Чем пахнет омега?

      Чон Чонгук, бесстрашный и добрый, в холщовой куртке, с глазами яркими и утопающими в слезах. Скажи, чем он пахнет, когда пробирается сквозь барьеры, когда по крупицам собирает сломанную душу, когда вытирает разбитые губы от сукровицы и тёплых подтёков крови? Когда взгляд застывает на бесчисленных трупах, когда смог опускается на округу? Когда думает о смерти близких ему людей и боится, а иголки прорастают под кожей при виде детских сердец? Всё вокруг омрачается, оседает в мыслях картинками бездушных, жестоких убийств. Натягивает грубый материал куртки на пальцы, прикрывает нос, закашливаясь — повсюду лишь клубы дыма, а на десятки километров вокруг — в мясо разбитый асфальт. Полуразрушенные дома, слившиеся с кровавым заревом неба, пытаются до него дотянуться разваливающимися пиками антенн. Чонгук отбрасывает очередную консервную банку, проводит пальцем по жирной поверхности, слизывает капли с отчётливым мясным привкусом, уже не в состоянии определить свежесть продукта.       Но здесь и сейчас на это совершенно наплевать. Когда на долгие и долгие годы над городом нависла череда нескончаемого горя, ему наплевать, где спать и чем питаться, наплевать на дырку в кроссовке, что даёт о себе знать лишь в сырую погоду. Безразлично всё, кроме собственной смерти, поэтому каждый новый грохот снаряда, разрывающий колышущееся небо, заставляет его инстинктивно бежать.       Не важно куда, за какой поворот, может быть, прямо сейчас на макушку свалится очередной обломок шаткой конструкции заброшенного отеля и закончит его мучения. Лишь страх движет обездоленной душой.       Глаза уже бесконечно слепы, в них лишь блики отражающихся вспышек, в них лишь слёзы, которые невозможно остановить.       Чон Чонгук в этом новом мире позабыл о том, что он омега.       Сырость и пот, бензин и грязь, кровь и парочка капель адреналина, выстреливающего в кровь, когда особенно страшно, но никакой корицы, ни мускуса, ни вишни или пачулей, нет сладкого аромата, его уже просто никто не чувствует. Когда его альфа проводит языком по дрожащей шее, когда вдавливается кончиком носа в ложбинку между ключицами, нещадно рычит. Утерянный в пучине войны запах его омеги заставляет рвать волосы на голове, скулить в ночи, дрожать и мечтать о прошлом.       — Пожалуйста, Чонгук! — окликает знакомый голос, из последних сил умоляя остановиться. — Я всё равно люблю тебя, слышишь! — умоляет прекратить убегать, прекратить винить себя в происходящем.       Тэхён нагоняет его в последний момент, хватает за грязный рукав, стопорит на месте и вжимается в крепкую и такую родную спину. Тэхён всхлипывает, и это заставляет Чонгука сжаться сильнее.       — Чем, чем я пахну? — хрипло срывается с давно нецелованных губ.       — Ты... Ты пахнешь топлёным молоком, Чонгук-и, — голос предательски дрожит. Так долго, уже так долго Тэхён не чувствовал этого запаха, не облизывал в желании пересохшие губы. Лишь бесконечная череда сухой вони и пота, лишь воспоминания и представления о словно бы выветрившемся аромате его омеги.       — Так было раньше, а теперь посмотри, — Чонгук раскидывает руки в стороны, поднимая взор к тёмному небу, затянутому густыми облаками, и хоть бы намёк на лучик света... — А теперь почувствуй его, докажи мне, что я не воняю половыми тряпками, что всё такой же желанный для тебя.       Злость переполняет так сильно, что Чонгук забывает, что кричать здесь строго запрещено. Могут услышать солдаты, набежать мародёры, когда-то бывшие мирными людьми, разорвать их обоих на части ради кусочка свежей плоти, ради пропитания. Оголодавшие, озверевшие бедняки распустили слух, что омежье мясо самое сладкое. Что оно по вкусу как вырезка оленёнка, как кусочек масла, расходится по языку.       — Чонгук, не кричи, — Тэхён всё это время прижимает к себе его исхудавшее тело костлявыми от долгого голода пальцами. Прощупывает бешенный ритм сердца и напряжённость мышц в районе груди. — Нас ведь могут услышать, — Тэхён знает об этом, мысленно готовясь защищать свой смысл жизни.       — Пусть слышат, Тэхён… — и звучит так обездоленно, словно всякая надежда потеряна, словно Чонгук перечёркивает все победы, каждый пережитый день, каждую холодную ночь.       Хотя, если задуматься, над всем миром уже несколько лет как один сплошной, бесконечный сумрак.       Боеголовки взрываются слишком часто, попеременно, сирены выли только первые несколько месяцев этой затяжной войны, а после затихли. Со временем включать их стало некому, все разбежались, побросали свои жилища, цели на жизнь. Все лишь ждут окончания тирании и кровопролития, голода и разрушений, слёз и потерь.       — Не говори так, Чонгук, — Тэхён и сам всё осознаёт, он всё видел и столько людей хоронил, что на каждый шаг можно услышать под землёй хруст их костей. Можно прочувствовать плач младенцев, закрыть глаза и вдохнуть запах пропитавшейся кровью земли, что не отмоется и за долгие годы ливней. — Ты мой свет в этой тьме, ты тот, в ком я забываюсь, тот, по кому сердце стучит слишком часто.       Эти слова вырезаны у Чонгука под сердцем, как и бесконечные признания — единственное, что ещё не похоронено, их бесконечная любовь.       — Малыш, пошли домой… — это звучит так смешно, ведь дом — это там, где грохот и смерть не царствуют на расстоянии вытянутой руки, где трупы не навалены кучами, где нет тяжёлых следов и полос от армейских шин. — Пожалуйста, Чонгук… — это звучит как мольба, и он оборачивается.       Грязные волосы альфы только отдалённо при ярком освещении могут заиграть блондом, скрытым под слоем пыли и пепла. Такой родной взгляд, давно потерял все краски.       — Чем я пахну, Тэхён? — снова вопрос, что ранит похуже осколка гранаты, впивающегося между костьми, заставляющий выть и теряться без ответа.       — Топлёным молоком, Чонгук-и, моим любимым и нежным, — жилки, вздувшиеся на лице, выдают вечную ложь.

***

      Тэхён расстилает куртку вдоль холодной земли, в последнюю очередь беспокоясь о своём тепле. Главное — удобство Чонгука. Протягивает консервную банку, при этом интенсивно её встряхнув. Бульканье заставляет его улыбаться, ведь внутри то, что так любит Чонгук.       — Фруктовый салат? — шепчет омега в ночи. Его присутствие обозначают лишь голос и еле приметные, аккуратные губы.       — Твоё любимое, Чонгуки, — Тэхён передёргивает плечами, когда над ними взрываются вспышки света и бесконечно чёрное небо освещается на доли секунды.       — А ты что будешь? — Чонгук принимает голую банку, по которой не понять, что внутри, разве что по звуку при встряхивании.       — Сейчас посмотрим, — Тэхён достаёт ещё одну и снова делает взмах. — Мне повезло сегодня, — отточенным движением вскрывает крышку ножом, — тушёная фасоль.       На самом деле альфа терпеть не может эти консервы, но выбирать не приходится. Тэхён подсаживается чуть ближе, позволяя Чонгуку откинуться на свою грудь, а второй рукой крепко прижимает к себе, вжимаясь носом в сальные волосы. Сейчас самое главное — дожить до «рассвета», прочувствовать близость и выдвигаться дальше. Останавливаться на одном месте — слишком большая роскошь, которую просто никто не может себе позволить. Гулять в столь непроглядной темноте тоже, хотя все давно так привыкли, что научились различать объекты при самом скудном освещении.       — Тэхён, — шёпотом произносит Чонгук, вглядываясь в очертания лица альфы, — ты помнишь... помнишь, как выглядят звёзды?       — Да, Чонгук-и… — Тэхён укрывает продрогшее тело единственным пледом, поместившимся в его школьный рюкзак — всё, что осталось от прошлой жизни, от того, кем он был раньше.       — Расскажи мне, — Чонгук просит об этом так часто, но, когда закрывает глаза, чтобы представить это яркое небо, видит лишь темноту.       — Тысяча небесных светил где-то далеко в поднебесье, на сотни миллиардов световых лет от нас, горят каждую секунду. Нашим глазам кажется, что они расположены достаточно близко, чтобы собираться в созвездия, но это не так. Это лишь ещё одна из бесконечных иллюзий. Они засыпают собой тёмное покрывало неба и приковывают взгляды каждой человеческой души. Они завораживают и заставляют поверить в самое невероятное на этой земле. Но даже такие прекрасные творения десятками падают, сгорая перед смертью, в бесконечном космосе.       Тэхён замолкает, когда дыхание омеги успокаивается, становится ровным и тихим, а сон забирает все его тревоги хотя бы на пару часов. Кто выживет, кто останется разумным, какая власть остановит кровопролитие — всё это беспокоило мысли Тэхёна в последнюю очередь. Самое главное — сохранение жизни его омеги. Тэхён, как всегда, не может уснуть. Как хищник, мать новорождённого ребёнка, он защищает крепкий сон Чонгука. А сам каждую ночь пытается не сойти с ума от картин, всплывающих в его сознании. Люди, взрывающиеся по дороге от дома к дому, плоть, разлетающаяся на кусочки, оголодавшие птицы-падальщики, разжиревшие на человечьем мясе, вонь, дурманящая сознание, которую так и хочется заглушить сладким запахом топлёного молока.       «Чем я пахну, Тэхён?»       Альфа сдерживает слёзы, впервые вздрагивает всем телом, заставляя Чонгука заворочаться в крепких руках, что-то бубня во сне. Эта ночь, точно не будет последней, вот только день перестал быть таким долгожданным.

***

      Чонгук, плотно прикрывая рот рукой, заходится в очередном протяжном всхлипе. Раскалённый после взрыва песок усеян остатками людской плоти. Тэхён не хотел, чтобы он это видел, альфа несколько раз пытался закрыть глаза омеге, но тот вырывается, как упрямый ребёнок. Вокруг пустошь. Они давно перешли с разбитого асфальта на песчаное море, утопая в его глубинах. За очередным повтором вдруг оказался не заброшенный фургон, который они так нещадно ищут, а целое поприще раскиданных людских останков.       Не нужно быть вундеркиндом, чтобы догадаться, куда именно прилетел снаряд, не требуется быть фантастом, чтобы отчётливо представить то, что здесь случилось: кричащих людей, собирающих свои ноги по кускам, засовывающих куски кишок обратно в брюхо, протяжные визги и плач. Кому-то повезло чуть больше, и смерть подарила им свой короткий поцелуй. Тэхён жмурится, не давая эмоциям воли, пытается как можно скорее утащить омегу с этой проклятой земли. В небе уже раздаются крики оголодавших птиц, а за спиной слышится рёв моторов.       — Трупоеды, — цедит Тэхён, заставляя Чонгука бежать по песку, словно под ногами ровный асфальт, подгоняет его, а сам закрывается от ветра, несущего в лицо острые песчинки. Омега впивается в его руку, давая почувствовать своё присутствие, успокаивает сердце альфы. Свист резонирует в ушах. Значит, их точно заметили, и бежать нужно быстрее. Тэхён изредка оборачивается, быстро пересчитывает машины, а сам продолжает убаюкивать Чонгука чередой слов: смотри вперёд, Чонгук-и, мы уже почти добежали, вот пересечём ту границу и нас никто с тобой не достанет. Альфа из последних сил закидывает тело омеги на свои крепкие плечи и ускоряется. Сегодня они точно не умрут, сегодня они не станут обедом.       Чонгук всегда такой самостоятельный, но в моменты погони без остатка доверяет себя Тэхёну. Вжимаясь в его крепкие плечи и носом утыкаясь в вспотевшую шею, по наказу старшего, всегда представляет что-то для отвлечения. Холодный проливной дождь, снегопад в зимнем саду. Глаза предательски жжёт от пелены из пыли, бьющей в лицо. Альфа не оборачивается в надежде, что и сегодня пронесёт, что трупоеды насытятся останками людей, оставят их с Чонгуком в покое. Тэхёну нужно быть сильным, защищать последнее, оставшееся у него в этом новом, ненавистном мире.       — Ещё чуть-чуть, Чонгук-и.       Вдали виднеются кратеры. Земля там вымершая и высушенная, буквально усыпанная трещинами. Настоящая засуха, бесконечная пустыня, а единственный мираж — это надежда на скорое лучшее будущее. Тэхён вдыхает обжигающий воздух, скатываясь вниз по склону. Рёв моторов благосклонно затихает. Кажется машины этих трупоедов не предназначены для езды по песку.       Сегодня они ещё поживут. Правда, давно уже не помнят ни времени, ни дня недели, ни числа или месяца. Теперь, кажется, весна или осень. У Тэхёна во рту, скапливается слюна, жажда — невыносимое чувство в такое время. Воды во флягах не так чтобы много, а младший никогда не просит лишнего глотка, дожидаясь Тэхёна. Пьют и едят они всегда вместе. Делят надежду и боль тоже. Порознь жизни не представляется. Старший усаживает омегу в тень, по привычке осматривая его на наличие ссадин и ран, щупает лоб, собирая солёную влагу грязными пальцами. Чонгук почти замолкает в такие моменты. Прикосновения альфы для него особенно важны, ведь у них так давно ничего не было.       — Чем я пахну, Тэхён-а? — снова, закусывая губу, скулит Чонгук, слишком сильно желая близости.       — Топлёным молоком. Ты для меня всегда пахнешь топлённым молоком. — Лжёт и не краснеет, никогда не признается в том, что единственное, что удаётся уловить его чувствительному нюху — пот, пропитавший одежду насквозь, отстирать который просто не представляется возможным, уж лучше после конца всего этого навсегда сжечь запятнанную одежду.       Тэхён наконец опускает на губы холодное горлышко фляги, делая несколько глубоких глотков, и выдыхает так томно от накатившего наслаждения, что омега сводит ноги, когда видит альфу таким. Капельки пота стекают по поблёскивающей шее, кадык слегка двигается, а припухшие губы тщательно изучают контур металла. Тэ не задерживается, он протягивает воду омеге, отбрасывая сальные волосы назад, прекрасно различая взгляд Гука, когда тот хочет.       Хочет так сильно, до сводящих коленей и боли в паху. Возбуждается каждую секунду, а стоит прикрыть глаза, во влажных фантазиях вечно мелькает Тэхён. Его руки на бёдрах Чонгука, крепко сжимающие ягодицы, подминают под крепкое тело, колено разводит ноги в стороны. Альфа прижимается немаленьким членом к его паху, языком изучает смуглую шею. У омеги от этих фантазий всегда сносит крышу, он пытается скорее открыть глаза, и встречается с заинтересованным взглядом альфы. Наконец, жадно глотает воду, настолько торопливо, что давится, откашливаясь и стряхивая подступающие слёзы.       — Аккуратней, глупышка, — голос Тэхёна мягкий и обволакивающий. Он и сам уже не может терпеть, а ведь осталось не так много дней до гона. Чонгук к этому каждый раз морально не готов. Обычно они выбирают пещеры в скалах, чтобы укрыться, или находят очередной разрушенный город, но теперь забрели так далеко, а вокруг лишь пустошь и кратеры. Ветер, гуляющий в них, завывает на всю округу, противный, горячий, явно не облегчающий время в пути.

***

      Раньше солнце утопало лучами в холодных облаках, темнота постепенно опускалась на города, а звёзды занимали своё место на небосводе. Сейчас же приход ночи всегда одинаково поглощающий. Ветер становится холоднее, а воздух остывает на несколько градусов, обмораживая пропотевшие в пути тела. Наверное, только из-за этого десятки неподготовленных людей скончались от переохлаждения, смертоносно разносящегося гриппа и множества других болезней. Голод, бессонница окружили обездоленных жителей земли, в то время как власти, попрятавшиеся в бункерах, вели свои распри, наплевав на мирных граждан. И тогда началась настоящая бойня.       Первые гражданские, взявшие в руки оружие, не скупились в своей жестокости. Разрывали мясо убитых людей, фасовали по пакетам и укладывали в сумки. Никто не хотел умирать. В этом хаосе, безумные, ослеплённые люди, оказались сильнее тех, кто пытался сохранить разум. Они объединялись в группы, вылавливали отбившихся от стаи или просто одиноких мирных. Наслаждались «охотой», когда загнанная жертва уже заплеталась в собственных ногах, кричала и плакала навзрыд, ещё надеясь на спасение. Когда альфы закрывали новорождённых омег своими телами, вступали в неравную схватку, отталкивая мужей и давая фору для побега, умоляя не оборачиваться на крики, умоляя не смотреть, а просто бежать так долго, как только могли.       Их мясо было самым лакомым кусочком. Главным развлечением было поглощать омег, на глазах опьяневших от крови альф. Иногда они специально начинали с ног или пальцев рук, наслаждаясь криками, последними хриплыми стонами и слезами. А когда у семейства оказывались маленькие дети, охотники устраивали настоящий показательный пир. Омеги сходили с ума прямо в ту же секунду, когда ухо или глаза их детей оказывались во ртах этих «зверей». Молодая и сладкая кровь текла меж их зубов, пачкая шею в разводах, малыши-омеги хныкали и кричали, пока связанный по рукам и ногам отец пытался вырваться из крепких канатных верёвок, старательно пытаясь не смотреть на последние минуты жизни сыновей. Когда их тела по кусочкам поглощали прожорливые рты, когда истекающее жидкостью сердце вырывали из детской груди, поднося ещё бьющуюся плоть к губам и в один укус сглатывали сладковатое мясо.       Чонгук никогда не становился наблюдателем подобных казней. Удавалось избегать обезумевших, ослеплённых голодом людей. Тэхён всегда находился рядом, подхватывал тело в нужный момент. Альфа не простил бы себе его смерти, а своей старательно пытается избегать. Без него маленький Гуки просто сойдёт с ума, станет уязвимым и, вероятно, вскоре последует за ним в лучшую из жизней. Старший даже думать об этом не хочет, не то что представлять. Сейчас они хорошо запрятались во рве, окружённом песчаными возвышенностями. Здесь достаточно тёплый песок, чтобы омега не простыл, а ещё иссушенная, окаменелая земля. Тэхёну пришлось сложить плед втрое, застелить его сверху своей курткой, а под низ конструкции кинуть сумку. Не самая мягкая перина, но хоть что-то.       Чонгук потирает руки между собой, пытаясь отогреть оледенелые пальцы, еле слышным дыханием. Сводит губы в трубочку, дышит на ладони несколько секунд, а после протягивает к большим рукам альфы, насупившись, позволяет ему заботиться о себе, даже в такие моменты. Тэхён всегда сжимает его руки так, словно гуковы пальцы состоят из хрупкого хрусталя, аккуратно касается носом. Долго, долго растирает кожу, пока она не принимает естественный, красноватый оттенок разогнанной крови.       — Ещё один день, — шепчет Чонгук, а сам усаживается на согнутую в колене ногу, придвигается ближе, ластится к шее Тэхёна и целует неосторожным прикоснованием губ до горячей плоти. Усаживается сверху на крепкий торс Тэхёна, смотрит из-под запутанной чёлки шоколадными глазами, затянутыми одной похотью. Тэ знает, что означает этот взгляд, эти дрожащие руки, тянущиеся под его кофту, прощупывающие каждый рельеф на теле. Он перехватывает кисть омеги, останавливая её на животе, и долго вглядывается в бездонные зрачки, сливающиеся с темнотой. Опрокидывает на себя, крепче прижимая к торсу, наконец-то одаривая любимые губы терпким поцелуем, глубоким и таким настойчивым, что неподготовленный Чонгук бархатно стонет на всю округу. Тэхён не ворчит. От того, что омега не может быть тише, он только продолжает изучать влажный рот, сглатывая слюну, иногда стекающую по их подбородкам.

Sofia — Clairo

      Языки сплетаются в поцелуе. В момент, когда в небе снова разоряется вспышка света, а через всю пустошь проносится затяжной, остаточный звук взрывных гранат, Тэхён слегка приподнимает бёдра омеги и усаживает прямо на окрепший член, проступающий через брезентовые штаны. Им двоим уже давно не важно, насколько грязные их тела, насколько забиты поры остатками пороха и солёного пота. Чонгук не может терпеть, разрывая сплетение губ, а сам спускается аккуратной дорожкой поцелуев по источающей потрясающий аромат шее. Тэхён запускает длинные пальцы в спутанные локоны на макушке омеги, заставляя наклониться ниже. Они оба так долго ждали момента, когда их тела начнут совместный разговор. Чонгук последний раз касается пальцами бугорка, а сам выдыхает, уже забыв, когда последний раз держал на своём языке головку крупного члена альфы. Ловко доставая его из-под штанов приспуская те до бёдер, Тэхён замирает в моменте.       — Давай же, Гуки, — его тело буквально дрожит, руки напряжены до истомы, покрытые вздутыми венами. Чонгук лишь ухмыляется, утыкаясь носом в тёплую головку, вдыхая до боли, знакомый аромат — резкий, наверное, вызвавший бы отторжение в любое другое время, но не сейчас. Чонгук обхватывает плоть языком, сглатывая предэкулят, а сам приглушённо стонет, ощущая пальцы на своём анусе, выгибается так охуительно, заставляя Тэхёна выдохнуть в изумлении. Он уже и забыл, насколько его омега потрясающий в сексе. Чонгук не медлит, умело вбирая член полностью, до лобка, задыхается и пускает слюни по стволу, приподнимаясь ещё сильнее. А сам уже пытается насадиться на пальцы. Солоноватый привкус распускается на языке, а ещё такой горький, но приятнее этого момента за последние дни он ничего не припомнит. Глотка Чонгука, слишком желанная, горячая и принимающая безотказно. Тэхён прикрывает глаза в надежде усилить свои ощущения, а сам уже хочет пойти дальше.       Тэхён в изумлении приподнимает бровь.       — У меня уже по локтю смазка течёт… — со смешком выдыхает альфа, наконец пропуская один из пальцев внутрь Чонгука, вслушиваясь в послушные стоны. Двигается внутри так рьяно, что уже через пару минут внутри оказываются три из пяти пальцев его руки.       Небо снова разоряется вспышкой после взрыва, а Чонгук слишком охуительно стонет с забитым ртом. Скачет бёдрами на пальцах и явно хочет большего. Вспотевшие ноги так и норовят выскочить из штанов, и Тэхён сдергивает их с омеги свободной рукой, заставляя выпустить член из мёртвой хватки мягких губ. Тело Чонгука прикрывает лишь порванная в нескольких местах майка, а холщовая куртка валяется где-то в песке. Когда успели её снять, никто из них уже и не помнит.       Альфа растягивает паузу, сколько может, приподнимая Чонгука за талию. В момент усаживает растянутым анусом на головку и сразу же — наполовину. Из его омеги слишком много течёт, хлюпанье слишком пошлое, а улыбка на заплаканном от желания лице заставляет сердце Тэхёна биться чаще. Тэхён стонет. Каким бы дерзким он ни казался, с Чонгуком можно расслабиться. Внутри него до жути приятно, омега словно специально напрягает мышцы, чтобы обхватить член внутри себя сильнее, и с губ Тэхёна срывается протяжное «охуеть».       Эта детка явно знает, что делать. Так хорошо принимает член, при этом смущённо прикрывает глаза ладонями. В желании вобрать как можно больше ощущений Тэхён входит уже на всю длину, приподнимая омегу до самого конца и так же плавно опуская обратно. Альфа касается пальцем распухших губ и кладёт подушечку на высунутый язык. Чонгук играется, посасывает фалангу, несильно закусывая ноготь губами. Это просто невыносимо. Вокруг них кислород будто горит с каждым движением омеги.       В несуществующем освещении, в темноте, почти обнажённым, его Гуки выглядит так прекрасно. Тэхён не может совладать с руками, стягивая последний кусок одежды с младшего, открывая себе вид на розоватые соски Чонгука, не забывая при этом двигать бёдра омеги так быстро, как только может. Омега охает, когда головка бьёт прямо по простате и даже чуть дальше, вытирает солёную влагу с глаз, и больше не может ждать. Его член так напряжён от одного только вида Тэхёна, от того, как он блуждает руками по втянутому животу, по проступающим рёбрам. Чонгук выглядит болезненно худым из-за постоянного недоедания, но даже такой Гуки восхищает альфу. Эти сильно выступающие бронзовые ключицы, эти рёбра, проглядывающие через тонкую кожу, эти стоны и покусывание потресканных губ... Чонгук — для него — потрясающий, и Тэхён не понимает, за что заслужил такого омегу, особенно в этот период своей жизни.       — Тэхён-а… — звучит так невинно, и альфа знает, что делать. Обхватывает стоящий член, начиная заботливо надрачивать. Сжимает головку ладонью, скользит вниз, ловит каждый стон и наконец ощущает тёплую, белёсую жидкость, растекающуюся меж его пальцев.       У Чонгука перед глазами вспыхивают искры. Ничего не существует, только Тэхён и он, скачущий на его члене. Мир вокруг замирает, окрашиваясь всеми возможными красками, и темнота приобретает цвет, когда они так близко друг к другу, а их тела едины. Тэхён обхватывает бёдра Чонгука, не в силах больше терпеть. Из омеги так много течёт, он ощущает эту липкую смазку под своей мошонкой и даже на заднице. Альфа рычит, вздымаясь резко, отрывая голову от рюкзака, и впивается в шею Чонгука, ловко покидая его тело. Семя выстреливает в воздухе, пачкая спину омеги и немного его собственные ноги.       Гуку хочется и плакать, и смеяться одновременно, а ещё целовать и благодарить Тэхёна долго и часто, но вместо этого он кладёт голову на родное плечо, даря обжигающий поцелуй в щетину.       — Чем я пахну, Тэхён-а? — Чонгук утирает нос, шмыгая как-то по-детски, заставляя альфу умилиться, но и задуматься тоже.       — Моей любовью, — после минутных раздумий отвечает Тэхён, обнимая Чонгука слишком крепко, чувствуя хруст позвонков и биение сердца в чужой груди.       — Но…       — Слезами и болью, фруктовым салатом, порохом и… — Тэхён обрывается, проводя подушечками пальцев под лопаткой Чонгука, — топлёным молоком.       Это точно не последняя ночь, первый за долгие недели секс, который ещё долго будет всплывать флешбеками перед глазами. У них впереди нет вечности. Всё, чем они оба живут — сегодняшний день. При сложившихся обстоятельствах звучит вычурно и смешно до колик в животе. У каждого в их мире не осталось ничего, а у этих двоих есть только скучающий омега и сильный альфа, несколько банок тушёнки в рюкзаке и любимый Чонгуком фруктовый салат. Страх, поселившийся в сердцах, укроется за вуалью любви и придурковатой смелостью...       ... за надеждой, питающей каждый сосуд в человеческом теле.       Тэхён, со временем, обязательно научится различать истинный запах Чонгука между нотами других ароматов, обязательно начнёт чувствовать его ярче и больше не придётся подолгу молчать, придумывая ответ на любимый вопрос младшего. Обязательно подарит ему свет и впитает все слёзы.       Это ещё одна пережитая ночь.       На сотни миль изнывающая без дождей пустыня.       Возможно, за поворотом ждёт смерть.       Но Тэхён обязательно будет быстрее.