Туманным перевалом смешалось небо

      Разливаясь чуть тëплым лепетом персиковых цветков, бледное утреннее небо мерно обваливалось куда-то за учахшие холмы, сыпалось сладкими медовыми частичками и часто-часто рассвечивалось горьковатой синевой, какая обычно терпко плещется по ночам. Кривая вишня во дворе гибко гнулась и шелестяще шумела, зацепившись за стриженные кусты кизильника, ярко вспыхивавшего рыжими листьями в ещë холодном с вязкой ежевичной темени воздухе; через ставни и зазоры пахло ранней осенней сыростью, трепетно нëсшей откуда-то слабый запах свежей выпечки.       Дазай досадливо оскалился уголком губ, когда, любопытно выглянув в окно, заметил вчерашнего рыжего подростка, усердно корчившего кривые гримасы дымчатому псу, злобно скрëбшему острыми когтями низкий соседский забор изнутри, — вот откусит этому наглому мальчишке лицо — будет знать. Медленно поднявшись с тихо скрипнувшего табурета, Осаму задумчиво взял в руки керамическую кружку, помешал остатки холодного чая в ней и неспешно обернулся, чтобы переставить цветную чашку в пустую раковину. Прислушиваясь к музыке граммофона со второго этажа, шатен аккуратно застëгивал мелкие пуговицы на рукавах хлопковой рубашки, трижды щëлкнул длинными пальцами в такт быстрой ритмичной песне и отстранëнно повернул голову к окну, сильно надеясь, что нежданный гость прошëл мимо его дома, но тут же неожидавши вздрогнул, всë-таки увидев запыхавшегося Накахару, который вальяжно сложил руки на узкий карниз окна и ткнулся носом в уже запотевшее от его дыхания стекло.       Кареглазый полностью обернулся и склонил голову на бок, на что Чуя только шире улыбнулся и постучал костяшками пальцев по закрытому окну; озадаченно нахмурился, когда Дазай, совсем не обратив на его немую просьбу внимания, неспешно сел за низкий стол и расслабленно открыл лежавшую на самом краю книгу, пододвинув еë ближе к себе. Осаму долго наблюдал краем глаза, как рыжий то и дело оборачивался назад, высматривая что-то за калиткой его участка; насильно концентрируясь на романе, Дазай рьяно гнал прочь своë вязкое любопытство, аж лихорадочно путавшее буквы в тексте — буду я ещë стараться понять, чего там увидал самодовольный парнишка, ага, конечно. Солнечный свет отчего-то зябко щекотал лоб и щëки, а мельтешившие тени временами заставили слабо морщиться.       Осаму всегда был до одури любопытным и пересилить такое своë качество никогда не мог; когда-нибудь это обязательно сыграет во многом против него, а может и вознесëт к внезапному успеху, на что, конечно же, Дазай и надеялся, скоро найдя оправдание своей всë больше мешавшей черте характера.       Нетерпеливо поджав губы, шатен всë же сдался и заинтересованно выглянул из-за чужой взлохмаченной макушки, озорно вертевшейся туда сюда, — это впоследствии удивило Дазая больше всего, потому что в какой-то момент рыжий начал ещë и азартно ухмыляться, — и неудивлëнно заметил, что раздразнëнный пëс царапал уже его невысокий забор, — ну вот и славно, может хоть парочка болючих укусов отпугнëт навязчивого поклонничка.       Укрываясь еле лавандовым мороком, мелкие утренние пещинки тлелой звëзной пыли кротко рассеивались у крыш домов, почти на ребристой черепице, а местами даже у самых балконов, обсыпая гладкие перила ночным холодом, становившимся к полудню совсем незаметным и неосязамым, пропавшим.       Дазай совсем упустил момент, когда Накахара скоро рванул к двери его дома — кареглазый явно упрекнëт себя в такой рассеянной невнимательности какой-нибудь фразой вроде: «Хоть бери и насилуй с такой-то неосмотрительностью, ей Богу.» и даже усмехаться с неë не будет, как делал это обычно, опасливо задумавшись — и, совсем уверенно дëрнув звякнувшую ручку, рыжий попал внутрь; кареглазый успел, наверное, только немо возмутиться такому беспринципному вторжению и разгневаться только больше от того, что Чуя тут же по-хозяйски прошëл на кухню, даже не осматриваясь, — хорошо, что обувь всë-таки снял в попыхах! — Какого чëрта? Пошëл прочь, Чуя! — Хера, ты запомнил моë имя. — Дазай аж поморщился от чужого ругательства, произнесëнного с такой лëгкостью — шатен уже начал мысленно готовить себя к тому, что никакой интеллигентности рядом со строптивым самодовольным мальчишкой ожидать не придëтся; ну хоть не каламбуры про хуи и то радует — утешал себя Осаму. — Ну, конечно, надо же знать, какое имя называл полиции.       Чуя секундно усмехнулся, а затем резво встряхнул головой, явно убирая с лица растрëпанные рыжие волосы, — Осаму был почти уверен, что Накахара сделал это именно для того, чтобы лучше показать яркую эмоцию, которую немного погодя он постарался передать как можно красноречивее и вульгарнее, — подошëл поближе к Дазаю, на что тот немало насторожился, а потом удивлëнно вскинул брови, когда рыжий прикусил нижнюю губу и посмотрел в чужие отливавшие утренними сумерками глаза настолько вызывающе, что шатену стало уж совсем неловко. — Ну что? Мой член сегодня здесь, а не на другом конце провода — бери да садись!       Господи, помоги, Господи, помоги, Господи, помоги…       Чуя даже для пущей уверенности бëдрами вперëд качнул, а шатен мгновенно осмотрелся, уже метясь, чем в случае чего гнать несносного мальчишку: «Мне сегодня снился такой классный эротический сон, ты себе не представляешь. Хочешь угадать, что я в нëм с тобой делал?» — чайником, точно чайником: он тяжëлый и ещë не остыл.       Дазай безучастно сложил руки на груди, мысленно прикидывая, сколько дают за убийство, пока рыжий, явно неудовлетворительной — самое уместное слово, которое только могло прийти в голову, думалось Осаму — чужой реакцией, явно нетерпеливо крутился, как можно быстрее подбирая слова для выражения своей новой, наверняка провокационной, мысли. — Слу-ушай, а что тебе нравится во мне больше всего? — шатена аж перекосило, и он даже не попытался это скрыть, а затем склонил голову на бок, сладко и по-издевательски ухмыльнувшись: отчего-то ему казалось, что такое поведение обязательно разозлит наглого вторженца. — Молчание.       И ведь не прогадал: Чуя раздражëнно тцыкнул и ответно сложил руки на груди, склоняя голову на бок, — это он меня так передразнить решил? Забавно, — встрепенулся, как крошечный (Накахара и на это бы рассердился, Дазай уверен) драчливый воробей, и почти выплюнул: — А в постели ты будешь таким же вредным? — Если тебе это так не нравится, то обязательно постараюсь.       У Накахары очень быстро менялось настроение: он мгновенно пододвинул табурет и расслабленно уселся на него, похлопал ладонями по коленям в пригласительном жесте, — он это серьëзно? — широко ухмыльнувшись (Дазаю на мгновение показалось, что чужая острая улыбка начала постепенно подкрашивать и накалять воздух). — Тогда приступай. — бесстыдный наглец специально громко звякнул массивной пряжкой, не дождавшись ответной реакции с чужой стороны; немного погодя вальяжно расстегнул ширинку, до невозможного провокационно облизнувшись и преувеличенно пошло глянув шатену в глаза, — за что мне всë это? — Ты чем там таким обкурился? — Я абсолютно трезв, честно. — Осаму озлобленно прищурился, когда рыжий чертяка медленно запустил руку в свои джинсы, снова вызывающе прикусив нижнюю губу, аккуратно начал наминать собственный член сквозь тонкие трусы. Ой, бля-ять… Кареглазый явно был полностью готов так выругаться в слух.       Шатен резко отвернулся, раздражëнно выдыхая; — как же всë до такого докатилось? — внезапным жаром обдало кожу, а чуть вишнëвое мерцание за окном будто бы особенно ярко отражалось у него на лице, покрывая кожу местами лиловыми пятнами и обсыпая солнечными веснушками лоб; горели щëки и краснел нос — это было сложно отрицать, как бы Осаму и хотелось не показывать собственный стыд строптивому мальчишке. — Насколько же у тебя станет красным личико, когда я буду тебе трахать? — Убирайся из моего дома.       Чуя, тихо хихикая и негромко шурша яркой жëлтой ветровкой, резво поднялся с табуретки; явно хотел что-то сказать, шагнув ближе к Дазаю, но только шире улыбнулся; слегка поднявшись на носочки, коротко заглянул в чужое лицо, точно разглядывая зорный румянец, а затем всë-таки развернулся и ушëл в коридор, шумно отираясь объëмным рукавом куртки о дверной проход. — Пока-пока, солнышко! — Осаму аж скрипнул зубами, — когда же ты уже уйдëшь, упрямый бесстыдник? — И смени, пожалуйста, пластинку: мне не нравится эта песня. — шатен еле сдержался, чтобы раздражëнно не съязвить: «А пососать ещë не завернуть?», но вместо этого всего лишь брезгливо отодвинул табурет и сел прямо на пол, искренне надеясь, что рыжему мальчишке хотя бы не взбредëт в пустую голову подрочить в его прихожей. — Ах, да, ты ничего не ответил на моë предложение о встрече. — Нет. — А если я буду тебя тискать? — Боже упаси. Ты можешь выметаться из моего дома молча? — Какой ты злюка. — Рад стараться.       Чуя негромко хлопнул входной дверью, немного помешкался на крыльце и наконец-то пошëл прочь с чужой частной территории, но, только-только выйдя за низкую калитку, резко обернулся, терпеливо дождался, когда кареглазый встанет с полу и смерит его почти презрительным взглядом, и только тогда несносный рыжий произнëс что-то одними губами, без звука, и, разумеется, пакостно улыбаясь. Дазаю оставалось только сильно надеяться, что ему всего лишь показалась эта провокационная самоуверенная фраза: «Ты обязательно захочешь поскакать на моëм члене, я обещаю». Чëртов мальчишка…       Дневной виноградной поволокой блестело ещë дополуденное небо, нежно оседавшее где-то далеко за холмами к югу, робко скручиваясь в фиолетово-красные ягоды, оно кое-где рассвечивалось яркими пригоршнями фиодовой дымки, быстро-быстро рассыпавшейся по гладким ветреным гребням, которые тучно ходили у самого мутного горизонта, казалось, пеневшегося кривыми молочными пузырями.       Дазай пристально осмотрел шаткий стул и, хотя и не нашëл никаких неприятных выделений, всë равно усердно пошоркал его мокрой губкой, а затем с усилием протëр сухим полотенцем, но затем снова придирчиво оглядел его и задвинул под стол; устало закатил глаза, когда телефонный аппарат бремчаще зазвонил, а Накахара, судя по всему, дошëл до своего дома. Где живëт этот поганец? Кому я смогу пожаловаться первым его маме или папе, а может Богу?       Осаму скоро понëсся к стеклянному журнальному столику в коридоре, резко схватил трубку и грозно сказал: «Оставь меня в покое», — когда услышал раздражающий лукавый голос на другом конце провода, — шатену казалось, что его угрюмый тон заставлял остро мерцать воздух в доме и холодно вздрагивать карамельную пыль между глянцевых страничек старых журналов в столе, — возмущëнно приоткрыл рот, услышав из динамика характерные хлюпающие звуки. — Ты мог бы мне несказанно помочь, детка. — кареглазый смущëнно чувствовал, как у него горят кончики ушей, мгновенно окрасившиеся красным-красным маревом, которое робко прячется по вечерам в июльской траве. — Раз ты так резко решил обломать меня, то будь добр постонать в трубку, хотя я и всë равно больше предпочëл бы мять твои ягодицы и дрочить. — Может ещë и отсосать прийти? — О-о, это было бы чудесно, сладкий. Я уже несколько раз представлял твои нежные губки на собственном члене. — Осаму начало настойчиво казаться, что рыжий брал все свои пошлые фразочки прямиком из самых развратных фильмом, о которых только можно было подумать: они были невероятно звучно применимы к какой-нибудь распутной девчушке, но вот только он явно не девчушка и, пожалуй, определëнно не распутный.       Накручивая чëрный телефонный провод на палец, Дазай отстранённо разглядывал какую-то модную девицу на обложке одного из ярких глянцевых журналов, хорошо видную через стеклянную столешницу; подрочил бы лучше на такую, думалось Осаму, почему нужно именно на меня? Дазай медленно отнял гладкую трубку от уха и положил еë на ворсистый палас, чëтко заслышав чужое возбуждëнное рычание, сам уселся на холодный пол, оттягивая узкий ворот ярко-оранжевой водолазки, удовлетворëнно понял, что его щëки не начали снова гореть гуашной пудрой из-за несносного мальчишки, — я явно смогу привыкнуть к его вульгарному поведению, и такое заявление, точно предполагающее наше дальнейшее общение, меня совсем не устраивает.       Обеденное небо сладко бликовало бирюзовыми пастельными всполохами, тут же гасшими в солнечной сырости и опадавшими в осевший позднеутренний туман, которым всегда пахли пальто и ботинки; редкие турмалиново-голубые искорки прятались между молочными облаками, еле-еле покрытыми какими-то почти незаметными кофейными крапинами.       Осаму бы и забыл о звонке, — и слава Богу, — если бы этот наглый горлопан не начал зычно кричать в трубку: «Я всë!»; шатен нехотя продолжил разговор, снова начав наматывать шершавый телефонный провод на палец, широко зевнул, жмуря глаза, и мало заинтересованно прислушался к чужой вальяжной речи. — Хочешь, я отведу тебя в ресторан? Все обзавидуются, что именно с тобой пришëл такой остроумный сногшибательный красавчик с огромным хуем и кучей денег. — Звучишь так, словно у тебя нет никаких недостатков. — хотя кареглазый отчего-то и полностью считал, что про деньги рыжий абсолютно точно соврал, иначе бы уже наконец-то снял себе самую развратную проститутку и хорошенько натрахался. — Мой главный недостаток в том, что я идеален. — Твой главный недостаток в том, что ты так считаешь. — Кто ж тебя родил-то такого… Шатен искренне клялся, что более самовлюблëнных, несносных и наглых людей в своей жизни ещë не видел. — Ну так что? — Ни за что. — А за поцелуй? — А за поцелуй я сменю место жительства.       Дазай явно слышал, как недовольно сопит в динамик рыжий нахал, Осаму настойчиво казалось, будто он точно чувствовал раздражëнное чужое дыхание, неприятно оседавшее горячим, ещë розоватым пеплом в кудрявых волосах на виске; Чуя непривычно долго молчал, чему Осаму был несказанно рад, уже собираясь повесить трубку, но возмущëнно поморщился, когда рыжий быстро выпалил: «Зайду завтра в час», — и повесил трубку. Дазая очень утомляли разговоры с Накахарой, а его недавний визит оставил стыдливый жгучий осадок где-то глубоко в груди — Осаму твëрдо решил запереть на завтра дверь, иначе он совсем не ручается, что не свернëт паршивцу шею, если тот начнëт нагло лапать его, нетерпеливо захлëбываясь вязкой слюной.       Кареглазый надумал на всякий случай выдернуть телефонный аппарат из сети, потом медленно поднялся, потирая замëрзшие руки, на мгновения остановился, прислушиваясь к загустевшей чернильным желе тишине, и, решив поставить ту же пластинку снова, начал неспешно подниматься на второй этаж, то и дело подозрительно поглядывая на телефонный аппарат в коридоре, — этот мальчишка доведëт меня до паранойи, ей Богу, — отчего-то шатену настойчиво казалось, что строптивый наглец сумеет дозвониться даже на выключенный телефон.       Проигрыватель стоял у самых перил, глухо прокручивая плавно скользившую пластинку по кругу; игла давно съехала с рельефной поверхности и невесомо повисла сбоку от тëмного диска; Дазай аккуратно вернул тонарм обратно на виниловую пластинку — приятная мелодия медленно взмыла к потолку и застряла где-то в деревянных балках, звучно колеблясь.       Дневные пуховые облака скоро оседали сероватым прелым снегом к лавандовому горизонту, далеко за чахлые холмы; мелко ссыпаясь в жëлтую траву, они напоминали тлелый серебристый пепел, изредка застревавший в тихих шорохах октября и таявший в лазурном небесном блеске. Осенний холод робко лип на окна, а пахшие сыростью солнечные блики кротко прятались в мокрой земле на заднем дворе, иногда вздымавшейся вязкой густой пылью, за который не было видно и собственного носа.       Осаму мелодично качнул головой, внимательно вслушиваясь в скорую композицию, то и дело пробегавшую приятными слабыми мурашками по шее, заинтересованно обернулся в сторону своей спальни, когда дребезжащий стеклянный звук скоро отразился от стен и потонул в негромкой джазовой мелодии. Спешно дойдя до затемнëнной комнаты, шатен разочарованно выдохнул и опëрся боком о деревянный дверной косяк, складывая руки на груди, когда увидел назойливого рыжего мальчишку, настойчиво монотонно стучавшего в высокое окно и довольно расплывшегося в привычной широкой улыбке, разумеется. — Как ты мне надоел. — кареглазый ответно поднял кончики губ вверх, явно вводя в заблуждение уже обрадовавшегося рыжего, который задорно попытался открыть окно, толкая выкрашенную раму вперёд, — ага, размечтался. Дазай неспешно прошëл к письменному столу, взял какой-то небольшой измятый клочок бумаги и тонкую шариковую ручку, аккуратно вывел разборчивое «Проваливай» и поспешил скорее прислонить потрëпанную бумажку к замутнившемуся стеклу, на что Чуя начал только громче бить по окну, тут же вынуждая раздражëнного шатена открыть его. — Тебе не говорили, что ты невероятно упрямый? — А тебе? — Осаму резко склонил голову на бок, а потом крайне удивлëнной приподнял брови, когда Накахара опëрся одной рукой на узкий подоконник, а другой, отстраняя еë от рельефной стены снаружи, всучил Дазаю ещë один букет сине-фиолетовых ирисов. — И что мне с ними делать? Солить? — Осаму без удовольствия принял чужой подарок и не упустил возможности глянуть, как несносный мальчишка забрался на второй этаж — оказалось, юный нахал где-то раздобыл крепкую лестницу, — как ты не свалился? — Ты бы хоть разные цветы дарил. — У миссис Миллер другие не растут. — Дазай незаинтересованно мыкнул, уже точно заранее знав, что несносный рыжий всë-таки крал для него пышные букеты, — ну хоть не из магазина спëр — это явно радует, — Осаму прищурил глаза, когда Чуя влез в окно, с большой осторожностью переставляя ноги; Дазай даже немного подался вперëд, стоило длинной лестнице проскользить по нестриженному газону и с грохотом упасть на чахлый задний двор, — интересно, что подумают соседи? — Куда? — Внутрь. — А кто пускал? — Я сам решил войти.       Накахара гаденько ухмылялся, отчего Дазай всë больше уверялся в том, что не он один увидел второй смысл у короткого диалога; — неужто Чуя со своей пошлостью так заразен? Боже… — рыжий медленно подошëл ближе и Осаму почувствовал неприятное чувство дежавю, подозрительно напрягаясь и пристально наблюдая за чужим самодовольным лицом.       Кареглазый разинул рот от удивления, когда Накахара резво смял его бëдра: «У меня совсем нет денег на ресторан, поэтому настойчиво предлагаю сразу перейти к основному десерту или что-то вроде того.» — Дазай тут же попытался резко оттолкнуть рыжего паршивца за плечи, на что тот недовольно рыкнул и отошëл на шаг назад, но тут же вернулся, резво помещая руки уже на чужие ягодицы, — А так приятнее? — Ты ох… — кареглазый мгновенно поперхнулся воздухом, стоило только Чуе сжать его член сквозь выходные брюки, — щëки тут же покрылись пудровым яблочным румянцем, высыпавшимся красными пятнами ещë и на шею, — Накахара тут же расценил дазаевскую обрывистую фразу как короткий звенящий стон, из-за которого его стояк стал отчëтливее виден под синими джинсами: «Ты охерел?!» — шатен всë-таки не смог грязно не выругаться.       Рыжий мальчишка и сам весь покраснел, наверное, был даже ещë зорнее Дазая, покрывшись мягкими розоватыми крапинами чуть ли не с головы до ног — но он, что неудивительно, смущëнным совершенно не выглядел; Чуя даже всë ещë широко ухмылялся, но теперь так, будто уже трижды трахнул Дазая. — Я вызываю полицию.       Крупными жëлто-оранжевыми каплями разливалось небо, выплëскиваясь на сухие лужайки и ещë чуть тëплые дороги; оно то снова ярко вспыхивало синими отстветами, то розовело и в конце-концов раскрашивалось вязкими черничными полосами, иногда густевшими словно сливовый кисель в зимний вечер, рассыпавшийся на тëмные льдистые осколки ближе к ароматной морозной ночи, которая еле шумела чуть лазурными метелями, закручивая редкий снег в крутые холодные спирали.       Дазай расторопно спускался по ступенькам, пока рыжий мальчишка прытко поспевал за ним, громко шурша жëлтой ветровкой и стараясь резво схватить Осаму за руку; шатен скоро повернул в коридор, в сторону телефонного аппарата, а несносый рыжий крепко перехватил его за талию, тяжело пыхтя куда-то в чужое плечо. — Не будь таким самоуверенным. — шатен быстро выпутывался из объятий всë цеплявшегося и цеплявшегося за него Чуи, — это ли не показатель потенциального насильника? — пихнул упрямого Накахару локтëм куда-то в бок и снова тихо сматерился, когда несносный мальчишка только теснее прижался к нему, касаясь чужих бëдер стояком, — похоже, некультурность у Чуи тоже заразная, думалось шатену. — Неужели ты сдашь своего обожаемого любовника полиции? — Как много ты из себя возомнил. — Осаму на мгновение удалось отстранить от себя строптивого Накахару, тут же прижавшегося обратно с такой резкостью, что Дазай даже чуть наклонился вперëд и возмущëнно расцепил руки на своëм животе, стоило рыжему ещë и потереться о него своим членом. — А переезжай ко мне. — Чуя радостно просиял, точно разгоняя горький вечерний сумрак, желейной тяжëлой массой собиравшейся у потолка, своим счастлывым лицом, словно уже услышал положительный ответ на свой вопрос, (будто для Накахары существует другой ответ на его предложения, Господи), бережно обвил руки вокруг дазаевской талии — Осаму обречëнно скривился. — Ты чокнулся? — Правильно говорить «Ебанулся». — Правильно говорить «Пошëл к чëрту»!       Кареглазый, с лëгкостью убирая от себя чужие ладони, предпринял новую попытку добраться к телефонному аппарату, но упрямый мальчишка твëрдо встал перед ним, уверенно преграждая путь, — будь он неладен, — необычно дружелюбно улыбнулся и склонил голову на бок. — Хочешь, я заплачу тебе, чтобы ты не звонил в полицию? — Лезть перестанешь? — Разумеется, нет. — Тогда у тебя нет таких денег. — Дазай небрежно оттолкнул Накахару, чëтко намереваясь всë-таки позвонить в полицию, резко остановился, почти воткнув телефонный аппарат в сеть, когда строптивый мальчишка громко выкрикнул: «Шесть тысяч долларов!» — Осаму обернулся и насмешливо ухмыльнулся, осматривая рыжего с ног до головы. — Где ты их возьмëшь? Не думаю, что у миссис Миллер есть столько денег. — Не знаю, но всë равно не звони в полицию. — Чуя так по-детски нахмурился, что Осаму аж по-доброму улыбнулся, медленно подошëл к нему, положил руку на плечо и тихо сказал: «Иди-ка домой», а затем удивлëнно поднял брови, когда рыжий паршивец встал на носочки и поцеловал его в губы, — что за издевательство? — самодовольно ухмыляясь. — Всë же не позвонишь в полицию? — Самолично отведу, а потом съеду, как и обещал.       Опадая мягкой персиковой пылью, вечерние сумерки меркли в терпком полынном запахе, по-ночному оседавшем у самых ставен и где-то внизу, под террасами, совсем растворяясь в отсыревшей осоке, низко прижавшейся к зябкой земле, которая почти не рассыпалась в руках, слепившись в рыхлые мокрые комья. Мельком вздрогнув, какой-то совсем озëрный душок еле-еле сбивался в углах прихожей и прытко прятался за лацканами пальто на металлической вешалке, холодя грубую ткань, оставляя в складках чуть ощутимый мягкий песок; Осаму раздражëнно вздыхал, разглядывая за окном непрекращавшего довольно хихикать Чую, и озадаченно думал, куда же теперь ему деться от строптивого мальчишки да так, чтобы тот ни за что не нашëл его?