочной скважине ключами. Хорошо, что раздеться ещë не успел.       Хотя тяжкий синеватый пар изо рта и не шëл, но на на улице было очень зябко, явно зябче, чем тогда, когда приходил назойдивый поклонничек, будь он не ладен, — при такой холодрыге Осаму не стал бы любопытно ждать ничего, кроме, пожалуй, денег, — из-за чего Осаму отдалëнно подумал, как бы листья на цветах не почернели, но тут же насмешливо усмехнулся, припомнив, как несколькими минутами ранее обозвал их увядшим веником. Небрежно взяв в руки пышный букет, Дазай любопытно принюхался, чувствуя слабый сладковато-пудровый запах, — приятный; нечаянно коснулся кончиком носа желтоватой серединки, надëжно скрытой под нежными лепестками, помотал головой, потирая теперь зудившее место свободной рукой. Хорошо, возможно, про «увядший веник» он сильно преувеличил. Оставалось надеяться, что Чуя их не украл: он решительно создавал образ такого человека, который и машину бы для Осаму соседскую угнал… или купил: всë-таки впечатление от рыжего оставалось какое-то уж совершенно двоякое из-за его наглости и излишней самоуверенности. Совсем не буду удивлëн, если этот Накахара и имени моего не знает, думалось Дазаю, где же он только меня заприметил, а самое главное, как нашëл?       Кареглазый аккуратно прижал к себе пышный букет одной рукой, пока второй спешно потирал себя за плечо, ëжась от кристально-холодного ветра, юрко задувавшего под то и дело распахивавшееся клетчатое пальто, наконец-то зашëл обратно в дом, на ходу обдумывая, куда бы ему деть всë-таки слегка почерневшие быстро увядавшие цветы.       Изогнутая вишня, ещë наверняка сладко пахшая опавшей ягодой, мерно качалась туда-сюда, обсыпаясь рыжеватой мягкой известью, которой было почти не видно в шалфейной темени. Еле розовые искорки очаровательно путались между чернушковыми мириадами звëздных россыпей, то медленно синея, то снова вспыхивая цветущим кремовым мерцанием, совсем бледно-персиковым и слабым.       Шатен медленно вертел в руках пëстрый стакан, озадаченно поглядывая на ароматно-лиловый букет в прозрачной тяжëлой вазе, — кто же еë дарил? — медленно отпил несладкий зелëный чай, силясь предположить, откуда у рыжего поклонничка мог взяться его номер телефона, всë это явно начинает напрягать. Осаму почти поперхнулся, заслышав бремчащую трель телефонного аппарата, — возможно, и вправду стоило бы обратиться в полицию? — неспешно отставил небольшую чашку, успокоительно выдыхая: отчего-то ему стойко казалось, что звонок был именно от Чуи Накахары.       Дазаю очень хотелось отвязать от себя чересчур назойливого поклонника, поэтому он нераздумывая поспешил в прихожую, мысленно произнося то, что собирался высказать настойчивому Накахаре. Резво подойдя к низкому столику, шатен резко поднял трубку, возможно, слишком решительно говоря: «Что тебе нужно, Чуя Накахара? Неужто ты…» — Осаму тут же перебили, отчего тот на секунду подумал, что ошибся, быстро предположив, кто ему звонит, но когда Дазай услышал невероятно самоуверенный и вальяжный тон собеседника, то тут же снова утвердился в своей догадке. — Ох, ждал меня, детка? — это звучало совершенно смехотворно, учитывая явную разницу в возрасте между Осаму и Чуей, но кареглазого такое обращение совсем не впечатлило, потому что он заранее будто ожидал чего-нибудь именно такого, хотя его губы на мгновение растянулись в слабую острую ухмылку. — Я выгляжу настолько молодо? К твоему сведению, к старшим… — Да ладно, не делай вид, будто тебе это не нравится. — что за абсолютно дурацкая привычка перебивать и что за совершенно, чëрт возьми, дурацкие соображения?! Осаму, пожалуй, был готов ко многому на словах, но такие выводы всë равно вводили его в морозящий ступор своей наглостью и нахальством, — Осаму и вправду казалось, что от манеры речи своего самоуверенного собеседника ему будто бы становилось холоднее. Ситуация становилось совсем не смешной. — Я хотел бы договориться о встрече.       Кареглазый, любопытно склоняя голову на бок, медленно присел на ворсистый палас и неспешно положил руку на стеклянный столик, задумчиво уставился на резкий стык стены и потолка, готовясь внимательно слушать, куда же его хочет пригласить рыжий наглец. — Я хотел бы договориться о встрече на моëм хуе. — Дазай резко поставил лаковую трубку обратно на пластмассовые рожки телефонного аппарата, медленно массируя аж кольнувший висок; он был явно решительно готов вдумчиво прочитать длинную молитву, если бы только знал хотя бы одну, а так приходилось довольствоваться сухим «Господи, помоги…» и целой матной тирадой о наглой молодëжи.       Изредка вскакивая мятной пылью, сумрачный воздух бесшумно бился в окна, легко опадал в выгоревшую траву, закручиваясь в неосязаемые тëмно-фиодовые заветки, еле-еле вспыхивавшие слабым душком яркой вишни и зябким холодом яблочных листьев. Почти ушедший шëпот сентября вязко застрял в зорных кустах пышного кизильника, надëжно отделявшего двор Дазая от соседских; долго шуршал по-апрельски малиновой кроной, робко выглядывал из-за давно покрасневших листьев, юрко встрепенувшись, но снова быстро оседал у скрытых осенним древесным маревом стволов.       Дазай уже в третий раз стукнул трубкой по верхушке лакового телефонного аппарата, даже не желая слушать, что этот рыжий ловелас может ещë ему предложить; кареглазый был раздражëн, то и дело тихо причитая: «Когда же ему надоест звонить мне?» — но Чуя совершенно не намеревался отступать, наверняка настоятельно решив, что шатену подобное нравится, так как он уже сделал одно очень опрометчивое и самоуверенное заявление, — больше не надо, спасибо, — слишком сильно отличавшиеся от верной истины, которую тот точно игнорировал. Кто бы его такого упрямого спровадил-то, раз уж у Осаму не получается?       Дазай устало закатил глаза на ещë один навязчивый трепет бремчащей трели, всё же поднял трубку, и, не поднося еë к уху, звонко выкрикнул: «Не звони мне больше, раздражаешь!», на что услышал не менее громкое: «Я не глухой!» — Надеюсь. Слушай внимательно: оставь меня в покое. Я не собираюсь спать с тобой. — А встречаться? — И встречаться. — Может облапать хоть дашь?       Дазай громко гневно выдохнул, чтобы Накахара уж точно услышал — и тот услышал, но расценил это явно неправильно, восторженно хмыкнув и, кареглазый был уверен, нетерпеливо поëрзав. — Ты ещë слушаешь меня? — Конечно. — Осаму даже через звонок чувствовал, как назойливый поклонник уже пускал на него слюни, наверняка в красках представляя, как будет переминать его бока и бëдра, — Боже, упаси… За такое, вроде как, и посадить могут, если шатен, конечно, на что-нибудь согласится: этот Чуя абсолютно не выглядел как совершеннолетний, оттого-то Дазаю стоило бы в срочном порядке отделаться от рыжего мальчишки. — Прекрати строить воздушные замки: я разумеется не дам себя где-то там щупать. — Даже за задницу? — Ты идиот?       Накахара в кои-то веки замолчал, и это было настолько удивительным, что Дазаю даже подумалось, будто рыжий резко забыл о звонке, — ох, это было бы просто чудесно, — но, когда Чуя что-то медленно жевнул, кареглазый досадливо скривился и чуть ли в слух не пожелал Накахара подавиться, положил кудрявую голову на свою руку, расслабленно лежавшую на стеклянном столике. — Слушай, а ты не занимаешься сексом по телефону? — Даже если бы и занимался, тебе бы таких услуг не предоставил. — Хочешь, я тебе заплачу за секс со мной? — рыжий громко шуршал каким-то пакетом и проглатывал что-то явно хрестящее почти нежуя, судя по издаваемым им звукам; так и вправду подавиться не долго — ну и поделом ему, не будет больше приставать ко всяким взрослым дяденькам, — Осаму своей мысль даже слабо улыбнулся. — Я так похож на Ночную Бабочку? — Нет, Солнышко, но я бы всë равно тебе заплатил. — шатен будто бы слышал, как слащавое обращение оседало приторным сахаром на чужих губах. — А ты бы взял больше за то, что я кончил бы внутрь или оставил бы болючие синяки на бëдрах и ягодицах? — Дазай аж нервно встрепенулся и окончательно понял, какой конкретно тип людей его невероятно сильно раздражал: такие самоуверенные дети как Накахара Чуя, направо и налево сыплющие пошлыми подробностями. — Ой, а я возбудился от… — У меня больше нет сил это слушать.       Шатен резво отнял телефонную трубку от уха, напоследок слабо услышав: «Не хотел бы помять мой стояк?», бессильно зарылся ладонью в кудрявые волосы, поправляя яркую оранжевую водолазку, сильно топорщившуюся снизу; удивлëнно обернулся на новую звонкую трель телефонного аппарата.       Пошëл, пожалуй, всë-таки на хер, Чуя Накахара, со своими до чëртиков странными способами завоëвывания внимания.       Кареглазый, решив настойчиво игнорировать чужие звонки, спешно и крайне раздражëнно пошëл обратно на кухню, едва ли не запинаясь о мелкие скрадки на узорном паласе; быстро уселся за небольшой обеденный стол у окна, взял в руки пëструю чашку и устало выругался, поняв, что чай в ней уже остыл: больше не грел ладони и не обдавал лицо мягким цветочным паром; оставляя небольшую кружку в сторону, Осаму медленно выдохнул и, немного нагнувшись вперëд, взял с подоконника нетолстую книгу, аккуратно открыл еë за самый краешек мягкой цветной обложки, а затем облегчëнно выдохнул, когда громкий звон телефонного аппарата в конце-концов прекратился, но тут же тихо взвыл, стоило только навязчивому рыжему сделать повторый вызов, — может стоит сменить номер?       Дазая никак не отпускало предчувствие, что если назойливый поклонник не дозвонится до него сегодня, то явно продолжит своë раздражающее занятие и завтра, и после завтра. Думалось Осаму, как же мне его спровадить? Этот до одури упрямый ребëнок никак не обращал внимание на то, что я абсолютно точно не собирался ни спать с ним, ни встречаться, ни что бы там ни было ещë. Задумчиво поглаживая бледную гладкую обложку, шатен нервно стучал самыми кончиками пальцев другой руки по деревянной столешнице, долго вслушиваясь в бремчащую трель, будто бы вязко стекавшую откуда-то с потолка прямо ему на голову. — Упрямый-упрямый ребëнок. — Дазай аж сказал это в слух, медленно открывая нетолстую книгу на нужной странице, склонил голову на бок, поджимая губы, и всë-таки встал, чтобы ответить назойливому рыжему поклоннику, всë так же непрекращавшему настойчиво названивать.       Медленно подойдя к без умолку трезвонившему телефону, шатен глубоко вздохул и снял лаковую трубку с тëмных рожек; операясь бедром о стеклянный журнальный столик, резво приблизил к своему лицу принесëнную с кухни книгу и скоро нашëл глазами нужное недлинное предложение. — Если и была в его жизни любовь, то всякий скажет, что Байрон про неë забыл.* Возможно, так тебе будет понятнее? — слова из книги были далеки от истины, но Дазай не хотел упускать удачное стечение обстоятельств: раз нашëл такие подходящие под ситуацию слова, то немного приврать — чуть ли не его обязанность. — Ты ведь лжëшь?       Дазай даже растерялся из-за проницательности Накахары, хотя ему и явно стоило подумать перед тем, как подтверждать правдивость чужой догадки; шатен, пускай и недолго помолчал, но всë равно явно озадаченно сказал: «Хорошо, и как же ты догадался?» — Никак: ты сам мне сказал.       Шатен чуть не произнëс короткое «Блять», но вовремя прикрыл рот, очень стараясь не ругаться: взрослый человек в конце-концов — нужно фильтровать базар, как говорится; и всë же кареглазый поступил уморительно глупо, посчитав в данном случае, что Накахара проницательный, а не до одури самоуверенный; убирая длинную чëлку за ухо, Осаму недолго, разумеется, дожидался ещë какой-нибудь вальяжной речи от наглого собеседника. — Я мог бы покатать тебя завтра на машине. — Меня очень напрягает отсутствие в это предложении слова «моей». — А потом я бы мог покатать тебя на своëм… — Не продолжай.       Осаму явно знал, что этот вечер будет безумно длинным.       Совсем ночной уличный гул мало-помалу забивался в зазоре под дверью, медленно рассеиваясь едва переступив порог, а пепельный ночной воздух горьковато окрасился тëмными ягодами переспелой черники, густой марлиновой пеной покрыв чахлую траву и выцветшие кроны. В доме тоже будто бы пахло тëмным терпким небом, смешанным с прелым душком чайных листьев, всë быстрее и быстрее рассеивавшимся в цикорной горечи и время от времени казавшимся на мгновение чуть ярче, сильнее.